Танец Ведьмы

Глава 5. Сердце Чащи

Глава 5. Сердце Чащи

Ближе к полудню Ланн как будто пересёк незримый барьер, отделяющий обычный лес от Старой Чащи. Сначала изменился воздух, привычные запахи леса стали ярче, насыщеннее, живее. В этом месте не чувствовалось обречённости Северных Земель, а от обычных лесов королевства, Чаща отличалась так же, как хищный волк отличается от смирного сторожевого пса. Издревле люди подминали окружающую их действительность под себя — с помощью орудий труда или магии. Это место было иным. Оно не привыкло к человеку. Старой Чаще на человека было плевать — она жила по своим законам, что возникли гораздо раньше, чем человек.

Незримое давление древности обрушилось на плечи барона — он словно шёл по руинам старого и забытого мира. Природа вокруг тоже стала постепенно меняться. Обычные и привычные деревья и кустарники постепенно вытеснялись их хищными, заточенными исключительно на выживание, аналогами. Гордые и величественные стволы тянулись вверх на десятки метров и сходились кронами высоко над его головой, погружая всё вокруг в таинственный полумрак, в котором груды валежника и бурелома чередовались с ощетинившимися иглами зарослями.

А ещё в этом лесу витало что-то… похожее на Волю. Закрывая глаза, он ощущал вечное движение вокруг — обволакивающее и увлекающее за собой. Хищник и жертва, жизнь и смерть, вечный цикл взывал к первобытным инстинктам, что были отринуты людьми. Человек, обладающий Волей, — прежде мира — всегда видит себя. Именно его Я для него первично. Этот лес пытался изменить его, заставить жить по его законам. — Прямо как отец, — подумал с усмешкой барон.

Он прежде уже ощущал это давление, три года назад. И не слишком его опасался, это было лишь эхо, опасное, но безликое. Бескрайняя Воля, лишенная самого важного - Цели, разливалась вокруг. Чем ближе он подойдет к ее центру, тем сильнее будет воздействие, но Ланн привык жить под чуждым давлением и был уверен, что сможет справиться с этим примитивным зовом, направленным на основные инстинкты, более древние, нежели разум.

Солнца отсюда было не разглядеть, но Ланнард ощущал всем своим естеством, что близился полдень. Незамутнённый восторг захлёстывал его с каждым шагом — куда более яркий, чем во время прошлого визита в Чащу на севере. Сейчас лес его словно узнавал, — именно его он звал войти под свои зелёные своды. В этом зове не ощущалось угрозы, но Ланн был абсолютно уверен, что стоит колесу совершить половину оборота, как ласковый, наполненный любовью лес сменится мрачным лабиринтом, в котором начнётся игра на выживание. Сейчас, пока диковинные растения спрятали колючки и не пытались ухватиться за ноги, нужно было найти относительно спокойное место для того, чтобы встретить там ночь.

Чаща была полна жизни. На данный момент — сытой, мирной и спящей. Двигаясь спорым шагом, перепрыгивая через рухнувшие стволы деревьев и обходя излишне разросшийся кустарник, Ланн частенько замечал следы крупных зверей, лишь отдалённо похожие на волчьи, но значительно массивнее, с утопленными в грунт подушечками широких и толстых задних лап, словно звери иногда поднимались на них, чтобы оглядеться. В густом кустарнике он также наткнулся на застрявшие клочья меха яркого, серебристого оттенка, а на некоторых деревьях, мимо которых он пробегал, зияли свежие раны, оставленные острыми когтями на высоте больше двух метров. Обычно так территорию отмечали медведи, но следы неподалёку указывали, что это те же волкоподобные твари.

Когда погасли остатки солнечных лучей, что пробивались сквозь плотный зелёный полог, Ланн уже успел подобрать подходящее убежище для ночёвки. Это был старый, сухой, но всё ещё крепкий дуб с удобным дуплом на высоте в несколько человеческих ростов. Умирающий, печальный великан стоял в центре залитой лунным светом поляны, на небольшом отдалении от окрестных деревьев — даже молодая трава у его основания выглядела блеклой и пожухлой от почти физически ощущаемой атмосферы смерти и скорби. Посреди Чащи, что была пропитана энергией жизни, где каждый сверчок и жучок пытались походя тебя цапнуть и даже цветы были хищными, Ланнард решил, что такой вот жутковатый дубок — это его лучший друг на следующие шесть-восемь часов. В Чаще наверняка поздно светало, и барон собирался выспаться от души.

Первая ветвь располагалась достаточно высоко, но, взбежав по древесному стволу, Ланн оттолкнулся ногами и смог за неё зацепиться. Он уже чувствовал затылком голодные взгляды из ближайшего кустарника — там шевелилось что-то очень крупное и, похоже, хищное. Раздавшийся хриплый вой окончательно подтвердил подозрения барона и прибавил прыти его движениям. Ловко перепрыгивая с ветки на ветку, словно экзотичное животное-обезьян, что встречается в южных лесах, он добрался до дупла и заглянул в его чёрное чрево. Там было пусто и тихо, а запах тлена, отпугивающий местную флору и фауну, Ланнарда ничуть не тревожил.

Оказавшись внутри, он ожидал обнаружить перья, шерсть или иные следы пребывания животных в этом удобном убежище, но не нашёл ровным счётом ничего. Обнаруженный дуб в этом лесу стоял как прокажённый. Даже злое ворчание, что вскоре раздавалось со всех сторон во мгле, непроницаемой для человеческих глаз, не спешило к нему приближаться. Ланн безразлично пожал плечами и, скрючившись в три погибели, погрузился в чуткий сон, каждые пару минут выныривая из забвения от особо громкого треска кустов или рева неведомой твари, что бесновались за пределами поляны.

Ближе к полуночи задремавший Белый Барон проснулся от странных звуков: откуда-то издалека размеренно и глухо раздавались удары, похожие на биение гигантского сердца. Прислушиваясь, барон заметил, что даже волки перестали выть, а звуки леса вокруг будто замерли. С каждым ударом Ланн ощущал, как его ментальная защита слабеет и рушится, в них чувствовалась дикая, необузданная страсть. Возникло желание скинуть неудобную человеческую одежду, бросить мерзкие железки и бежать к источнику звуков, чтобы искать добычу, рвать её зубами и когтями, чувствуя сладкую кровь на губах, — доказательство того, что он оказался сильнее и будет жить. Усилием Воли, он подавил наваждение, пропустил его через себя и позволил уйти как грязной воде, а затем закутался в плащ плотнее и вновь погрузился в сон.

Интерлюдия: Ланнард

Мне тогда исполнилось десять. Со смерти матери прошло почти четыре года. Мама умерла через полгода после моего шестого дня рождения, рожая мою младшую сестру, Сэру. С тех пор отец изменился. Замкнувшись в себе и собственном горе, он предоставил заботу о сестре её кормилице, а всё своё внимание сосредоточил на мне.

Когда мне было восемь, произошло нечто ещё — неизмеримо важное. Но я ничего не мог вспомнить об этом времени. Прошлое и воспоминания о матери покрылись туманом. Они продолжали существовать на границе сознания, формируя стойкие цели, но теперь казались чужими, словно это была чья-то ещё жизнь. Я больше не чувствовал никакой связи с тем ребёнком, которым был тогда.

День за днём отец вдалбливал в меня понятия чести, рыцарства и долга, заставлял тренироваться до изнеможения, стирать ладони в кровь, обучаясь владению мечом. По вечерам, напившись, он звал меня к себе и рассказывал о прошлом — о временах, когда был простым рыцарем и сражался под знаменем королевы, а затем заслужил титул барона. От запаха вина меня мутило — как и от пропитанных гнилой ностальгией рассказов.

Уже много лет он почти не покидал усадьбу, разве что ради встреч с друзьями — баронами Гофардом и Эбельбахом, такими же пьяницами и бездельниками, как он сам. Это злило меня до дрожи, ведь я всё ещё верил в его величие — в высокий долг перед королевством и благородную цель защиты других, которой этот человек служил в былые годы. Этот разрыв между мечтой и реальностью порождал конфликт. Думаю, именно он стал причиной раскола, что в будущем изменит всю мою жизнь.

…Быстрый, хлёсткий удар сбил меня с ног. Прокатился по полу, врезался спиной в стену и застонал, чувствуя во рту вкус крови.

— ЧТО ТЫ СКАЗАЛ?!! — зарычал отец, нависая надо мной. Его лицо скривилось от злости, а глаза пылали. Подойдя ко мне и нависнув, словно скала, он тихо, но очень угрожающе повторил:

— Я спросил тебя. Что. Ты. Сказал?!

Было смертельно страшно, но я заставил себя подняться на трясущихся ногах и посмотреть ему в глаза.

— Отец, я не хочу быть как ты. Не хочу наследовать твои земли и быть привязанным к ним. Я отправлюсь в путешествие, стану странствующим рыцарем и защитником невинных! — едва не выкрикнул я, пытаясь унять сжимающий сердце ужас.

Ну да, я тогда был тем еще романтичным идиотом и думал, что путешествия — это весело.

— Повтори это ещё раз, крысёныш! — прорычал он в ответ. — А ну скажи это ещё один долбанный раз, я не расслышал твой писк! — после чего на меня обрушилось давление его Воли, в его глазах кружилась мрачная фиолетовая дымка, а он сам мне показался разгневанным божеством.

Меня гнуло к земле, ноги дрожали, а спёртый воздух в груди не позволял даже вымолвить слово. Но мне было двенадцать, и он меня уже кое-чему тогда научил. Я сжал кулаки и заставил себя твёрдо посмотреть ему в глаза, после чего ударил по его Воле своей. Бесцветная решимость саморазрушительного идеалиста — против подавляющей и величественной ненависти рыцаря, пережившего свои лучшие годы.

— Я не хочу стать таким же пьяницей, как ты! — выкрикнул я. — Я стану странником и увижу мир! Буду сражаться с несправедливостью, куда бы меня ни привёл путь. И однажды я во всём превзойду тебя. Но не расклеюсь. И не остановлюсь! — выкрикнул я ему в лицо.

А спустя мгновение понял, что он меня убьёт. Огромная рука взлетела вверх, озаряясь пугающим, нечеловеческим пламенем. Чувствуя, что по спине стекает холодный пот, я заставил себя смотреть ему в глаза.

Неестественный взгляд. Алая буря смешалась с фиолетовой вьюгой теней. После того как умерла мама, он иногда так замирал во время ссоры и мог простоять несколько минут, недвижимый словно статуя. В такие моменты я, находясь напротив, не разрывал зрительный контакт, ощущая всем своим существом, что малейшее колебание приведет к смерти. Будто папа становился чудовищным зверем в обличии человека. Наконец он моргнул, и рука мягко опустилась мне на голову. Давление исчезло. Отец расхохотался и растрепал мои волосы — такие же, как у матери.

— Хорошо сказал, говнюк. Херню, конечно, сморозил, но сказал хорошо. Ты вообще знаешь, что значит быть странником? Как выжить в лесу? Найти воду в пустошах? Как сохранять силы в пути? Ой, не могу, умора! — он захохотал еще сильнее, а я упрямо набычился.

— Так научи меня, раз такой умный! Я не собираюсь всю жизнь плясать под твою дудку, ясно?

Он нахмурился и уже без веселья ответил:

— Нахрена мне тебя учить? Жизнь научит, она лучший учитель, чем какой-то пьяница. А ты уже не малыш, раз смог выдержать давление моей Воли. Запомни, Ланн: столкнувшись с испытаниями, превосходящими их возможности, люди оказываются перед выбором с тремя вариантами. Они либо умирают. Либо ломаются. Либо становятся сильней. Посмотрим, что выберешь ты! — и мгновение спустя мир потемнел.

Очнулся я уже в глухом лесу, небрежно привязанный к дереву, а неподалёку из земли торчал отцовский кинжал. Освободившись, я побрёл прочь и вскоре ноги вынесли меня на проглядину, где меня угораздило наткнуться на дикого медведя. Это был некрупный, черногривый чащобник — шкуру таких я видел раньше на ярмарках. Он был вдвое выше меня в холке и раз в десять тяжелее. А ещё, судя по обвисшей коже и выпирающим рёбрам, он только что вышел из спячки и не отказался бы перекусить мелким барончиком.

Я замер, вновь почувствовав себя так же, как и тогда, перед отцом. Бежать было бессмысленно и бесполезно. Хищная тварь вмиг догонит слабого человеческого детёныша. Но звери были чуткими созданиями, способными ощущать чужую решимость и Волю. Поэтому, выставив вперёд кинжал, я встретился с медведем взглядом. Его хищный голод был мягким и совсем не таким смертоносным, как отцовская злоба.

Это был вызов, почти провокация. Не разрывая контакта, я сделал шаг вперёд и зарычал. И мишка дрогнул, решив поискать более вменяемую добычу. Несмотря на размеры, он резво отскочил в сторону и скрылся в кустарнике, смешно подкидывая костлявой задницей на бегу. Лишь тогда я смог расслабить оскаленные челюсти и убрать светящийся голубым огнём кинжал в ножны. А затем услышал неторопливые аплодисменты, которые казались абсолютно неуместными посреди леса.

Где-то на краю поляны, прислонившись к берёзе, стоял светловолосый парень — на голову выше меня, с ясной улыбкой и красивым лицом. Голос у него был негромкий, хорошо поставленный — будто он пел в хоре.

— Барон Грейсер мне приказал спасти его сына из леса, в качестве испытания ученика. И что же я вижу? Ты нарушил все мои планы! — раздосадованно воскликнул он, пожал плечами и зашагал ко мне, протянув вперёд раскрытую ладонь. — Вместо того, чтобы смирно ждать пришествия рыцаря, ты уже тут медведей пугаешь! Это не дело. Давай всё переиграем: ты пока привяжи себя к дереву, а я притащу назад косолапого!

Я напряг память, пытаясь припомнить этого парня, но прежде мы с ним никогда не встречались. Однако в его открытой улыбке было что-то подкупающее. А в глубине глаз я почувствовал боль — такую знакомую, но иную. Это почти сразу нас сблизило, а потому, спустя мгновение замешательства, я ему ответил широкой усмешкой и крепко пожал протянутую вперёд руку.

— Вы не представились, а ещё, кажется, что-то спутали. Рыцарь здесь я! А посему, изволю проводить заплутавшего в лесу ребёнка назад к людям.

— Лейнард. Родовое имя оглашать не буду, не хочу тебя перепугать раньше времени, — стараясь казаться таинственным, прошептал солнцеволосый.

— Ланнард, но лучше просто Ланн. Наши полные имена настолько похожи, что я опасаюсь нас будут путать. Я Грейсер, сын героя, и очень этим горжусь! — воскликнул я и весело потряс его ладонь.

Когда мы выбрались из леса и наконец-то вернулись домой, отец в пьяном угаре нас на радостях чуть не прибил. Оказалось, что Лейнард — единственный потомок младшей сестры самой королевы, также недавно утративший мать. Её Величество, впечатлённая доблестью барона Грейсера, отправила его к нам, дабы отец обучил будущего герцога всему, чему сможет. А это было очень немало — не просто так его уважали все в королевстве и даже прозвали героем. Мда, если признаться, я даже тогда его ещё уважал. Восхищался им. Откуда мне было знать, во что может превратиться человек из-за вина, тоски и отчаяния?

Конец интерлюдии.

***

Когда рассвело достаточно, чтобы продолжать путь, ночные хищники уже разбежались. Всё тело затекло, плечи и бёдра ныли, а голова была тяжёлой. За последние три года, проведённые в столице, Ланн совсем отвык от жизни в дикой природе, теснота дупла и невозможность вытянуть ноги сделали предполагаемый отдых больше похожим на пытку. Но силы он всё же восстановил и был способен к ещё одному дневному переходу. Перед тем как покинуть спасительное дупло, он решил повнимательней изучить таинственное дерево изнутри и был не слишком-то удивлён, обнаружив рунический символ — разорванный круг с клинком в центре. Он был более фрагментарным и, похоже, древним, но всё равно был похож на запрещённые знаки культистов-мучеников, поклоняющихся Разрушителю. Их подвергали гонениям по всему королевству, а священные книги сжигали, но Ланнард кое-что знал о них от отца.

Последователи Разрушителя верили, что жизнь — это сон пленённого разума, и лишь максимально трагичная и мучительная смерть способна его освободить из оков и возвысить над бренной реальностью. Их чудовищного бога, мечтающего уничтожить всё сущее, они сами называли не иначе как «Освободитель» и считали истинным ликом священного Воина, которому официально поклонялись в Тарсфоле.

Больше восьмидесяти лет назад, при правлении ещё прадеда нынешней королевы, во время великой чистки, объявленной этому культу, большую часть искренних последователей тёмного бога сожгли на кострах, отправив в посмертие максимально болезненным способом, о котором они накануне казни умоляли своих палачей. Похоже, некоторые недобитки скрылись в тени Чащи, как и многие другие изгнанники и отщепенцы, а этот дуб был священным объектом их поклонения.

Чтобы не сердить грозного бога, Ланн решил оставить в дупле немного провизии в качестве подношения. Барон был не слишком религиозным, но прагматично решил, что ссориться с высшими силами, если они всё же есть, — куда более проблематично, чем лишиться небольшого куска пирога, что позаимствовал у недавно убитых охотников за головами. После чего, осторожно спустившись наружу, он осмотрел окрестную местность. Пусть Айр всегда насмехался над его безалаберностью, но, оставшись один, Ланн проявлял неплохие навыки следопыта, полученные во время обучения у отца.

“Волков”, что мешали ему сладко поспать, судя по всему, было пятеро. Четверо — сравнительно небольших монстров, размерами сравнимые со взрослым мужчиной, плюс ещё одна, поистине монструозная тварь, весом с боевого коня. Клок серебристой шерсти, обнаруженный ранее, принадлежал именно ей, и, судя по оставленным следам, это был вожак небольшой стаи. С учётом того, что вой затих только ближе к утру, они вели ночной образ жизни, проявляя пик активности ближе к полуночи, когда Зов был максимально силён. А значит, скорее всего, мирная и полная неги дневная песнь была противоположна их хищной сути, являя собой ту часть инстинктов, что вели к размножению, а не убийству.

Ланнард был лишён и этих потребностей, он никогда не испытывал физической тяги к кому-то, лишь эмоциональную близость, которую воспринимал скорее как родственные чувства. Он любил Сэру и Айра — на этом короткий список заканчивался. Когда-то, до ссоры, ему был дорог герцог Восточный, но сейчас это был лишь призрак потерянных воспоминаний. Его память, фиксируясь на достижении Цели, старательно избавлялась от всех мучительных, мешающих элементов. Лишь с одним она так и не смогла разобраться — с желанием защитить сестру, что Ланн пронёс через всю жизнь.

Неутомимо шагая по наполненному вечным движением лесу, он ощущал душевный подъём. Как и тогда, три года назад, Дикая Чаща пробуждала в нём первозданное счастье, простую, плотскую радость чувствовать себя живым. Под ее воздействием застывшее лицо мертвеца трескалось и медленно начинало спадать. Поддавшись дурману, Ланн даже начал насвистывать какую-то нехитрую песню, подслушанную на званых балах, и оказался совершенно не готов к последующей встрече.

Солнце только-только начало клониться к закату, когда, преодолев холм, у самой его вершины он наткнулся на ещё одну поляну — с умершим десятки лет назад, но всё ещё могучим древом. Оно было расколото от грозового удара Бога-Воина — в несколько десятков обхватов, могучий ствол лопнул и разошёлся напополам почти на половину длины, отчего древо, увешанное странными дарами, раскинулось в стороны, повиснув на ветвях окружающих полянку дубов и вязов. Тоскливый, потусторонний звон издавали сотни мелких серебряных монеток с выбитыми именами, что висели на ярких нитях, привязанные к увядшим ветвям. А у самого края поляны молодого барона ждали они.

Великолепные, завораживающие создания, пришедшие из кошмаров безумца. Воплощение охоты, обретшие форму, клыкастые, хищные волки с чертами людей. Опираясь на изящные, но могучие передние лапы лишь иногда, они кружили вокруг расколотого вяза, останавливаясь лишь на мгновение, чтобы шумно втянуть носом воздух. Глаза этих монстров странно блестели, закрытые тонкой, защищающей от солнечных лучей плёнкой — похоже, днём они были абсолютно слепы.

Едва их завидев, Ланнард потянулся к мечу. Они тоже сразу же прекратили свой хоровод, мгновенно, как по команде, повернувшись к барону. Самая крупная тварь издала негромкое хриплое рычание, что звучало как вызов. По его толстому крупу к оканчивающимся стальными когтями лапам пробежали зелёные молнии Воли, а роговые наросты глаз на мгновение разошлись. Их взгляды встретились, хищные эмоции, что донеслись от зверя, заставили блондина на мгновение дрогнуть.

Это было воплощение абсолюта, к которому стремился когда-то Шейл Крестник. Совершенный Охотник, отказавшийся от человеческой сути ради вечной погони. А его свита из четверых самок вторила своему вожаку в идеальной, первобытной гармонии. Он их избрал из сотен забредших в Чащу дев и, вместо того чтобы порвать на куски, как остальных, — даровал цель, одарил счастьем вторить его дикому вою. Хозяин, любовник и повелитель.

Сейчас вожак принюхивался к его запаху, пытаясь определить суть вторженца. Он нёс на себе смрад тлена, чуждого Чаще. Но также его запах возвещал о сладкой и притягательной самке, о фиолетовом призраке, приходящем во сне и одаривающем мышцы силой, а жизнь — страстным желанием. Это сбивало с толку, Охотник никак не мог разобрать, что же он настиг в этот раз?

Ланн выставил перед собой длинный меч, глубоко вдохнул воздух и приготовился к бою. Вряд ли они прислушаются к словам и разойдутся, а значит, ничем не отличаются от тех охотников за головами, что он сразил на пути к Чаще. А пока твари слепы — у него больше шансов выбраться из схватки живым. Ждать было незачем. С резким выдохом, опустив меч параллельно земле, он побежал вперёд.

Вожак, почуяв агрессию, среагировал незамедлительно — почти стелясь над землёй и растекаясь, как призрак, он рванул навстречу, в то время как четвёрка самок хрипло взвыли и побежали за своим повелителем, изнывая от жажды присоединиться к трапезе. Их человеческий разум, их суть были уже безнадёжно искажены долгой, продолжавшейся многие десятилетия, почти бесконечной погоней. Внешний Страж Чащи — Охотник — определил вторженца как угрозу и решил уничтожить.

Первая и самая крупная тварь пылала, словно уголь из костра. Она достигла центра проглядины первой и в длинном прыжке попыталась ударить барона лапой в шею. Поднырнув под атаку, барон развернулся и рубанул мечом. Сейчас желание выжить и холодная ярость от столкновения с реальным, ощущаемым противником раздували его Волю. Вспышка меча осветила поляну, и лапа монстра отлетела, срубленная вдоль плеча. Раздался оглушительный вопль боли, но, не обращая на него внимания, Ланн послал Волю в ноги и высоко подпрыгнул, пропуская снизу удары двух самок, пытавшихся напасть на него со спины. Сейчас он ясно ощущал все их движения, даже не только при помощи зрения, но и реагируя на колебания ауры.

Взлетев на пару метров, он совершил в воздухе кульбит и опустился на землю, рубящим ударом клинка целясь в одну из отставших. Направив в руки и меч холодную решимость, барон молча обрушил клинок — сталь, направленная его Волей, вскрыла горло несчастной, забрызгав всё вокруг алой влагой. Упав на землю, труп несколько раз дёрнулся в судорогах агонии, пока кровь тугой струёй покидала изуродованное чужой волей тело, а затем в неяркой вспышке переменилось. Обнаженная, юная девушка, лет восемнадцати, с платиновыми волосами, лежала на алом ковре. Вспышка паники пробила ледяную сосредоточенность воина — ему было знакомо это лицо, что так часто являлось в кошмарах.

Всего пара мгновений промедления едва не стоили ему жизни. Еще одна тварь, напав сзади, хищно вцепилась ему в плечо, вырвав кусок мяса. Изменив хват на обратный, Ланн сделал укол себе за спину, вырвался и, обернувшись, как в танце, начисто снес клыкастую голову своей недолгой партнерше. Обвиняюще сверкнули голубые глаза; перекошенные от боли губы безмолвно шептали ему оскорбления.

«Лжец!» — обвинял его лик матери, катясь по прелой траве. — «Ты не смог ее защитить!» — Но сейчас барон уже был к этому готов, и третью тварь, спрыгнувшую с ветки древа, к себе не подпустил — вскрыл от центра груди до промежности еще на подлёте, молниеносным взмахом меча. Он уже давно попрощался со своей женской сутью, убил её внутри, а сейчас рубил на части в реальности. Он был ради этого выкован — и не сомневался.

Потерявший лапу вожак, ошеломлённый вспышкой боли, замедлился — и за пару мгновений лишился уже трёх своих спутниц. Все его инстинкты вопили о том, что нужно бежать и вернуться позднее — иначе бесцветная мерзость на длинном клинке принесёт ему смерть. Прихрамывая, он рванул в сторону кустарника, коротко взвыв, отчего последняя из самок ринулась в обратную сторону — прямо на хмурого, словно вьюга, Белого Барона. Даже оставшись без лапы, Охотник был быстр — гораздо стремительнее, чем мог бы быть в лесу человек. Осознав, что за ним ему не угнаться, и не желая отпускать врага, Ланн перехватил клинок за центр лезвия, прицелился и запустил его вслед убегающему, а навстречу прыгнувшей на него самке выставил отцовский меч.

Сталь вошла прямо в волосатую грудь — её тело навалилось, придавило к земле, а затем стало лёгким, почти невесомым. Ланн скинул её с себя и сел. Но спустя секунду его взгляд остекленел и остановился, а сердце едва не разорвалось от боли. Скребя отцовскую сталь коченеющими пальцами, перед ним умирала сестра. Сэра была совершенно седой, хотя совсем юной, как и тогда когда он ее нашел в Крепости Красной Лиры. Она отчаянно цеплялась за жизнь, что утекала по капле.

Издав нечленораздельный, отчаянный крик, Ланн вскочил на ноги и бросился за Охотником. Меч угодил ему в спину и перебил позвоночник. Цепляясь единственной уцелевшей верхней лапой за грунт, тварь пыталась ползти, волоча за собой по земле парализованную нижнюю часть тела. Она еще не начала превращаться обратно в человека и Ланнард не желал это видеть.

Налетев на него со спины, Белый Барон вырвал клинок и с коротким замахом рубанул монстру по шее, почти полностью отделив голову. А затем ударил снова. И снова. Даже истекая кровью, он продолжал рубить — словно заведённый часовой механизм, не в силах остановиться, не желая взглянуть правде в глаза, пока от человеческого тела под ним не осталась кровавая каша. И лишь затем, бледный от потери крови, он отошёл на пару шагов.

Бесцветная марь вновь заполняла сознание. Она рушила ларийские заговоры, сносила их заклинания, заставляла его сердце страдать, а разум — сжиматься от боли и загнанных вглубь души воспоминаний. Хрипя и по капле оставляя жизнь на сухой, прошлогодней листве, Ланн заставил себя заползти в центр поляны и прижаться спиной к основанию расколотого вяза.

Вдали послышались неистовые, подобные ударам неведомого великана, громовые раскаты. Сердце всего мира стучало и билось в ритм того, что захлёбывалось кровью в его груди. Разум трещал, блокировки рушились одна за другой, а голова была готова лопнуть от боли. А потом он услышал шаги. На горячий лоб опустилась ладонь, и грустный голос, показавшийся ему знакомым, прозвенел серебряными колокольчиками над самым ухом:

— Вот мы и снова встретились. Знаешь, я так долго ждала обещанного искупления.