Собиратель историй

Глава 12

4 января 1911 года

Сегодня утром на улице стоял сильный мороз, деревья и кусты вокруг дома сияли инеем. Я поплотнее закуталась в шаль и, безуспешно пытаясь спрятаться от холода, перебежала через двор к Бетси. Я повесила фонарь на крючок в стене и погладила коричневый бок в знак приветствия. Бетси привыкла, что все происходит в одно и то же время определенным образом. Любое отклонение от обычного порядка могло вывести ее из себя; она частенько брыкалась, если кто-то пытался сделать что-нибудь иначе. Я поставила подле нее маленький трехногий табурет, и тишину наполнил успокаивающий размеренный плеск, с которым молоко льется в подставленное жестяное ведро.

Раз в две недели мы сбиваем сливочное масло из молока. На ночь разливаем его по формам, чтобы сливки отделились от пахты, потом снимаем их и отправляем в маслобойку. Мы с мамой по очереди сбиваем сливки, и если кто-то в это время окажется дома, ему тоже приходится поучаствовать. Говорят, что от долгого сбивания масло теряет вкус, так что чем быстрее мы управимся, тем лучше.

Когда пришел Гарольд, я как раз скармливала пахту нашей старой дворовой свинье. Вообще-то это свинья Падди, обычно он за ней ухаживает, но сегодня Падди отправился к Фоксам (что наверняка порадовало Тесс).

— Доброе утро, Анна! — поздоровался Гарольд и немедленно поскользнулся на обледеневшей дорожке.

— Доброе утро, мистер… то есть Гарольд, — вовремя спохватилась я. — Погодите, я только надену пальто и шапку.

Я торопливо забежала в дом, подумав, что все время бегаю взад-вперед и размышляю о том, что буду делать дальше. А вот Гарольд ведет себя так, будто у него в запасе все время мира. Может, все американцы такие, но у Гарольда всегда есть минутка, чтобы поразмыслить над какой-нибудь тайной или полюбоваться цветком на обочине. Для него все в новинку и любое открытие ценно.

— Итак, куда вы поведете меня сегодня? — спросил он, когда мы оседлали велосипеды и поехали вниз по дороге.

— В дом Джона О’Конгейла. Он целитель, — отозвалась я, довольная собой.

— В самом деле? — в голосе Гарольда слышалось сомнение.

— Джон — седьмой сын седьмого сына, — пояснила я, — и поэтому у него есть некоторые способности. Когда я была маленькая, на руке у меня появился стригущий лишай. Отец сразу отвел меня к Джону, и…

— Простите, Анна, хотите сказать, ваш отец даже не попытался показать вас доктору Линчу? — перебил меня Гарольд.

— Боже, конечно, нет, доктор нам не по карману! К тому же Джон посмотрел на мою руку и сразу понял, что со мной. Он взял маленькую соломинку и принялся выводить ею какие-то символы у меня на ладони, потом произнес пару слов (которые я, конечно, не запомнила) — и все. Мы сходили так к нему еще два раза, лишай прошел, а в оплату мы отнесли Джону корзинку яиц и сливочное масло.

— Невероятно, — произнес Гарольд. — В Калифорнии такого точно не увидишь!

— Но это правда. Мы все обращаемся к Джону, когда болеем, а если он не в силах помочь, то так и скажет. Моя тетя Брид никак не могла зачать ребенка и пришла с этим к Джону. Он положил руки ей на живот и сказал, что, к сожалению, она никогда не сможет подержать на руках собственное дитя.

— Ну, так чего же мы ждем? — поинтересовался Гарольд и затянул шарф на шее. — Показывайте дорогу, Анна!

Пока мы ехали, я старалась затолкать поглубже ощущение собственной значимости. Все знают, что гордыня — грех, и все-таки мне было приятно, что Гарольд, такой серьезный ученый, согласился с моей идеей.

Обогнув поворот, мы проехали мимо фермы Фоксов: к их сеновалу выстроилась очередь из мужчин. Они напоминали стадо быков, поджидающее, когда фермер распахнет ворота.

— Что происходит? — растерянно спросил Гарольд.

— Парикмахер приехал, — пояснила я и помахала братьям, стоявшим в середине очереди.

— Прошу прощения?

— Парикмахер Деклан. Раз в месяц он приезжает из соседней деревни, чтобы обслужить местных.

Гарольд покачал головой и едва заметно улыбнулся.

— Он устраивается в амбаре, ставит там стул и стрижет всех мужчин из деревни, одного за другим, как овец! — Я рассмеялась.

— Не уверен, что когда-нибудь привыкну к вашим порядкам, — заметил Гарольд, — но определенно буду скучать по этим… особенностям.

— Хотите сказать, что мы кажемся вам странными? — спросила я.

— Не странными, совсем нет, Анна! Удивительно самодостаточными. — Взгляд Гарольда затуманился, будто он видел нечто большее, чем амбар Фоксов. — Я завидую вам, — добавил он, и я подумала, что, даже если поклянусь Богом, мама с папой ни за что не поверят, что он произнес нечто подобное.

Дом Джона О’Конгейла похож на маленькую лавку аптекаря. С балок на потолке свисают пучки сушеных трав и цветов, и пахнет так, будто саму природу закупорили в банку. Очень опрятно и чисто, хотя обстановка совсем простая. Когда мы с Гарольдом вошли, Джон как раз подметал пыль. Оказалось, что рассказывать о тех, кого лечил, он не хочет, потому что придерживается строгого правила — хранить их тайны. А вот о фейри историй у Джона оказалось предостаточно — почти для каждой категории Гарольда!

Я была рада, что эти двое сразу поладили. Джон говорил на смеси английского с ирландским, поэтому я подключалась в качестве переводчика по необходимости. Как и Гарольда, его интересовал вопрос происхождения фейри, и оказалось, что он смотрит на это весьма философски. По большей части люди верили, что фейри произошли от туатов, четвертого из племен богини Дану, но Джон считал иначе.

— Я думаю, они пали с небес, но так и не попали в ад. Видите ли, внутри них нет истинной злобы, — Джон аккуратно сворачивал табачные листья в самокрутку.

— Падшие ангелы? — Гарольд вытащил блокнот и тут же принялся записывать.

— Можно и так сказать. Если послушать, что о них говорят, то становится ясно, что они творят добро в отношении добрых людей, а злым отплачивают злом. Они во всем прекрасны, только в них нет ни совести, ни постоянства. Безобидные, но такие обидчивые, что лучше вообще поменьше говорить о них, а если хочешь упомянуть в разговоре, безопаснее сказать «джентри» или na Daoine Maithe.

Гарольд поднял руку, прося Джона остановиться, и сказал, что ему нужно записать это ирландское выражение «фонетически». Я улыбнулась и постаралась сделать вид, будто понимаю, что это значит.

— А с другой стороны, порадовать их тоже легко. Если оставишь на ночь на подоконнике немного молока, то они сделают все возможное, чтобы уберечь тебя от несчастья, — добавил Джон.

— Вы когда-нибудь видели фейри, Джон? Как бы вы их описали? — спросил Гарольд.

— Видел, да только это не то, что можно рассказать, — Джон качнул головой. — В них все переменчиво, даже рост. Я думаю, они могут быть высокими или низкими, принимать любую форму — как пожелают. Им повезло: в отличие от нас, простых смертных, они не проводят дни в тяжелом труде, а напропалую пируют, дерутся да ухаживают за девицами. — И он подмигнул мне, отчего я немедленно покраснела. — Предки моего отца были из Белклера, что в Голуэе, и он рассказывал мне про большой холм под названием Нокма. Говорят, что там похоронен Финварра, король всех фейри Коннахта, а еще — что под холмом есть вход в подземный мир. Как бы там ни было, именно в тех местах произошла жестокая битва между фейри Коннахта и Манстера. Если кто проходит мимо, он, бывает, ощущает слабый ветерок или слышит жужжание пчел. Это и есть знак. Коли ветер поднимает листья с земли или сам воздух колышется, значит, где-то рядом фейри. Тогда нелишне приподнять шляпу и сказать им: «Благослови вас Бог!»

Гарольд только и успевал записывать. Я же, хоть рассказ Джона увлек меня не меньше, позволила себе полюбоваться Гарольдом из-под опущенных ресниц. Я смотрела на его руки, гладкие и без мозолей, с длинными тонкими пальцами. А ногти чище моих! Короткие темные волоски на запястьях становятся длиннее и гуще у края манжет пиджака. На секунду я представила, как бы выглядели руки Гарольда, если б он закатал рукава рубашки. Щеки тут же запылали, и оба мужчины наверняка заметили это, потому что, подняв глаза, я увидела, что они выжидающе смотрят на меня.

— Чаю? — как ни в чем не бывало спросила я, и оба, к счастью, кивнули. Я повесила чайник на перекладину над огнем и кочергой поворошила угли. Пока я гремела чашками, Джон продолжал:

— Мать моей невестки была местной повитухой. Как-то к ней обратился незнакомый мужчина: он был верхом на лошади и попросил помочь принять роды. Они поехали в большой особняк, где она не бывала никогда прежде. Когда ребенок родился, каждая из присутствующих женщин окунула палец в таз с водой и протерла глаза, и мать моей невестки сделала то же самое — только она потерла один глаз. А потом вернулась домой и думать забыла про эту историю. И вот однажды на ярмарке она встретила тех женщин из особняка. «Как поживает малыш?» — спросила она. «Хорошо, — ответила одна леди. — А скажи, каким глазом ты видишь нас?» «Левым», — призналась повитуха. Тогда эта леди подула ей в левый глаз и сказала: «Теперь не будешь». И повитуха ослепла на левый глаз навсегда.

Я разливала чай, а по коже у меня бежали мурашки. Кто бы мог подумать, что я живу рядом с людьми, которые так близко сталкивались с потусторонним! Неужели мы все носим эти истории в себе, но боимся рассказывать вслух, потому что это может разгневать Добрый Народец? А Гарольд? Вызовет ли его исследование невообразимый хаос, который обрушится на наши земли?

Мы еще долго по-дружески общались с Джоном, а потом попрощались, и Гарольд поблагодарил его за уделенное нам время. Однако когда мы вышли на улицу, то не увидели свои велосипеды.

— Я уверен, мы оставляли их у ворот! — Гарольд, оглядывающийся кругом, стал немного похож на пса, который гоняется за собственным хвостом.

— Верно, — согласилась я.

— Вы ведь не думаете, что кто-то украл их?

— Украл? Боже, нет, только не в наших краях.

— Может, это проделки джентри, — ухмыльнулся Гарольд. Я тоже улыбнулась. А потом мы оба резко перестали улыбаться, как будто одновременно подумали об одном и том же.

Я оглянулась и увидела, что велосипеды прислонены к стене сарая Джона.

— Вот же они! — я показала пальцем, но как-то неуверенно. Меня охватило сомнение, наши ли это велосипеды.

— Ах, в самом деле! — воскликнул Гарольд и выкатил оба на дорожку. — Теперь я вспомнил! Право, в мои преклонные годы память становится как швейцарский сыр.

Я не помнила, как выглядит швейцарский сыр, но точно знала, каково это — сомневаться в своих воспоминаниях.