Товарищ "Чума"#12

Глава 6

Берцовая кость хрустнула первой. Не треснула, а именно хрустнула — глухо, с неприятным сухим звуком, будто ломалась не конечность, а отмершая ветка. Я в ужасе посмотрел на свои ноги — они неестественно вывернулись, кости таза сдвинулись со своего места с тихим, влажным щелчком, и начали… растворяться.

Кожа на ногах натянулась, загрубела, и на ней проступил узор из темно-зеленых, почти черных чешуек. Мои ступни вытянулись, а пальцы ног превратились в некое подобие костяной «погремушки», и через пару секунд от моих конечностей не осталось и следа — вместо них со стола теперь свисал мощный и мускулистый кусок змеиного хвоста.

— Ох, ёп… — только что и мог выдавить дедуля, наблюдая за моими изменениями. — Акулина и Глаша просто остолбенели, они явно не ожидали такого впечатляющего представления. Но моя трансформация меж тем продолжилась и выше колен — и это были самые жуткие ощущения, которые я когда-либо испытывал в своей жизни.

Мышцы и сухожилия на бёдрах натянулись, как струны, кожа в паху лопнула, обнажив на мгновение мясо и белесую ткань фасций, которые тут же начали стремительно сращиваться, образуя единую, мощную структуру. Ноги сливались в один монолитный столб, который тут же начал удлиняться.

Боль была всепоглощающей, но крик застрял в горевшем горле. Трансформация рванулась вверх, к туловищу. Я почувствовал, как ребра раздвигаются, освобождая место для новых. Позвоночник с треском и хрустом начал расти: позвонок за позвонком, неимоверно вытягивая мое тело в невообразимую длину. Кожа на животе и спине лопнула в нескольких местах, но вместо крови из разрывов проступила та самая прочная и блестящая чешуя. Она нарастала с чудовищной скоростью, покрывая моё тело крепким подвижным панцирем.

Я вновь попытался крикнуть, но из горла вырвался лишь сиплый свист. Челюсти свело судорогой, и я почувствовал, как кости черепа начинают двигаться и перестраиваться. Зрение помутнело, а затем стало резким, гипертрофированно четким, но при этом плоским и лишенным привычной глубины — зрение хищника, видящего мир в ином спектре.

Внутри все горело огнём. Органы смещались, сжимались, подстраиваясь и видоизменяясь под новую, вытянутую форму. Легкие растянулись вдоль всего тела, сердце замедлило свой бешеный ритм, приспосабливаясь к холоднокровному существованию. Язык сам выскользнул из рта. Раздвоенный кончик затрепетал в воздухе, улавливая миллионы незнакомых запахов. Это было новое, ошеломляющее чувство — «обонять» мир всей поверхностью языка.

Руки свело судорогой. Пальцы скрючились, срослись между собой, становясь короче и толще. Кости предплечий и плеч влились в общую массу растущего тела, и через мгновение мои руки втянулись в торс, оставив на его боках лишь едва заметные выпуклости. Я дышал «через раз» — мои легкие перестраивались, грудина расширялась, приспосабливаясь к новой, вытянутой форме.

Самый ужас ждал меня в конце. Череп сдавило невидимая тисками. Челюсти выдвинулись вперед, кости лица хрустнули, перестраиваясь и формируя треугольную змеиную морду.

Я сморгнул стоявшую перед моими глазами радужную пелену. Вернее, не моргнул, а сомкнул мигательные перепонки, которых у меня раньше не было. Когда я открыл их снова, мир был другим. Он был не цветным, а тепловым. Дедуля был тусклым мертвяком, не представляющий интересов. Глаша — горячая и пульсирующая, с алым сгустком в животе, где бешено стучало еще одно сердце. Акулина тоже светилась ярко, а особенно её ведьмачий дар.

Помимо всего прочего я стремительно вырастал в размерах. Мне было непонятно, из каких-таких «запасов» берется такая изрядная масса. Крепкий стол под моим мощным телом треснул и рассыпался на куски, не выдержав чудовищной тяжести. Вскоре моё тело заняло чуть не половину огромной лаборатории. А вскоре, грозила занять её полностью.

Последним осознанием, еще хоть как-то связанным с человеком по имени товарищ Чума, была мысль о невероятной, исполинской силе, переполнявшей каждую чешуйку, каждую мышцу этого нового, огромного тела. И всепоглощающий, первобытный голод.

Я услышал собственное шипение, низкое и угрожающее, больше похожее на свист пара из котла. Моя новая голова, тяжелая и рогатая, медленно повернулась к трем неподвижным фигуркам у стены. И двинулась в их сторону.

Оно было инстинктивным, это движение. Не мыслью, а чистым, нефильтрованным животным позывом. Два теплых пятна. Три источника жизни, раздражающие мои рецепторы в этом холодном каменном мире.

Одно — яркое, с узнаваемыми колючими всполохами колдовского дара. Второе — горячее, ровное и глубокое, с трепетной, живой точкой в центре — третьей, еще не рожденной жизнью, в которой пульсировал талант, куда как мощнее первого. А еще одно порождение — тусклое, холодное и неживое, меня не интересовало.

Голод был абсолютным хозяином моего существа. Он выжег последние остатки человеческого «я», стер память о имени, о долге, о причине, по которой я оказался здесь. Во мне остались только древнейшие инстинкты: жрать, расти, выживать.

Мое тело, неподъемное и невероятно тяжелое, пришло в движение с грацией, невозможной для такой массы. Чешуя заскрежетала по каменному полу, мощные кольца мускулов сократились и оттолкнулись. Я не полз — я хлынул в их сторону, как темная полноводная река.

Акулина отшатнулась, её человеческий крик был тонким, ничтожным писком в моем новом мире звуков — звуком пищи. Глаша не двинулась с места, лишь прижала руки к животу, к тому самому сгустку жизни в её чреве, сияние которого тоже не дрогнуло. Наоборот — оно «сгустилось», вспыхнуло синим пламенем и с треском ударило мне в грудь.

Боль. Резкая, обжигающая, как удар хлыста. Чешуя в месте удара почернела и обуглилась, но мой бронированный панцирь выдержал этот магический удар. Это лишь разозлило меня. Это пятно горело, крича о том, что эту угрозу нужно уничтожить.

Я издал новый звук — не шипение, а низкий, гортанный рёв, от которого задрожали стеклянные колбы на полках. Моя пасть распахнулась, обнажая ряды загнутых назад клыков, с которых капала едкая слизь. Дедуля что-то шептал дрожащими губами, похоже, заклинание, столь же слабое и мёртвое, как его тело. Оно не могло причинить мне вреда.

Я навис над ними. Тень от моего гигантского тела накрыла жалких людишек. Мой раздвоенный язык, трепеща, уловил волнующий запах их живой плоти — пряный, острый и чуть сладковатый. Инстинкт предложил нанести молниеносный удар. Схватить, впиться, поглотить. Но в самый последний миг, когда моя пасть была уже готова сомкнуться над фигуркой Глаши, что-то щелкнуло в глубине того, что когда-то было моим сознанием.

Не мысль. Воспоминание. Тепло ее руки на моем плече и голос, сказавший: «вернись». Это длилось всего микросекунду. Древний мозг рептилии яростно отверг эту слабость. Голод снова накатил волной. Но, как оказалось, этого мгновения хватило.

Я резко отвёл голову в сторону, в последний момент изменив траекторию. Моя массивная рогатая голова врезалась в каменную стену. Кирпичи и пыль обрушились вниз. Раздался оглушительный грохот.

Я отполз, издавая сбивчивое, яростное шипение. Две части моего существа боролись внутри: чудовище, желающее только жрать, и призрак человека, пытающийся удержать поводья. И тогда я увидел себя их глазами. Увидел исполинскую, покрытую черной чешуей тварь, заполнившую собой почти всю лабораторию, увидел ужас на лице Акулины и холодную решимость в глазах Глаши.

И в этом древнем хтоническом ужасе я наконец-то узнал себя. Это было подобно удару молота по наковальне. Узнавание. Осознание. Я — это чудовище! Мысль, хрупкая и чистая, как осколок льда, пронзила хаос инстинкта. «Вернись!» Это был не приказ, а мольба, исходившая из самого сердца того, кем я был. И этот слабый голос оказался сильнее рёва голода.

С нечеловеческим усилием я отполз в глубину лаборатории, к бассейну с Куэридиком, от которого тоже шибало кровью. Но не такой сладкой и вкусной, как от этих маленьких существ, а подпорченной какой-то гадостью. Чешуя шелестела по камням, хвост в бессильной ярости бил по остаткам мебели.

Добравшись до бассейна, я окунул в него голову и принялся насыщаться вонючей кровью гориллообразного монстра, пытаясь унять терзающий меня голод. Древние инстинкты бушевали, но хрупкое сознание человека, помнящего тепло рук любимой и звук своего имени — уже «подняло голову».

Я наконец-то почувствовал, что могу управлять этой гигантской тварью, которая тоже я. А бороться с самим собой — вот это действительно глупость. И когда я это осознал, тогда трансформация развернулась в обратную сторону. Но не плавно — этому еще, видимо, еще предстоит научиться, а судорожно и мучительно, будто меня выворачивали наизнанку.

Прочнейшие кости скелета, только что бывшие незыблемыми опорами монстра, с оглушительным хрустом начали ломаться и перемещаться, укорачиваясь, принимая знакомые пропорции. Это была агония, в тысячу раз превосходящая боль первоначального превращения.

Чешуйчатый панцирь на моей груди потрескался и стал мягким, обнажая под собой быстро бледнеющую кожу. По моему гигантскому телу пробежала судорога, и оно стало стремительно уменьшаться, теряя массу, которая будто испарялась в воздухе, оставляя после себя невыносимое чувство опустошения и физической немощи.

Рога на голове втянулись обратно в череп с звуком скрежещущих камней. Треугольная змеиная морда с грохотом сложилась назад, кости лица сдвигались, формируя скулы, переносицу, подбородок. Зрение помутнело, потеряв свою тепловую остроту, и мир снова погрузился в полумрак, окрашенный в привычные, но потускневшие цвета.

Я рухнул на холодный каменный пол уже почти в человеческой форме, но все еще покрытый слизью, клочьями отслаивающейся кожи и чешуи. Руки, выросшие из боков змеиного тела, были худыми и дрожащими. Я смотрел на свои человеческие пальцы, и был вне себя от радости, что они вернулись. Я непрерывно ощупывал ими свое лицо и тело, словно боялся, что всё это вот-вот опять исчезнет.

Я лежал ничком, совершенно голый, истощенный до предела, и весь мир состоял из боли в каждой клетке и оглушительной тишины, нарушаемой лишь моим хриплым прерывистым дыханием и тихими всхлипываниями Акулины в дальнем углу лаборатории.

Подняв голову, я встретился взглядом с Глашей. Ее руки все так же защищали живот, но в ее глазах уже не было той боли — только слезы облегчения. Я попытался что-то сказать, но из горла вырвался лишь хриплый шепот.

— Я жив… всё нормально… — просипел я, и это было всё, на что хватило сил.

Дедуля нервно хохотнул, а затем произнёс:

— Ну, ты и дал нам все просраться, Ромка! Знал бы, что так выйдет…

Дальше я ничего не услышал — отрубился прямо на полу. Последнее, что я помню перед тем, как сознание окончательно отпустило меня — это резкий запах нашатыря, звонкий шлепок по щеке и голос Глаши, строгий, но без тени страха:

— Не отключайся! Держись!

Но я уже не мог. Мир поплыл, звуки превратились в глухой гул, тело перестало слушаться.

Я очнулся в холодном поту, с дикой ломотой во всем теле, будто меня перемололи в мясорубке, а потом кое-как склеили, грубо вылепив прежнее подобие меня самого. Я очнулся там же — в лаборатории, но теперь я лежал не на полу, а опять на лабораторном столе, укрытый грубым шерстяным одеялом.

— Жив? — раздался хриплый голос дедули.

Я медленно моргнул, пытаясь сфокусироваться на его лице, которое плавало в тумане перед глазами. В горле стояло ощущение жжения, будто я наглотался раскалённого песка, а мышцы отзывались на малейшее движение волной глухой, ноющей боли. Силы ко мне не вернулись, только сознание. И этот факт обнадёживал.

— Более-менее… — просипел я, пытаясь сесть. Мышцы дрожали и плохо повиновались, как будто кто-то перерезал все нити, связывающие мозг с конечностями. Даже язык болтался во рту куском мокрого тряпья.

— Лежи пока — не дёргайся! — проворчал старик, накрывая меня плотнее одеялом. — Последствия метаморфозы… Прости, это я, дурак, не подумал о таком…

Раздался звук шагов и ко мне подошла Глаша.

— Пей, — сказала она, поднося к моим губам жестяную кружку с водой.

Я жадно приник к ней, сделал глоток и чуть не выплюнул — на вкус это была самая отвратная дрянь, которую я когда-либо пробовал.

— Пей! Но медленно.

Её пальцы провели по моему лбу, отстраняя слипшиеся волосы, и я вдруг почувствовал, как что-то внутри сжимается — не от боли, а от чего-то другого. Её прикосновение было тёплым, живым, напоминанием о том, что я ещё человек.

— Фу-у-у…

— Всё выпьешь! — приказала она, и в ее глазах вспыхнуло что-то такое, что я тут же покорно допил зелье, хотя желудок пытался бунтовать.

— Что это было? — спросил я, морщась — гадость действительно была еще та. Но мне стало лучше.

— Мощный восстановительный состав, — ответила Глаша. — И немножко успокоительного. Моя новая разработка…

— Нет, я не про зелье… — Я устало провел рукой по лицу. — Я… о себе. О том, что произошло…

Акулина, до сих пор молчавшая, выдавила:

— Ты превратился в огромного змея и чуть не сожрал нас…

Глаша резко обернулась к ней:

— Акулина!

— А что? — Девушка вскинула руки. — Так и было…

— Хватит, — спокойно, но не допуская возражений, сказала Глаша, и Акулина замолчала, надув губы. — Никто не пострадал!

Я прикрыл глаза. Воспоминания всплывали обрывками: огромное тело, шуршание чешуи, шорох «погремушки» и голод…

— Я… чуть не убил вас… — пробормотал я.

— Но не убил, — Глаша положила руку мне на плечо. Тепло ее пальцев казалось, проникающих под мою (сейчас человеческую) кожу, казалось неземной благодатью. — Ты сдержался. Сумел взять контроль над этой… сущностью…

— А если… если я не смогу контролировать это в следующий раз? Как раз об этом меня предупреждал Каин.

Глаша задумалась, потом твердо ответила:

— Нет, мне кажется, что это больше не повторится.

— Откуда такая уверенность?

— Наш малыш мне подсказал. — В её голосе не было сомнений.

Я вспомнил тот всплеск магии, что обжёг меня даже сквозь чешую. Да, наш сын тоже поучаствовал в моём возращении в обычное состояние.

— А теперь лежи спокойно, милый, — ласково произнесла Глаша, но я почувствовал в её словах какой-то подвох. — Нам всё-таки придётся закончить наши исследования. Это для твоего же блага! — поспешно добавила она, заметив мою реакцию.

— Ох, ё… — только и смог произнести я, распластываясь на лабораторном столе.

Спустя каких-то три часа всяческих измерений, пения ритуальных напевов и крайне неприятных экспериментов с «освящёнными иглами» и непонятными техно-магическими приспособами, я, наконец, вырвал руки и ноги из тисков и зажимов. Покачиваясь я сполз со стола, демонстративно облизывая свежие царапины. Которые, правда, зарастали с завораживающей скоростью. Глаша тут же заставила меня выпить еще кружечку того отвратного зелья.

— Чёрт с ним, с моим благом, — проворчал я, отплёвываясь. — Я лучше в змея опять превращусь. Это гуманнее.

Глаша лишь усмехнулась, протирая какой-то блестящий шприц диковинной формы.

— Поздно, любимый. Данные уже собраны. И, кстати, — она бросила на меня пронзительный взгляд, — теперь я точно знаю, почему контроль удался. И почему этого «следующего раза», скорее всего, не будет.

— И?.. — Я замер, ожидая услышать что-то невероятное.

— Этот… дар, — сказала она, откладывая инструмент, — дикий, древний, необузданный. Ему нужна точка опоры в этом мире. Для тебя этой точкой стал наш сын. Его чистая, незамутнённая магия подействовала на твою сущность как сильное успокоительное на буйного сумасшедшего. Она привязала тебя к твоей человеческой форме.

Старик, копошившийся рядом, расправил сутулые плечи.

— Наша теория о наследственном стабилизаторе оказалась верна! — С гордостью произнёс он.

— Какая ещё теория? — насторожился я.

Глаша вдруг смутилась, что было для неё крайне несвойственно.

— Мы… предполагали нечто подобное. Именно поэтому я настояла на том, чтобы присутствовать при последнем эксперименте. Это был определённый риск, но… расчет оправдался. Присутствие нашего еще не рождённого сына не дало тебе окончательно погрузиться в дикое сознание. Наш малыш вернул тебя.

Я молчал, пытаясь переварить её слова. Выходило, моего сына, даже еще не младенца, намеренно подставили под удар разъярённого монстра? Ради чего? Ради теории? Гнев начал закипать где-то глубоко внутри, и воздух вокруг меня снова затрепетал, заструился. Магический светоч над столом «нервно» мигнул. Дедуля напрягся, а Акулина испуганно отступила к двери.