Шрам: Красное Море

Глава 18

Ночь в блоке всегда наступала чуть позже, чем снаружи.

Солнце ушло давно, порт уже светился своими жёлтыми и белыми пятнами, а в коридорах ещё горели те же люминесцентные лампы, что жужжали днём. Свет утомлял, но никому даже в голову не пришло его выключать. Где светло, там видно камеры. Где видно камеры, там, по мнению начальства, люди ведут себя приличнее.

Пьер лежал на койке, уткнувшись затылком в тонкую подушку, и считал вдохи. Сон не приходил. Тело было вымотано, тяжёлое, как после марш-броска, а голова, наоборот, крутилась, как винт. Стоило закрыть глаза, внутренняя картинка переключалась сама: лодка, РПГ на плече, вспышка, факел на полнеба. И всегда один и тот же момент между выстрелом и ударом, когда ещё можно повернуть назад, но уже не повернёшь.

С верхней койки тихо сопел Джейк. Трэвис, как ни странно, уснул быстро и без мучений: он отрубился ещё до отбоя, раскинувшись на матрасе, как сброшенный шлем. Рено дышал ровно, тяжело, будто в такт какому-то своему внутреннему маршу. Михаэля в комнате не было — тот предпочитал дежурить в коридорах хотя бы мысленно, даже когда это не требовалось.

Пьер ещё пару минут полежал, потом сдался. Тело не хотело сна, а лежать и смотреть в потолок он не любил. Осторожно, чтобы не разбудить остальных, он сполз с койки, натянул ботинки, взял пачку сигарет и вышел в коридор.

Там было холоднее, чем в других частях здания. Кондиционер пытался создать атмосферу ночи, но его усилия были тщетны: воздух не становился свежим, а лишь более сухим и прохладным. Свет, льющийся из окон, по-прежнему бил в глаза, отражаясь от блестящих поверхностей и создавая ощущение дискомфорта. На повороте к лестнице дежурил охранник. Он сидел на стуле, опершись спиной о холодную стену, словно слился с ней. На его коленях лежала старая газета, страницы которой были помяты и пожелтели от времени. Его глаза были полуприкрыты, но это не означало, что он спал. Нет, он просто отрешился от всего, что происходило вокруг, погрузившись в свои мысли. Время от времени он поднимал голову, чтобы проверить, не приближается ли кто-то, но затем снова закрывал глаза, возвращаясь в свой внутренний мир.

— Опять курить? — спросил он, когда увидел Пьера.

— Тебе жалко? — отозвался тот.

— Если бы было жалко, я бы работал в другом месте, — буркнул охранник и махнул рукой в сторону лестничной площадки. — Только не высовывайся в окно, камеры всё равно видят.

В курилке уже кто-то был. В узком прямоугольнике пространства между лестницами, где уткнувшееся в решётку окно открывало вид на тёмный порт, стояли двое: Ричард и Хортон. Они расположились у стены, подальше от окна, чтобы не было видно дыма. Оба без пиджаков, рукава рубашек закатаны до локтей, обнажая сильные запястья. В руках у каждого по сигарете, зажатой между пальцами, словно это была их последняя надежда на спасение от удушающей жары и напряжения дня.

Запах в комнате был густым и многослойным: резкий аромат табака, смешанный с едкой хлоркой, которая, казалось, пропитала всё вокруг. Где-то вдалеке, возможно, в коридоре, угадывался слабый запах дешёвого освежителя воздуха, которым пытались перебить более резкие запахи. Но это было тщетно. Освежитель не мог справиться с этой смесью, и каждый вдох наполнял лёгкие не только дымом, но и воспоминаниями о прошлом.

Ричард и Хортон молчали. Они стояли рядом, но каждый был погружён в свои мысли. Возможно, они обсуждали планы на вечер или пытались найти выход из сложной ситуации. А может быть, просто наслаждались тишиной, нарушаемой только тихим шелестом листвы за окном и редкими звуками шагов в коридоре.

— Не мешаю? — спросил Пьер, входя.

— Ты здесь как раз тот, из-за кого всё это, — заметил Ричард спокойно. — Так что, думаю, имеешь право.

— Ещё скажи спасибо, — добавил Хортон. — Без тебя у нас не было бы такого насыщенного рабочего дня.

Голос у него был хриплым, словно наждак, и в нём чувствовалась усталость, будто он долго кричал или шептал, не находя покоя. Обычно он говорил аккуратно, словно вытачивал каждое слово, выверяя их, как ювелир, работающий с драгоценным камнем. Но сейчас его речь была полна раздражённой иронии, как будто он намеренно пытался задеть собеседника, но в то же время сам не мог скрыть внутреннего напряжения.

— Рад, что доставил удовольствие, — ответил Пьер, закуривая.

Они молча стояли у окна, погружённые в свои мысли. За стеклом виднелись огни причалов, которые, словно яркие точки, мерцали в ночи. Маячки на мачтах кораблей мигали в такт морскому ритму, создавая иллюзию движения даже в неподвижности. Вдали, у самого горизонта, тянулась тонкая полоска дыма, напоминающая о недавнем происшествии. Этот след, невысокий, но упрямый, казался символом их сегодняшних тревог и сомнений. В воздухе витала атмосфера ожидания, и каждый из них знал, что это затишье перед бурей.

— Сверху шевелятся? — спросил Шрам, не глядя на них.

— Сверху всегда шевелятся, когда пахнет жареным, — ответил Ричард. — У них там сейчас несколько параллельных совещаний. Юристы, PR, страховые, клиенты. Каждый рисует свою схему, как выйти из этого с минимальными потерями для себя.

— Для нас тоже рисуют? — уточнил Пьер.

— Для нас — в последнюю очередь, — честно сказал координатор. — Но кое-кто всё-таки упоминает, что было бы неплохо оставить команду в строю. Меньше головняка с заменой.

— Очень трогательно, — сказал Пьер. — Интересно, кто будет звучать убедительнее: те, кто хочет нас оставить, или те, кто хочет показать красивый жест и «отрезать гнилую часть»?

— Пока счёт примерно равный, — вмешался Хортон. — Я слышал только часть разговоров, но тенденция такая: никто не хочет брать на себя прямую ответственность. Говорить «это они виноваты» — значит, прямо указать на вас. Говорить «это мы виноваты» — значит, подставить компанию и клиентов. Так что все дружно ищут третий путь.

— «Трагическое стечение обстоятельств», — подсказал Пьер. — «Сложная оперативная обстановка».

— «Неоптимальное распределение рисков», — добавил Ричард. — Это новая любимая фраза.

— Немного сочувствия, — сказал Хортон, выдохнув дым. — Добавить пару слов про героический труд охраны, про сложные решения, которые приходится принимать в поле. Это всегда хорошо смотрится в пресс-релизах.

Пьер усмехнулся.

— В итоге получится, что мы тут все вместе мужественно боролись с обстоятельствами, а двадцать два человека просто не вписались в их траекторию, — произнёс он. — Красиво.

— Для журналистов и инвесторов — да, — кивнул Ричард. — Для тех, кто был на том судне, это уже не важно.

Повисла тишина, плотная и осязаемая, как туман. Хортон опёрся плечом о холодную стену, чувствуя, как её шершавая поверхность впивается в кожу. Он затушил сигарету о металлический край пепельницы с резким, почти агрессивным щелчком, затем достал из пачки следующую, словно это был ритуал, повторяющийся уже сотни раз. Его пальцы нервно дрожали, не находя себе покоя, пока он подносил сигарету к губам. Это движение было почти механическим, будто он пытался заглушить свои мысли и чувства, спрятавшись за дымом.

— Ты понимаешь, — сказал он наконец, обращаясь к Пьеру, — что я сейчас такой же ресурс, как и ты? Только другой формы.

— Ты — голос клиента, — ответил Шрам. — У тебя вес. У меня — калибр.

— У меня вес ровно до того момента, пока мои показания совпадают с интересами тех, кто платит, — сказал Хортон. — Если я начну говорить то, что им не нравится, мой контракт закончится быстрее, чем твой.

Он коротко хмыкнул.

— И, в отличие от тебя, я даже право на ошибку не могу списать на стресс боя.

— Ты уже дал своё «официальное мнение»? — спросил Пьер.

— Да, — сказал тот. — Дважды. Один раз — в короткой форме, по закрытой линии. Второй — в виде письменного отчёта. И ещё минимум один раз придётся, когда соберут общую комиссию.

Он посмотрел прямо на него.

— Я написал так, как видел. Не как хочет PR. И не как, возможно, было бы выгодно лично мне.

Он затянулся, выдохнул.

— Я видел оператора с РПГ. Я видел, как он держал оружие. Я слышал предупреждение. Я видел, как вы ждали. Я слышал команду Маркуса. Я видел вспышку выстрела. Всё это будет в моём отчёте. Если кто-то наверху попробует переписать этот кусок, им придётся объяснять, почему.

— Ты веришь, что они не перепишут? — спросил Пьер.

— Я верю, что у них есть другие, более удобные места, где можно соврать, — ответил Хортон. — Там, где нет видео, тепловизоров и показаний трёх разных источников.

Он криво усмехнулся.

— Ты слишком «засветился». Слишком много фактов в твою пользу. Делать из тебя злодея — неудобно. Проще оставить тебя таким, какой ты есть: инструментом, который сработал грубо, но по назначению.

— Приятно быть полезным, — сказал Пьер. — Почти как лопата.

— Ты не лопата, — вмешался Ричард. — Ты скорее топор. Слишком хорошо видно, что им рубили.

— Отличное сравнение, — фыркнул Хортон. — Особенно если учесть, что с топорами у нас любят делать шоу: вот, мол, инструмент, которым мы когда-то по глупости махнули, а теперь повесим его на стену в назидание.

— И подпишем: «совершенствуем стандарты безопасности», — добавил Пьер.

Ричард чуть сжал планшет под мышкой.

— Я не буду лгать в отчётах, — сказал он тихо. — Это всё, что могу обещать. Я напишу то, что было: угрозу, реакцию, время. Это может не спасти нас от последствий, но хотя бы не сделает всё хуже.

— Ты не обязан сейчас оправдываться, — заметил Пьер. — Ты делал свою работу. Я — свою. Просто наши работы в разных концах одной пищевой цепочки.

— В том-то и дело, — сказал Ричард. — Если цепочку порвут посередине, никто не останется сытым.

Он на секунду запнулся, выбирая слова.

— Есть ещё один момент. Его не любят озвучивать, но он есть. Если компанию заставят слишком сильно «кровоточить» из-за этого случая, вы не единственные, кто лишится работы. Здесь половина базы сидит на тех же контрактах.

— То есть мы ещё и залог чьих-то зарплат, — подвёл итог Пьер. — Прекрасно. Ещё одна галочка в графе «вина».

— Это не вина, это баланс, — поправил Ричард. — Грязный, циничный, но реальный. Если нас вынудят показать жертвоприношение, мы попробуем ограничиться минимумом. Но если кто-то из вас начнёт сейчас говорить лишнее, играть в откровения, этот минимум вырастет лавинообразно.

— На этом месте ты должен сказать, что всё это в наших же интересах, — заметил Шрам.

— Это в наших общих интересах, — сказал Ричард. — Твои и мои здесь не так сильно различаются, как тебе кажется.

Хортон кивнул.

— Если вас сольют, я, скорее всего, тоже вылечу, — сказал он. — Клиентам не нравятся наблюдатели, которые подписывались под «проблемными» операциями. Им нужны те, кто был рядом, когда всё прошло гладко. Красивая картинка. Пара фото, где все улыбаются.

— Жаль, мы сегодня не успели улыбнуться на фоне горящего топлива, — сказал Пьер. — Такой кадр точно бы зашёл.

На мгновение в узкой, полутёмной курилке повисла странная смесь звуков — смех, который нельзя было назвать ни весёлым, ни совсем мёртвым. Это был смех людей, осознающих всю серьёзность ситуации, но уже неспособных вернуться к прежним ролям. В этом смехе слышалась горечь и усталость, словно они пытались найти хоть каплю облегчения в абсурдности происходящего. Но было ясно, что никто из них не верит в искренность своих улыбок.

Пьер затушил сигарету, медленно выдохнул дым в открытое окно. За стеклом раскинулся ночной порт, освещённый тусклым светом фонарей и далёкими огнями кораблей. Внизу, у причала, начиналась новая суета: одна за другой подъезжали машины, из них выгружали и загружали какие-то большие ёмкости. Люди в униформе сновали туда-сюда, их силуэты казались призрачными в полумраке. Жизнь порта шла своим чередом, несмотря на поздний час.

Корабли, словно живые существа, приходили и уходили, оставляя за собой лишь едва заметные следы на воде. Где-то на причале слышались приглушённые голоса грузчиков, переговаривающихся о контейнерах. Где-то вдалеке, в одном из доков, кто-то громко ругался из-за документов, пытаясь решить очередную бюрократическую проблему.

Пламя на горизонте уже почти полностью растаяло, оставив после себя лишь тёмное пятно в небе. Пьер смотрел на это пятно, чувствуя, как оно постепенно исчезает, растворяется в ночной темноте. Скоро и оно окончательно исчезнет, оставив лишь воспоминания о прошедшем дне.

— Вопрос один, — сказал он. — А если всё-таки кто-то наверху решит, что красивый жест с топором необходим? Что тогда?

Ричард помолчал. Хортон тоже.

— Тогда, — сказал, наконец, наблюдатель, — мы будем надеяться, что уже сделали достаточно, чтобы этот жест оказался символическим. Перестановка, выговор, перевод, максимум — расторжение договора. Не показательный процесс.

— А если этого окажется мало? — не отставал Пьер.

— Тогда, — тихо сказал Ричард, — ты, возможно, впервые в жизни по-настоящему пожалеешь, что не остался в легионе.

— В легионе такие вещи решались проще, — согласился Пьер. — Там, если из тебя хотели сделать показательный пример, ты хотя бы знал, за что. И кто.

Он оттолкнулся от стены.

— Ладно. Вы тут продолжайте спасать мир в своих отчётах. Мне нужно хотя бы пару часов попробовать поспать. Вдруг завтра опять война, только в другом формате.

— Завтра тебя снова будут спрашивать всё то же самое, — сказал Хортон. — Только уже другие люди и другими словами. Приготовься.

— Я готов, — ответил Пьер. — Я двадцать лет отвечаю на один и тот же вопрос: «почему выстрелили». Просто раньше спрашивали те, у кого на плечах были погоны, а не галстуки.

Он вышел в коридор. Свет бил по глазам. Охранник всё так же сидел на стуле, газета сползла почти на пол.

— Надышался? — спросил он лениво.

— Твоим кислородом — никогда, — сказал Пьер и пошёл по коридору к комнате.

Шёл и думал о том, что настоящая усталость даже не в том, что сегодня сгорело одно судно и умерли люди. Настоящая усталость — в повторении. В том, что завтра он будет говорить то же самое, что и сегодня. И послезавтра — тоже. И каждый раз кто-то будет стараться поймать его на одном слове, одной интонации, одном лишнем «если бы».

Он вернулся в комнату. Внутри уже спали почти все. Джейк, свернувшись, как подросток. Рено, раскинув руки. Трэвис, уткнувшись лицом в подушку. Дэнни лежал на спине, глядя в потолок. Не спал.

Когда Пьер вошёл, он повернул голову.

— Всё? — тихо спросил он.

— Ненадолго, — ответил Шрам.

Они обменялись короткими взглядами — двух людей, которые понимают, что ничего ещё не кончилось. Потом Пьер забрался на свою койку, лёг, повернулся лицом к стене.

Где-то далеко, за бетонными стенами, продолжали мигать огни, двигаться краны, гудеть моторы. В другом мире обрабатывали данные, смотрели записи, составляли сводки. Жизнь в таблицах и графиках. Здесь, в бежевом коридоре, жизнь сводилась к одному: дожить до утра, не сказав лишнего и не тронув того, что можно было бы оставить в молчании.

Он закрыл глаза ещё раз, погружаясь в темноту, но внутренняя картинка не исчезла. Она вспыхнула с новой силой — лодка, качающаяся на волнах, прицел, наведённый на цель, и ослепительная вспышка, за которой последовал огонь. Этот образ был знакомым, почти привычным, но теперь к нему добавилось что-то новое. Он увидел лицо в строгом костюме, с холодным взглядом, которое склонилось над ним, держа в руках диктофон. Красный огонёк на экране устройства пульсировал, словно живой, напоминая о чём-то важном, но ускользающем.

Две войны, в которые он вляпался. И ни из одной выйти уже нормально не получалось.