Товарищ "Чума"#12

Глава 17

Происходящее в расположении до щемящей боли в груди напомнило Крутову огненные годы Гражданской, когда золотопогонники на богослужении, напоказ, как в театре, привычно обмахивались крестным знамением, да тайком подкручивали усы. Хотя бойцы его, в порядком потрепанной и выцветшей от времени, но опрятной форме, мало смахивали на тех белогвардейских щеголей.

Серьезно и доверчиво, как дети, слушали они необычный инструктаж отца Гермогена. Тот, надо отдать ему должное, старался не давить на больную мозоль и не нес привычной церковной ахинеи о Боге, смирении и покаянии. А объяснял — скупо, технично и наукообразно, что только прибавляло понимания у бойцов, основополагающие принципы «нового оружия».

Благодать — энергия, пронизывающая всё мироздание, скрепляющая основу атомов и всего материального мира. Но для ее стяжания, генерирования и применения необходим уровень нравственной чистоты и незашоренности ума. Фашистские палачи, по определению, не могли ею овладеть, а уж тем паче — применять. Посему и использовали знание запретное, магическое и оккультное, коверкающее не только душу, но и ее материальный носитель — человеческое тело.

При соприкосновении же пуль, освященных Благодатью, темная бесовская наука пасовала и разрушалась. Батюшка разложил на складном столике Евангелие, распятие и четко, внятно читал слова молитвы, по окончании которых пояснял значение непонятных старославянских оборотов.

Бойцы слушали. Кто-то — внимательно, кто-то вроде бы и посмеивался про себя, но стоило только донестись дикому реву и лязгу цепи из передвижной будки с беснующимся умертвием, как живо сбавляли спесь, снимали пилотки и неумело крестились. Батюшка же лишь незаметно улыбался в усы, осеняя боевую паству крестным знамением.

Но война есть война. Она живо вносила свои коррективы, ни с чем не считаясь. Применять новое оружие пришлось, можно сказать, не отходя от кассы. Сначала забухали вдалеке пушки — началась обычная для немцев артподготовка. Крутов, не успев и ругнуться, услышал свист налетающего снаряда и рванул к Гермогену, чтобы утащить того в ближайшую ухоронку.

Не успел. Снаряд врезался в землю раскаленной и пышущей жаром болванкой метрах в трех от отца Гермогена, но, по счастливому стечению обстоятельств, не разорвался. Уже на бегу, осознавая всю абсурдность и нереальность происходящего, старший политрук увидел, как поп перекрестил снаряд, а затем воздел руки к небу, молясь.

Этот клочок земли был немцами хорошенько пристрелян, однако сегодня они, словно сговорившись, дружно мазали. Бойцы, привычно вжавшись в окопы, ошарашенно глазели на тщедушного попика аскетической наружности, который ни пуле, ни снаряду не кланялся, а стойко продолжал свое дело.

Политрук подскочил, рванул Гермогена за рясу и уволок в ближайший окоп.

— Слушай, поп, внимательно! — злобно процедил Крутов, время от времени вжимая голову в плечи от визга осколков и пуль. — Если за себя не боишься, то за меня побойся! Ведь под трибунал ты меня подведёшь, если я тебя не уберегу!

— А хорошим бы ты был командиром, товарищ старший политрук кабы трусил в бою? — неожиданно отрезал поп.

— Так-то я — мне по должности положено…

— Так я тоже воин! Боевой капеллан! Просто брань наша не против плоти и крови, а против духов злобы поднебесной.

Крутов хмыкнул и покачал головой:

— Воин — так воин, я ж не спорю. Только тупо под пулю или снаряд не подставляйся больше! А если орут «воздух» — то в укрытие или просто на землю хотя бы ложись. И это не трусость, батюшка! Тупо подохнуть — не наш метод! Не советский!

Прикинув, что артподготовка закончилась, Крутов приник к биноклю. Впереди, нагло и не таясь, показалась серая «цепь» немецких солдат. Шли они странно. Как-то неровно, дергано, ходульно, как заведенные куклы. С флангов, поддерживая эту нахрапистую атаку, ползла пара «Тигров».

— Ах ты в Бога душу… — ругнулся рядом Петр Иванович. — Вы буркалы их видели, батюшка? Похоже, что это мертвяки…

— Не сквернословь, товарищ старший политрук! — строго попенял отец Гермоген, принимая бинокль из рук замполита. — А умертвий проклятых не бойся — с нами крестная сила! — И поп ужом выполз из окопа.

— Куда, твою же дивизию⁈ Батюшка! — Крутов было дернутся за ним, но рядом вжикнули пули, выбивая из бруствера фонтанчики земли — пришлось вновь присесть.

Но смертельный металл опять миновал священника, словно сам Господь хранил его в этот день. Отец Гермоген, не вставая с колен, снова воздел руки к небу. Бойцы, переждавшие в окопах артподготовку, косясь на коленопреклоненного батюшку, привычно рассредоточились по позициям.

То тут, то там раздавались нестройные выстрелы из винтовок и стрекот коротких автоматных очередей. Но вскоре и эти выстрелы смолкли — бойцы осознали своё полное бессилие перед накатывающимся на окопы валом мертвяков. Ведь их выстрелы выбивали из фашистских умертвий лишь фонтаны гнилой черной жижи.

Отец Гермоген громогласно молился, и вдруг его массивный наперстный крест, да и сама сухощавая фигура священника неожиданно вспыхнули в серости осеннего дня ярким слепящим светом. Волна мертвяков остановилась, словно была не в силах перешагнуть некую невидимую черту. Те же из умертвий, кто по инерции её заступил, рассыпались невесомым прахом, на мгновения зависающем в неподвижном воздухе.

Крутов потер глаза, всё еще не веря в реальность происходящего.

— Товарищ майор… Савелий Дмитрич… — В горле старшего политрука словно комок застрял. — Ты это видишь? Работает, еще как работает…

— Вижу, Петя, вижу! — ошарашенно произнёс комбат, появившись в окопе в этот самый момент. Он не смел оторвать глаз от монаха, светящегося, словно огромная стоваттная лампа. — Слушай мою команду! Новый боеприпас заряжай! — неожиданно заорал Семёнов во все горло!

Послышались скупые, понятные бойцам команды, побежавшие вдоль окопов. Забухали трехлинейки, заряженные «особым боеприпасом», привезённым священником. Увидев, как жуткие умертвия, остановленные чудесной силой их батальонного капеллана, застыли, бойцы ободрились и принялись методично их отстреливать новыми заранее освященными пулями.

— Ура! — раздалось из окопов, при виде того, как нежить, одном лишь своим обликом навевающая жуть и ступор, падает наземь смердящими кучами серого тряпья.

— Живый в помощи Вышняго… — раздался зычный голос отца Гермогена, несмотря на его худосочный вид. Он прорезал стылый воздух, как горячий нож мерзлое масло, — в крове Бога небеснаго водворится, речет Господеви: заступник мой еси и прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него… — И он пошел вперед — грозный, слепящий, одухотворенный…

— За Родину! За Сталина! — Старший политрук, словно подброшенный жёсткой пружиной, выскочил из окопа и встал рядом с отцом Гермогеном вскинув вверх пистолет. Затем, охваченный волной небывалого воодушевления, неожиданно, пусть и немного смущенно, выдал:

— Ну, и за Христа Сына Божьего тож…

Отец Гермоген мельком глянул на политрука, скупо, едва заметно улыбнулся и пошел вперед, в атаку. На умертвия, на ослепленные застывшие и заглохшие враз «Тигры». Окопы с бойцами тоже залила мягкая светящаяся волна, исходящая от отца Гермогена, затопила, закружила… Бойцы окрыленные и упоенные неведомым им ранее чувством, выметающим мысли о страхе смерти, хлынули следом за священником.

Дальнейшее Крутов помнил очень смутно. Словно во сне, наблюдая за собой со стороны. Его пьянило чувство торжества, несокрушимости, неотвратимой победы. Краем глаза отметил, как знакомый уже Селиванов, растративший «особый боезапас» (его, на самом деле было мало, буквально по несколько патронов «на брата») забросил винтовку за спину и, на ходу что-то накарябав на саперной лопатке, решительно пошел с нею в рукопашную на фашистских мертвяков…

«Тигры», заглохшие и застывшие по флангам, были разрисованными не только крестами и бортовыми номерами, а жирной росписью непонятных, тошнотворных символов, вызывающих омерзение словно клубок спутанных змей. Бойцы обтекли их со всех сторон и двинулись дальше, проламывая хорошо укрепленную линию обороны…

— Вот такие пироги, Петр Иванович, — стоя над распахнутым темным зевом люка, морщась от смрада и почесывая затылок под сдвинутой фуражкой, резюмировал Семенов — внутри там натуральная зловонная жижа. Выходит, что ли, и в танках были некроты?

— Выходит, что были, товарищ комбат… Да и атака этих… умертвий — тонкий расчет на психику. Думали, падлы,что сломают нас этой мертвой волной, которую и пулей не возьмёшь… А оно вона, как вышло… наоборот совсем. Да, если бы не капеллан наш, даже и не знаю…

За кормой танка слышались рвотные спазмы. Бойцов, вскрывших люки бронированной техники, ещё выворачивало от чудовищного зловония. Политрук, а затем и комбат, спрыгнули с машины и подошли к стоявшему неподалеку отцу Гермогену.

— Признаю, батюшка, был неправ, — развел руками Семёнов, — если бы сам не увидел, ни за что бы не поверил…

— Блаженны не видевшие, но верящие, — степенно ответил священник и отвесил ответный полупоклон. — Но таких всегда было немного. Так что, ничего страшного.

— Но все же, разрешите пожать вам руку… так поднять людей в атаку, да еще и это все… — Комбат указал на обезвреженные танки.

— Господа благодари, товарищ комбат! — обронил отец Гермоген. — Так вас теперь не смущает присутствие в батальоне какого-то попа?

— Главное он наш — советский боевой поп… э-э-э, священник-капеллан, — с чувством произнес старший политрук. — А остальные, идеологическое вопросы, мы как-нибудь утрясем. Пойдемте что ли? Там бойцы хотели вас поблагодарить. Если бы не вы, батюшка, раздавила бы нас эта немчура поганая.

— Убитых много? — скорбно поинтересовался отец Гермоген. — Павших бойцов отпеть надобно…

— Какие убитые? — округлил глаза Семенов — Несколько пустяшных ранений и все! Даже не знаю, как вас и благодарить?

— Ну, коли так — спасённые жизни и есть лучшая благодарность, — степенно ответил монах.

И вся троица не сговариваясь пошла к расположению советских войск. Проходя мимо одного из окопов, они услышали голос веселого балагура:

— У меня, значится, боезапас особый закончился, я трехлинейку свою за спину забросил, и лопатку сапёрную хвать. Гадом думаю буду, если эту падлу мертвячью сейчас на кусочки не порублю!

Бойцы при виде начальства подтянулись, намеревались вскочить, отдавая честь, но Крутов жестом велел продолжать. Селиванов же, проморгавший командование, прислонившись к брустверу спиной, горячась, продолжал свой рассказ:

— Так я того, видел на машине нашего батюшки крест этакий, с расходящимися стрелочками вверх и вниз, да и подумал. Ежель он эту харю мертвую сдерживает, то ить и мне не лишним будет на черенке его изобразить, вот и нацарапал. А оно вон какая убойная штука то оказалась! Я ему по шее, значит, лопаткой хрясь, так и срубил башку тухлому упырю!

— Горазд ты, Никола, языком трепать! — Бойцы весело засмеялись, и даже вечно задумчивый отец Гермоген скупо улыбнулся.

— Ты лопатку-то свою покажи, воин — неожиданно сказал он.

Селиванов, услышав за спиной его сухой голос, резко вскочил, поправил пилотку и принялся суетно застегивать пуговицы на гимнастерке.

— Так я же это… товарищи… командиры… — смущенно за оправдывался он, углядев за спиной батюшки комбата и замполита. — Ни капли и не соврал!

— Так и я ничего худого не сказал, — открыто улыбнулся священник, протягивая руку. — Дай лопатку посмотреть-то.

Селиванов растеряно захлопал глазами, поднял вонзенную в дно окопа саперную лопатку с отполированным до зеркального блеска от частого использования черенком и протянул священнику. Тот принял это смертельное орудие, внимательно его изучил и вынул из складок рясы острый металлический стилус, которым ранее совершал начертания при освящении.

Отец Гермоген осмотрелся по сторонам. Бойцы, понятливо переглянулись и быстро подали ему пустой деревянный ящик из-под снарядов. Священник сел и, положив лопатку на колени, склонился над ней. После чего одобрительно кивнул:

— Все верно начертал, отрок! Умело, видна сноровка. Ты сам-то, кто будешь по ремеслу?

— Так столяром был до войны, — развел руками смущенный Селиванов, — дело нехитрое, знакомое.

— Ишь ты — улыбнулся в бороду капеллан — Это хорошо. Спаситель наш Иисус Христос плотником был, вот и подсобил тебе в этом богоугодном деле. Неплохо было бы вот здесь и здесь Его имя начертать. Вот так… — Он быстренько черкнул по обе стороны от креста старославянские буквы «IНЦI». — Что обозначает — Иисус Назорей Царь Иудейский'[1].

— Так это, батюшка… — еще больше смущаясь, произнёс Селиванов. — Мы, советские люди, вроде как против царей…

— Что значит, «вроде как», боец Селиванов? — нахмурил брови старший политрук. — Ты что же, сомневаешься в победе революции?

— Никак нет, товарищ старший политрук! — вытянулся в струнку красноармеец. — Просто…

— Не путайте, братия, земных царей с царями небесными! — пришел на помощь Селиванову священник. — Это значит, что Христос побеждает! Даже смерть побеждает! А нам победа сейчас как воздух нужна!

— Так то, Селиванов, понял? И смотри у меня! — И Крутов погрозил бойцу кулаком.

— Так это, я ж для победы, товарищи… — облегчённо выдохнул боец. — Как следует сейчас сделаю, и себе, да и другим…

— А вот хорошая идея, Селиванов. Если спецбоеприпас кончается, то лопатка она завсегда… в рукопашной пригодится! Так что давай, раз работает придумка твоя. И с батюшкой советоваться не забывай.

Крутов, до этого молча наблюдавший, одобрительно хмыкнул и повернулся к священнику:

— Что, отец Гермоген, признайся, сам не ожидал, что сапёрная лопатка в «освящённые» попадёт?

Отец Гермоген внимательно, будто взвешивая что-то, посмотрел на комбата, потом на замполита, и наконец его взгляд упал на всё ещё смущённого Селиванова.

— Не «в освящённые», товарищ комбат, — поправил он мягко, но твёрдо. — А в оружие правого дела. Солдат осенил себя крестом, а затем нанёс этот священный символ перед смертельной схваткой… Пусть и на черенке, но он не колдовской поганой силе доверился, а Вере своей, исконно русской! И она ему сил в бою придала. А когда грудь на грудь и глаза в глаза на врага идёшь, даже такая малость может исход битвы в нашу пользу решить. А победа, сам знаете, товарищи командиры, нам как воздух нужна.

Старший политрук, до этого момента хмурившийся, слегка разгладил брови. Логика попа была железной: боевой порыв, уверенность в победе — всё это укладывалось в рамки «политики партии». Пусть и со странным, почти мистическим оттенком.

— Ладно, — покачал головой замполит. — Идея, конечно, спорная… Но раз работает — грех не воспользоваться. Но и помнить главное надо: не в крестах сила, а в крепких руках и в горячем сердце того, кто за землю нашу бьётся.

— В душе бессмертной и вере, что дело наше правое! — добавил отец Гермоген.

— Ясно, Селиванов?

— Так точно, товарищ старший политрук! — Боец вытянулся, уже без тени смущения.

Через час почти у каждого бойца на черенке сапёрной лопатки, а у кого-то и на прикладах винтовок и автоматов красовался аккуратно выведенный стилусом или ножом знак — крест с расходящимися стрелочками и загадочными старославянскими буквами по бокам. И пусть не все до конца понимали его древний смысл, но все знали — это знак Победы. Не мистический талисман, а железное напутствие, выкованное из веры, гнева и непоколебимой уверенности в своём праведном деле.

А вечером, когда на позиции пришло затишье, отец Гермоген, обходя окопы, видел, как бойцы уже сами, без всякого приказа, учили новичков выводить эти буквы, приговаривая: «Чтобы бить фрица крепче, да чтобы удача не отвернулась».

И священник, глядя на это, лишь тихо улыбался в свою седую бороду. Жатва была страшной, но семя упало в добрую почву. Сам того не ведая, простой столяр Селиванов выстругал не просто метку на дереве — он дал измученным людям простой и ясный символ, в котором странным, невозможным образом сошлись и вера отцов, и ярость солдат, и надежда на чудо в кромешном аду войны. А это уже и было самым настоящим маленьким чудом.

[1] Иисус был назван «Царём Иудейским» из-за его претензий на мессианское происхождение, что, с точки зрения римской власти, было политическим обвинением в мятеже. Эта надпись была написана на кресте, чтобы обозначить его преступление перед римским императором Понтием Пилатом, который и приказал её написать. Иисус называл себя Царём, но имел в виду небесное, а не земное царство, что привело к обвинению в соперничестве с императором. «Назорей» означает, что он жил в Назарете, и поэтому получил это прозвище.