Собиратель историй

Глава 17

Мэри Ленихан пригласила нас зайти в дом, следом туда забежали два терьера, маленькие, но очень норовистые. Они все никак не могли решить, покусать нас или радостно облизать, а когда пожилая женщина указала мне на место у камина, оба запрыгнули мне на колени и свернулись калачиком.

Из всей семьи Ленихан, в которой было четырнадцать братьев и сестер, только Мэри и два ее брата, Нед и Джимми, так и не вступили в брак. В маленькой общине, подобной Торнвуду, поиск партнера напоминает игру, где стульев меньше, чем людей: когда музыка внезапно прекращается, многие так и остаются неженатыми. Мэри, Нед и Джимми живут втроем в старом семейном доме. Если бы не морщины на их лицах, которых с каждым годом становится больше, можно было бы подумать, что время здесь остановилось. Все устроено ровно так же, как и во времена их родителей, распорядок дня соблюдается неукоснительно. Я не знаю, сколько им лет, но все трое точно уже давно перешагнули за семьдесят.

Главная особенность совместного проживания заключается в том, что братья не разговаривают друг с другом. Они рассорились много лет назад, и я сомневаюсь, что кто-то помнит причину. Как бы то ни было, их вражда зашла слишком далеко, чтобы просто позабыть о ней, и вот Джимми и Нед живут каждый своей жизнью, игнорируя существование друг друга. Они общаются через Мэри, которая давным-давно смирилась с ролью посредника.

Нельзя сказать, что у них много еды, но они всегда угощают гостей всем, что есть в доме. Нед, самый младший из этой троицы, заварил чай, нарезал тминный пирог и подал его на изящных фарфоровых тарелочках — мы как будто оказались в изысканном чайном доме.

— Мистер Краусс собирает по округе истории про na Daoine Maithe, — сообщила я, когда все уселись за стол и выпили по чашке чая. — Он объездил всю Ирландию, путешествовал по Англии и Франции и записывал свидетельства разных людей, от священников до нищих, — я добавила это, чтобы было понятно, что в фейри можно верить независимо от социального статуса.

— И что он хочет знать? — спросил Джимми.

— Эй, скажи-ка этому увальню, чтоб не перебивал девочку! — велел Нед сестре, и она послушно повторила ту же фразу погромче, обращаясь к Джимми.

Я вдруг почувствовала, что это будет очень долгий день.

— Позвольте, я сам отвечу, Анна, — вмешался Гарольд, и американский акцент подчеркивал его вежливый тон. — Я изучаю антропологию в Оксфордском университете, и меня интересуют верования, существующие среди кельтских народов.

— Чего он сказал? — переспросил Джимми с таким напряженным лицом, будто пытался рассчитать расстояние отсюда до Луны.

— Он пишет книгу про фейри, — сказала я, пытаясь положить конец этой дискуссии.

— Не столько книгу, сколько диссертацию… — начал было Гарольд, но я бросила на него такой взгляд, что он благоразумно замолчал.

— Ну ладно, давайте начнем. — Я хлопнула в ладоши.

Гарольд открыл тетрадь и занес карандаш над бумагой, готовясь делать записи.

— Ну, есть старые поверья, — нерешительно начала Мэри, не совсем понимая, чего от нее ждут. — Например, если выплескиваешь на улице ведро воды после того, как помыл посуду, надо всегда сначала предупредить — вдруг фейри прячется где-то поблизости. — Она неловко улыбнулась. — И еще piseogs[19].

Я перевела это слово для Гарольда, пояснив, что имеются в виду своего рода суеверия, когда нужно соблюсти определенные ритуалы, чтобы отогнать неудачу.

— На Вальпургиеву ночь мы повязываем коровам красную ленту вокруг шеи, чтобы защитить их. — Мэри все так же неловко улыбалась, словно понимала, как нелепо это звучит для иностранца. Однако так уж повелось, так всегда было и будет — по крайней мере, в ее мире.

— Давай-ка я расскажу тебе историю про этих маленьких демонов, — свирепо перебил сестру Джимми.

Мэри потянулась вперед и потрепала его по плечу.

— Джимми, не надо ворошить прошлое.

Мы с Гарольдом переглянулись, не понимая, что происходит. Нед посмотрел на Джимми сурово. Напряжение, возникшее между ними, было очевидно.

— Вы не обязаны рассказывать мне то, чем не готовы делиться, — мягко заговорил Гарольд. — Но, прошу, знайте, что я решительно намерен хранить тайну всех предоставленных мне свидетельств.

Мэри и Нед явно были встревожены. Джимми поерзал на стуле и, положив руки на колени, уставился в пол, собираясь с мыслями.

— В тот день я женился, — начал он, и голос заполнил все пространство, погружая нас в подобие транса. — Вся деревня пришла вот в этот самый дом, все танцевали и ели досыта. Это был самый счастливый день моей жизни, потому что в тот день Розалин Гарретт сказала мне «да».

— Все это было так давно, — подала голос Мэри, но Джимми это не остановило.

— Мы плясали и плясали, и скрипач играл все мелодии, какие только мог вспомнить. Розалин ушла в дом, чтобы умыться. — Джимми кивнул на глиняный кувшин и миску, которые стояли на буфете: вероятно, они сохранились еще с тех пор. — Ее не было так долго, что я пошел посмотреть, все ли в порядке, и нашел ее на скамье. Она лежала без чувств и держалась за грудь. — Тут его голос прервался, и Джимми вытащил из кармана жилетки серый от старости носовой платок, а потом громко высморкался. — У нее остановилось сердце.

— Я сожалею о вашей утрате, мистер Ленихан, — тихо проговорил Гарольд.

Джимми кивнул, не отвечая на соболезнования.

— Но это был не конец, — продолжил он, покачиваясь взад-вперед на стуле. — Она явилась мне, да, так и случилось, неделю спустя и сказала, что вовсе не умерла, что ее забрали у меня на время. Ей было там не то чтоб очень плохо, а все-таки она хотела вернуться. Она сказала, если я хочу помочь, то должен встать у пролома в ограде дома и, когда она будет проходить мимо, поймать ее.

— Где вы были, когда она явилась вам? — спросил Гарольд.

— Лежал в своей постели, дело было глубокой ночью. На ней все еще было свадебное платье.

У меня на коленях лежали собаки, и их тепло прогоняло озноб, вызванный рассказом Джимми. Тишину, повисшую в комнате, прорезал скрип: Нед отодвинул стул и с раздражением вышел из комнаты. Мэри явно мучилась, не зная, кого из братьев поддержать, но она не могла бросить гостей.

— Она сказала, что живет поблизости и видит меня, хотя я ее увидеть не могу, — рассказывал Джимми, и каждое слово давалось ему с трудом. — Я пришел к пролому в ограде в канун Дня святого Иоанна. Всюду горели костры, и я ждал, когда же увижу ее. Просидел там несколько часов, проклинал себя, что поверил в подобную чушь. А потом увидел толпу незнакомцев, которые шли мимо ограды. Они были такие высокие, как будто на ходулях, и в очень странной одежде. И я был уверен — ровно так же, как в том, что сижу сейчас на этом самом месте, — что вижу среди них мою жену. Когда она проходила мимо, я попытался схватить ее, но внезапно как будто прирос к месту.

На его глаза навернулись слезы.

— Я застыл в ужасе, все смотрел на нее, а она открыла рот, как будто пыталась кричать, но не издала ни звука. Мне казалось, она сломала себе челюсть, потому что она разевала рот все шире и шире. Я не мог пошевелиться, не мог двинуть ни рукой ни ногой, чтоб спасти ее. Вы представьте, я не смог спасти свою жену! — И он закрыл лицо руками.

— Джимми так и не женился снова, — добавила его сестра, подводя итог печальной истории.