Товарищ "Чума"#12

Глава 13

С верными соратниками — моим молодым дедом — Ваней Чумаковым и профессором Трефиловым мы встретились в кремлёвских подвалах сражу же после долгой и обстоятельной беседы с вождем. Наше появление было отмечено громкими овациями и взаимными обнимашками. Ведь мы все уже давно стали не просто боевыми товарищами, а настоящими друзьями.

В подвал мы заявились уже вдвоём с Лазарем Селивёрстовичем, отец Евлампий в срочном порядке отправился к иерархам Православной Церкви. Нужно было срочно поставить в известность Владыку Сергия о новой опасности, справиться с которой без участия священников будет очень тяжело, если вообще возможно.

В разговоре с товарищем Сталиным отец Евлампий предложил возродить традицию «военного духовенства» — полковых капелланов. Этаких священнослужителей в армии, которые отвечали бы за боевое применение Веры, духовное, нравственное и патриотическое воспитание красноармейцев.

Должность таких капелланов, настаивал батюшка, должна приравниваться к заместителю командира полка или батальона и быть равноценна замполиту. Ну, а если уж кто-то, как он сам, сможет проводить в мир Божественную Благодать…

После этих слов священника товарищ Берия не смог усидеть на месте.

— Но как мы объясним это приказ в войсках⁈

— А вам и не нужно будет ничего объяснять, — устало покачал головой отец Евлампий. — После появления на фронтах первых восставших мертвецов, всё само собой станет на свои места.

Товарищ Берия замер с открытым ртом, его обычно непроницаемое лицо выражало крайнее изумление. Он посмотрел на Сталина, ища поддержки, но вождь молча курил трубку, его взгляд был устремлен куда-то вдаль, будто он уже видел будущие поля сражений, омраченные этой нечистью.

— Лаврэнтий Павлович, — спокойно, но твердо произнес Сталин. — Отэц Евлампий абсолютно прав. Сначала мы будем действовать точечно. В части, где уже были зафиксированы случаи… этой «нэкротической аномалии», мы направим батюшку и его группу священников…

— Если на то будет дано соизволение Местоблюстителя Патриаршего Престола, — добавил монах.

— А ви думаете, что Владыка Сэргий откажет русскому народу в борбэ с истинной Тьмой? — Вождь с прищуром тигриных глаз взглянул на священника. — Нэ это ли одна из основных задач Цэркви? Или я что-то нэправильно понимаю?

Отец Евлампий закашлялся. Тягаться с таким прожжённым аппаратчиком и интриганом, как сам товарищ Сталин, ему было не по силам, несмотря на владение Благодатью.

— Продолжим, товарищи, — выпустив клуб дыма, произнёс Иосиф Виссарионович. — Вам же тоже надо будет испытать неофитов в боевых условиях на крепость Веры. Есть у меня подозрения, что на это будет способен не каждый священнослужитель.

— Не буду спорить, Иосиф Виссарионович, — согласился отец Евлампий. — Насколько крепка Вера можно будет понять только на практике.

— Вот! — Сталин поднял вверх указательный палец. — Золотые слова, батюшка! Как только эффект от их работы станет очевиден — только тогда все вопросы отпадут сами собой. Комиссары получат новые инструкции. Бойцы и командиры, увидев все своими глазами, поймут, что против силы дьявольской нужна сила божественная.

Лаврентий Павлович, наконец справившись с первоначальным шоком, тяжело вздохнул и развел руками.

— Что ж, раз так… Придется нам, атеистам, учиться работать с товарищами в рясах. Приказ о создании экспериментальных групп военного духовенства будет подготовлен в течение суток. — Он бросил взгляд на отца Евлампия. — Но, батюшка, на вас тоже огромная ответственность. Малейшая неудача…

— Неудачи не будет, Лаврентий Павлович, — мягко, но с несгибаемой уверенностью прервал его священник. — Ибо с нами Бог! А теперь простите, мне нужно спешить к Владыке. Нам тоже предстоит большая работа…

Внезапно дверь в кабинет открылась, и на пороге появился Поскребышев, пребывающий в состоянии полного недоумения.

— Товарищ Сталин, — сообщил он вождю, — получено донесение с «Донского фронта». Целый батальон потерял связь после того, как командир донёс о наступлении мертвецов в форме вермахта… Я не понимаю, это что какой-то розыгрыш? Какие мертвецы?

В кабинете вождя повисла тяжёлая тишина.

— Вот и первый полигон для ваших священников, отэц Евлампий, — тихо произнёс Иосиф Виссарионович. — Я вас прошу поторопиться: чтобы как можно скорее на моём столе лежал список священнослужителей, готовых к отправке на «Донской фронт». — Сталин медленно обвёл всех нас своим тяжёлым, проницательным взглядом. — Дэйствуйте, товарищи! Докладывать лично мне — всё остальное обеспечит товарищ Берия.

Мы вышли из кабинета вождя людьми, на плечи которых легла тяжесть неизвестной войны. А на улице нас ждала уже другая Москва — сумеречная, затянутая пеленой надвигающейся зимы, с промозглым ветром и снежной порошей. Но теперь у нас был план. И оружие против наступающей Тьмы.

Профессор Трефилов, до сих пор молча слушавший мой пересказ недавних событий, одобрительно кивнул, поправляя пенсне.

— Рациональное зерно в этом есть, и с научной, и с практической точек зрения. Ведь в первую очередь мы имеем дело с формой энергии — «парафизическими» явлениями, которое традиционными средствами, кроме моей машины, пока зафиксировать и измерить не удалось. А машина слишком громоздка, чтобы снабдить прототипами хотя бы полковые или дивизионные штабы. Но мы над этим работаем, — поспешно заверил он. — Вера же… Вера является мощнейшим психофизическим инструментом, мобилизующим скрытые резервы человеческого организма и, что важнее, способным оказывать непосредственное воздействие на враждебную «субстанцию» под условным названием «Тьма».

— Да, — произнёс Фролов, — я и сам видел, как батюшка одним только крестом да молитвой уделал одну из этих тварей! Я уже молчу о Божественной Благодати…

— В общем так, товарищи, — произнёс я, — срочно глушите и сворачивайте оборудование: оно здесь больше не понадобится — демон Хаоса уничтожен! Нужно срочно продолжать наши предыдущие исследования. А еще лучше — найти способ, чтобы уделать наглушняк этого грёбаного колдуна Вилигута!

Чтобы не откладывать дела в долгий ящик мы принялись аккуратно готовить к упаковке хрупкие и особо ценные детали машины Трефилова, для чего притащили в подвал деревянные ящики, набитые мягкой стружкой. Бажен Вячеславович же, тем временем, еще и умудрялся размышлять о «структуре живых мертвецов».

— Интереснейший парадокс, — бормотал он, обращаясь больше к самому себе, чем к нам. — С одной стороны, мы имеем материальное проявление — эти самые «восставшие мертвецы», которых можно уничтожить физически, как показала практика — просто уничтожить голову такого существа с заключенным внутри неё некроконструктом. С другой — их природа сугубо нематериальна и энергетична. И вот здесь Вера, как инструмент направленного психофического воздействия, становится ключевым фактором. Она не просто отпугивает, она… она деструктурирует саму суть этой парапсихофизической инверсии[1].

Внезапную тишину, нарушаемую лишь стуком передвигаемых ящиков, разрезал пронзительный писк. Он донёсся из динамиков «машины Трефилова», которую мы как раз собирались отключать. На мерцающем экране осциллографа вспыхнула и застыла ярко-алая неровная линия-зигзаг.

— Не может быть! — профессор рванулся к аппаратуре, споткнувшись о ящик со стружкой и чуть его не перевернув. — Приборы фиксируют колоссальный всплеск магической энергии! Но источник… он повсюду! — Его глаза за стёклами пенсе расширились от изумления.

— Это что, розыгрыш? — пробормотал Ваня.

— Не розыгрыш, — мрачно произнёс я. — Это эманации силы, доставшейся мне «в наследство» от Матери Змеихи.

— Неужели они настолько колоссальные? — не поверил Бажен Вячеславович, уставившись в монитор осциллографа, а затем пробежав взглядом по замершим в крайних максимальных положениях стрелочным индикаторам. — Даже не думал, что такое может быть.

— Это просто я не обо всем рассказал, что со мной приключилось… — с горькой усмешкой отозвался я. — Вот вернёмся на базу — поведаю во всех подробностях. И как в Аду побывать пришлось, и как Раава в сортире мочили, и как…

— В каком сортире, товарищ Чума? — ахнул профессор, не обратив внимания даже на то, что я в Аду побывал. Причём, в самом настоящем.

— Да это я так — к слову и на эмоциях, — улыбнулся я.

— Про ад тоже на эмоциях? — опомнился он.

— А вот про Ад — чистая правда, — ошарашил я его. — Пришлось даже с самим Люцифером договориться о совместных действиях против демона Хаоса — в одиночку я бы не потянул…

Профессор Трефилов замер, уставившись на меня с выражением такого неподдельного ужаса и изумления, словно я только что сообщил ему, что земля плоская и стоит на трех китах. Его лицо побледнело, он бессознательно снял пенсне и принялся нервно протирать стекла платком, пытаясь найти хоть какую-то логическую нестыковку в моих словах.

Ему, наверное, самому продвинутому ученому в СССР, не отрицающему даже магию (да и сам он, не ведая того, с помощью своего прибора заполучил дар, пусть, и немного «дефектный», но и это можно поправить — с Ваней же получилось), сложно было поверить в существование такой потусторонней силы, как Сатана. Именно в том «классическом» понимании. Ведь ту же магию профессор представлял, как еще один вид энергии, разрабатывая собственную «Теорию единого поля», подобную разработкам Эйнштейна.

Но гениальный физик так и не сумел (а я это знал из будущего) завершить эту концепцию в физике. Он стремился объединить гравитацию и электромагнетизм в одну общую математическую модель, но столкнулся с трудностями в применении квантовой физики.

Его работы по объединению сил привели к созданию общей теории относительности, описывающей гравитацию как деформацию пространства-времени. А Бажен Вячеславович пытался втиснуть в эту сложную модель еще и магию.

— П-простите, товарищ Чума, — голос профессора дрогнул. — Мой слух… мне послышалось? Вы сказали… «с самим Люцифером»? В смысле… Князем Тьмы? Властителем Ада? Падшим Ангелом? Это… это метафора, да? Поэтическое преувеличение?

Даже его научный ум, уже перемолотый, перекрученный и перепачканный суровыми реалиями магического фронта, не мог просто так ни отбросить мои слова, ни принять их. А ведь наличие Ада логично вписывалось в эту новую картину мира, чудовищную для любого атеиста. Он был поражен не столько фактом существования преисподней, сколько тем, что я там побывал и вернулся назад, заключив контракт с самим дьяволом.

— К сожалению, нет, Бажен Вячеславович, — покачал я головой. — Всё крайне буквально: Лимб, Лета, Стигийское болото, вечно старый Харон, серные испарения, грешники в смоле и вишенкой на этом вонючем торте — сам Сатана на девятом круге. В общем, полный набор.

Профессор Трефилов, слегка оправившись от шока, выдохнул:

— Пу-пу-пу… Значит, примем как данность, что Ад — это научный факт. Теперь, товарищ Чума, вы обязаны рассказать всё. До последней, даже самой малозначительной подробности! И про тот самый «сортир» не забудьте!

Профессор Трефилов, слегка оправившись от шока, выдохнул:

— И расскажу, Бажен Вячеславович, обязательно расскажу! — Я поднял руку, успокаивая пожилого профессора. — Но только когда мы вернемся на базу. После того, как всё это хрупкое и ценное оборудование будет благополучно погружено, перевезено и расставлено по своим местам в вашей лаборатории. Последнее, чего мне хочется, — это чтобы наш разговор о демонологии и тонкостях адского быта не отвлёк грузчиков, и они не кокнули бы какой-нибудь осциллограф от считывателя энергетических аномалий.

Я видел, как в его глазах борются научная дисциплина и жгучее, почти детское любопытство. Он был как ребёнок, которому пообещали самую фантастическую сказку на ночь, но только после того, как он съест всю манную кашу.

— Начнём с физики, а закончим метафизикой? — мечтательно произнёс профессор.

— По рукам!

Профессор тяжело вздохнул, его плечи слегка поникли. Он бросил тоскливый взгляд на ящики с аппаратурой, словно впервые видя в них не инструменты познания, а досадную помеху на пути к величайшему Знанию. Однако строгая самодисциплина перевесила неутолимое любопытство.

— Ладно, уговорили, — буркнул он. — Но как только последний ящик будет распакован, вы — весь в моём распоряжении! Расскажете чётко, подробно, и без сокращений!

— Без сокращений, — честно пообещал я. — Будет вам и Лимб, и Харон, и сам Властитель Преисподней. С графиками и схемами, всё, как вы любите. А ваши подробные записи мы оформим как доклад товарищам Сталину и Берии. Так или иначе, придётся отчитываться.

Он согласно кивнул, и в его глазах загорелся уже знакомый мне огонёк исследователя, получившего в распоряжение самую невероятную и пугающую загадку вселенной. Теперь у профессора Трефилова был мощнейший стимул упаковать и перевезти всё на нашу секретную базу в рекордные сроки. Он уже мобилизовался, его взгляд стал острым и командным.

— Эй, товарищи! — крикнул он грузчикам, молодым ребятам в форме НКВД, и его голос снова обрёл стальную профессорскую твердость. — Аккуратнее с этим ящиком! Это же не кирпичи, в конце-то концов! Быстрее, товарищи, быстрее! У науки нет времени на проволочки! Поторапливаемся, но аккуратно, товарищи! Наш груз куда ценнее золота!

Я с трудом сдержал улыбку, наблюдая за метаморфозой. Еще минуту назад Бажен Вячеславович был на грани когнитивного разрыва, а теперь, получив цель, он преобразился в эталон советского научного руководителя — требовательного, энергичного и невероятно эффективного. Он носился между грузовиками, лично проверяя крепление тросов, заглядывая под деревянные планки ящиков и покрикивая на солдат, которые, надо отдать им должное, и без того работали с предельной собранностью.

— Бажен Вячеславович, дорогой, всё будет хорошо, — заметил я, подходя ближе. — Не волнуйтесь — ребята свою работу знают.

— Не бойтесь, товарищ Чума, я не волнуюсь! — отозвался он, на ходу протирая платком испачканные в пыли стекла пенсне. — Просто им нужно дать понять исключительную ценность оборудования! Представляете, какая это ответственность?

Я представил. Я-то как раз представлял себе это очень хорошо. И пока профессор суетился вокруг ящика с магнитометрическими датчиками, я поймал себя на мысли, что мне почти завидно. Его мир, пусть и перевернутый с ног на голову моим рассказом, оставался чистым, упорядоченным миром исследователя.

Ад для него был новой, пусть и пугающей, но всё же научной парадигмой. Для меня же это был воняющий серой и болью «каземат» мироздания, из которого я только что чудом выбрался, едва не оставив часть души в качестве залога. Не скрою, без поддержки Князей Ада завалить Раава было бы на порядок сложнее, но Ад — это Ад…

Наконец, последний ящик был погружен в кузов, брезент надежно закреплен, и наш маленький кортеж тронулся в сторону базы. Мы ехали с профессором в одной машине, и первую половину пути он молчал, уставившись в запотевшее стекло, за которым проплывали унылые подмосковные пейзажи. Я видел, как шевелятся его губы, будто он ведет беззвучный диалог с самим собой, пытаясь увязать теорию относительности с температурой Стигийского болота.

И лишь когда мы свернули на знакомую грунтовую дорогу, ведущую к нашей конечной точке, он обернулся ко мне. В его глазах уже горел холодный и выверенный свет аналитического ума.

— Так, товарищ Чума, — тихо, но очень четко произнес он. — Обещанный час настал (я не стал уже напоминать, что оборудование еще надо распаковать, установить и настроить). Начинайте, прошу! И начните, пожалуйста, с самого начала. Что, черт возьми, заставило вас пойти на сделку с… с этой поистине инфернальной сущностью? И что, если не секрет, стало вашей «валютой» в этих переговорах? И вообще, как вы смогли туда попасть? Ведь обычной дороги в Ад не существует? И вообще, где… а точнее, в каком измерении он находится?

Я глубоко вздохнул, глядя на приближающиеся ворота нашей базы. Вопросы сыпались из профессора, словно из Рога Изобилия. Но отступать было некуда. Теперь предстояло самое сложное — перевести собственный «адский опыт» на сухой язык фактов, которые и лягут в основу очередного безумного отчета для товарища Сталина.

[1] Инве́рсия (от лат. inversio«переворачивание; перестановка»):