Шрам: Красное Море

Глава 13

Камбуз в это время был почти пустой. Смена уже поела и разошлась по кубрикам, дежурные доедали остывшую пасту, молча тыкая вилками в одинаковые серые куски. Металл стен был выкрашен в унылый светло-серый, пластик столешниц блестел пятнами старого жира, из-за перегородки тянуло чем-то тушёным и чуть прогоревшим.

Шрам сел в углу, спиной к стене, чтобы видеть вход и весь зал целиком. Поднос с едой поставил перед собой, но к макаронам даже не притронулся. Пластиковый стакан с чаем отпихнул к краю. На середину стола положил сложенный вдвое лист.

Лист был не его. Тонкая офисная бумага, логотип корпорации в углу, аккуратные колонки, мелкий шрифт. Когда он выходил из штаба, один из штабных сунул ему этот лист почти автоматически:

«Это для командира, передайте, пожалуйста».

Маркус так и не появился. Лист остался у него в руках.

Он развернул бумагу. Чернила чуть блеснули в тусклом свету. По верху шла таблица: даты, коды инцидентов, какая-то короткая расшифровка — «attack on tanker», «attempted boarding», «drone strike near convoy». Напротив каждой строки — ещё колонки. В одной — «estimated loss», в другой — «insurance rate adj.», дальше — ещё пара граф: «traffic shift», «client impact».

Цифры шли одна за другой, как дробь из пулемёта. Десятые, сотые, проценты, доли процентов. В конце каждого ряда — маленькие плюсики и минусы. После пары строк к цифрам добавлялись названия. Названия он знал плохо, но логику понимал и так.

После той атаки, где они едва не потеряли конвой, в колонке «insurance rate» стоял скачок. Маленькая стрелка вверх, плюс несколько процентов. В соседнем столбце — «traffic shift: 12 % to alt. route». Через пару строк — ещё один «инцидент» с чужим конвоем, ещё один скачок, ещё одна стрелка, ещё одна пометка: «stabilization by Q3 expected».

Между строками мелькали сноски. «Underwriters reaction», «client pressure», «political feedback». Всё аккуратно, профессионально, без эмоций.

Где-то рядом кто-то чавкнул, стул скрипнул. В дальнем углу матрос тихо ругнулся, пролив чай. Шрам поднял глаза, автоматически оценил обстановку — ничего интересного, обычная корабельная жизнь. Опустил взгляд обратно на лист.

Он умел читать боевые журналы. Там всё было честнее: «трое двухсотых, пятеро трёхсотых, броня минус одна, боекомплект минус столько-то». Здесь вместо тел и железа стояли проценты и графики. Но суть была та же: кто-то наверху пытался сложить чужую боль в удобную формулу.

Он повёл пальцем по строке с сегодняшней датой. Там пока не было подробной записи. Лишь короткая пометка: «raid confirmed, preliminary effect: disruption of logistics node». Дальше оставлено пустое место. Внизу — надпись: «impact on premiums TBD».

Impact on premiums. Влияние на премии.

Где-то за его плечом щёлкнул телевизор — кто-то включил местный канал без звука. На экране мелькнул знакомый профиль ведущего, лента новостей, карта мира. Кто-то переключил, звук так и остался отключён.

Он откинулся на спинку стула и какое-то время просто смотрел на таблицу, давая голове самой собирать картинку. Не любил это состояние. Опасное. Организм привык за годы войны мыслить проще: «есть цель, есть дальность, есть ветер». Всё остальное лишнее. Но иногда, как сейчас, мысли всё равно начинали ползти.

В Легионе всё выглядело легче. Там был флаг, гимн, пафос про Францию и её интересы. Ты мог не верить, мог материться, но конструкция была понятной: есть государство, есть враг, есть линия фронта. Даже когда фронт был размазан пустыней, смысл всё равно упаковывали в фразу «стабилизация региона». Удобно. Для офицеров, для газет, для тех, кто дома.

Потом была Зона. Там вообще никто не врал. Там сразу говорили: «Ты идёшь туда, потому что других идиотов мало, а деньги платят хорошие. Вернёшься — молодец, не вернёшься — бывает». Честно. Без таблиц. Только в конце, он помнил, тоже стоял кто-то с калькулятором, считал прибыль и потери, измерял эффект.

Здесь было хуже. Здесь в одном месте сошлось сразу всё: флагов не было вообще, были логотипы. Враги были, но не те, кого показывали в презентациях. Они там, на берегу, со своими ржавыми калашами, в графах не фигурировали. В графах стояли те, кто страховки продавали и гружёные контейнерами корыта гонял.

Он снова скользнул взглядом по колонкам. После каждого «инцидента» следовал маленький комментарий: «market nervous», «clients demand guarantee», «increased demand for armed escort». В одном месте вообще стояло: «current level of risk supports rate negotiations».

Текущий уровень риска поддерживает переговоры по ставкам.

Он фыркнул тихо. Было в этой фразе что-то особенно липкое. Как будто кто-то наверху говорит: «Нам нужно, чтобы вас иногда били. Не сильно. Ровно настолько, чтобы все остальные не забывали, кому платить за спокойствие».

Шрам представил на секунду: сидит какая-нибудь группа людей в костюмах, в стеклянном офисе, с видом не на ржавые краны порта, а на аккуратные небоскрёбы. Перед ними на экране — такие же таблицы. Один тыкает лазерной указкой: «Вот здесь у нас спад паники, клиенты начинают расслабляться. Нужен небольшой всплеск». Другой кивает: «Небольшой — это сколько кораблей, сколько людей?» Третий вздыхает: «Не наша компетенция. У нас компетенция — проценты».

И где-то далеко, на другом конце цепочки, какой-нибудь парень вроде него натягивает броню, проверяет затвор и идёт делать этот «всплеск».

Он взял вилку, механически подцепил комок макарон, подержал над тарелкой и положил обратно. Есть не хотелось. В горле стоял вкус гари от сегодняшнего рейда, перемешанный с дешёвым табаком.

В строках под таблицей мелким шрифтом шла расшифровка: «growth of alternative corridor usage», «increase of escort contracts demand», «stabilization of client confidence». Всё очень цивилизованно. Ни одного слова про кровь, мясо и крики. Ни одной пометки про то, что кто-то из его группы теперь спит вполглаза, вскакивает от любого громкого звука и пьёт больше, чем положено по уставу.

Для системы это неважно. Потери — это тоже цифра. Главное, чтобы она вписывалась в модель.

Его взгляд зацепился за ещё одну колонку, которую он сразу не заметил. Там были фамилии компаний в шифре и маленькие стрелки: у одних — вверх, у других — вниз. Рядом — краткая фраза: «benefits from shift», «pressure from losses», «opportunity for expansion».

Он не был экономистом. Но он был снайпером. А хороший снайпер умеет видеть связи: между ветром, дальностью, рельефом. Между чужим движением и своей пулей. Здесь связи были такие же, только вместо ветра — политики, вместо рельефа — границы, вместо пули — контракт.

Каждый «инцидент» для кого-то смертный приговор, а для кого-то — возможность расшириться.

Это всегда так было, он это понимал. Война всегда кого-то кормила. Просто раньше он смотрел на это изнутри окопа, и до тех, кто ел, дело не доходило. Сейчас их лица возникли в голове слишком ясно.

Он подумал о Дэнни. О том, как тот, уткнувшись в карту, рассказывал, что они защищают торговые пути и цивилизацию. Не то чтобы это было совсем враньём. Доля правды там была. Но над этой долей стояла ещё одна, толстая, жирная надстройка из логотипов и процентов, в которую Дэнни, кажется, не хотел смотреть.

Может, так ему проще.

Он подумал о Криде. Тот никогда не строил иллюзий. «Есть контракт, есть ставка, есть риск». Всё. Виктор всегда честно называл вещи своими именами. Но даже Крид, наверняка, не видел всех этих таблиц. Его уровень — вербовать таких, как он, объяснять им, сколько платят, и вовремя уводить из мест, где началось слишком громкое говно.

Кто-то прошёл мимо, поставил поднос на соседний стол. Пахнуло кофе. Кто-то сказал вполголоса:

— Слышал? После этой заварухи страховщики опять подняли цены.

— И чё? — отозвался второй. — Нам-то что.

— Да ничего, — хмыкнул первый. — Просто смешно. Нас бьют, цены растут. Их бьют — тарифы растут. У всех всё растёт, кроме мозга.

Голоса ушли к другой двери. Шрам даже не посмотрел в их сторону. Но фраза встала рядом с цифрами на листе, как последний штрих.

Он сложил бумагу пополам, потом ещё раз. Получился аккуратный прямоугольник. Можно было выбросить в ближайшую урну, как пустую пачку от сигарет. И было бы правильно: меньше знаешь — крепче спишь, особенно на войне.

Но рука сама убрала лист во внутренний карман. Не потому, что он был ему нужен. Потому что было неприятно оставлять это просто валяться где-то рядом с подносами и грязной посудой. Чужое дерьмо лучше держать при себе, чем смотреть, как его подметёт первый встречный.

Он взял стакан, сделал глоток. Чай был тёплым и слабым, почти без вкуса. Вполне подходящим к этому вечеру.

Мысли, как всегда, в какой-то момент просто устали. Перестали строить схемы, наталкиваться на стену. В голове осталось несколько простых выводов. Ничего нового по сути, только теперь с подтверждением.

Первое: никому наверху не нужна полная победа. Полная победа — это отсутствие риска. А без риска нет страховок, охраны, контрактов и всего этого счастья. Им нужен ровно такой уровень хаоса, который бодрит клиентов, но не рушит рынок.

Второе: он и все его вокруг — часть этого уровня. Планируемые, просчитанные потери. Как расходники в смете на ремонт.

Третье: никаких рыцарей здесь нет. Есть ремесло. И у каждого своя цена.

Он допил чай, встал, поднос отнёс на стойку. Посудомой молча кивнул. Ему было всё равно, какие галочки сегодня поставили в таблицах наверху. У него была своя война — бесконечная гора грязных тарелок.

В коридоре снова ударило теплом и запахом краски. Он прошёл мимо закрытых дверей кают-компании, миновал поворот к лазарету, спустился на палубу ниже. Думать уже не хотелось. Но то, что он увидел в штабе и прочитал на этом чёртовом листке, никуда не делось. Просто ушло глубже, как осколок, который врач не вытаскивает, чтобы не покромсать всё вокруг.

Осколок будет сидеть. Напоминать о себе, когда меняется погода.

Он поднялся ещё на одну лестницу, к выходу на наружную палубу. Хотелось моря и ветра. Хотелось чего-то, у чего нет процентной ставки и графика доходности. Хоть на пару минут.

На наружной палубе было темно и тихо. Не та тишина, что в пустой комнате, а живая, морская: с шорохом воды о борт, с редким скрипом металла, с глухим урчанием дизеля где-то внизу. Небо висело чёрным куполом, посыпанным звёздами. Свет у самого борта не включали, чтобы не слепить себе глаза и не светиться лишний раз в сторону берега.

Шрам вышел из люка и на секунду остановился, пока зрение привыкало к темноте. В лицо сразу ударил ветер — тёплый, солёный, пахнущий морем и выхлопами. Хороший запах. Простой. Без подтекста.

Он прошёл вдоль борта, нашёл привычное место между двумя ребрами жёсткости и прислонился спиной к холодному металлу. Ни сигареты, ни стакана — просто стоял и смотрел в темноту. Внизу, метрах в пяти, плюхалась вода. Вдали, на горизонте, цепочкой горели огоньки — чужие суда, чужие маршруты, чужие риски.

За сегодня в голове накопилось слишком много чужих слов: «управление риском», «стабилизация рынка», «сопутствующие потери». Всё это плохо стыковалось с криками в коридорах комплекса и с табличкой, где такие моменты проходили как «minor collateral».

Он прикрыл глаза, вдохнул глубже. Ветер прошёлся по лицу, по щеке, по шраму. Соль чуть щипнула кожу. Корабль чуть качнуло, корпус негромко простонал.

Шаги он услышал заранее, ещё до того, как увидел силуэт. Лёгкие, размеренные, без суеты. Кто-то поднялся из соседнего люка, прошёл несколько метров и остановился возле.

— Опять дышишь романтикой? — негромко спросил Михаэль.

Немец опёрся локтями о поручень, уставился вперёд. В темноте были видны только очертания плеч, слабый контур лица, когда тот повернулся к нему. В зубах — сигарета, тлеющий огонёк подёрнулся от ветра.

— Дышу тем, что осталось, — ответил Шрам.

Михаэль кивнул, даже не пытаясь усмехнуться.

Некоторое время они молчали. Море шумело. Где-то на баке хлопнуло железо, кто-то коротко рявкнул по-английски, потом всё опять затихло.

— Маркус сказал, что тебя к аналитикам гоняли, — первым заговорил немец. — Не часто они стрелков к себе зовут.

— Случайно попал, — сказал Пьер. — Расписывал, сколько бегали, кого где видели. Заодно показали пару картинок.

— Понравилось? — в голосе Михаэля не было иронии, только усталый интерес.

— Как кино, — отозвался Шрам. — Цветные линии, графики, логотипы. Только запаха нет. И крови не видно.

Михаэль затянулся, выдохнул в сторону моря.

— Там крови нет, — сказал он. — Там она внизу, у нас. Наверху только цифры.

— Видел, — сказал Пьер. — Цифр много. Каждая атака, каждое затопленное корыто — отдельный плюсик для кого-то. Или минус. В зависимости от того, в какой ты колонке.

— И какая колонка нам досталась? — спросил немец.

— «Плановые потери», — ответил Шрам. — Где-то в примечаниях. Между «рост премий» и «перераспределение потоков».

Немец тихо фыркнул.

— Я всегда подозревал, — сказал он, — но стараюсь об этом не думать.

Он немного помолчал, потом добавил:

— В Германии, когда я уходил из группы, психолог долго пытался мне объяснить, что «каждая операция имеет системный контекст». Тогда я послал его. Теперь вижу, что он был прав. Просто контекст ещё более гнилой, чем я думал.

— Ты ушёл из GSG из-за этого? — спросил Пьер.

— Я ушёл, потому что однажды понял, что мне нравится нажимать на спуск слишком сильно, — спокойно ответил Михаэль. — Для госслужбы это плохой знак.

Он бросил окурок за борт, достал новую сигарету, щёлкнул зажигалкой, закрыл огонь ладонью от ветра.

— И потому что там, как ни странно, ещё кто-то верит в слова типа «закон», «право», «ответственность». А я в тот момент уже не верил ни во что. Здесь проще. Здесь сразу говорят, что всё ради денег.

— Не всем, — заметил Шрам. — Дэнни, например, до сих пор верит, что он тут за цивилизацию.

— Дэнни себе нужен, — сказал Михаэль. — Ему нужны слова, иначе он начнёт стрелять себе в голову, а не по целям. Ты же видел его глаза после сегодняшнего?

Пьер кивнул. Видел. В этих глазах сейчас жила попытка натянуть старую карту морали на местность, которая под неё вообще не подходила.

— Ты ему скажешь про таблицы? — спросил немец.

— Нет, — сказал Шрам. — Зачем? Пусть держится за своё. Ему так легче.

Он усмехнулся сам себе.

— Да и я не уверен, что хочу видеть, как он после этого треснет.

Михаэль молчал, глядя вперёд. Ветер шевелил края его футболки, сигарета светилась коротким красным огоньком.

— Ты-то как? — спросил он наконец. — После всего этого цирка с графиками.

Пьер подумал. Внутри не было ни истерики, ни внезапного прозрения. Только тяжёлое, вязкое понимание того, что он и так давно знал, просто теперь увидел это аккуратно напечатанным на фирменном бланке.

— Как и был, — ответил он. — Только лишний раз убедился, что наверху никто не собирается выигрывать эту войну. Им она нужна вечной. На нужном уровне громкости.

— Значит, мы тоже вечные, — сказал Михаэль. — Пока не кончимся.

— Мы — нет, — возразил Пьер. — Мы сменяемые. Вечен процесс.

Они снова замолчали. Где-то впереди, на горизонте, огни другого судна медленно смещались относительно их борта. Навигационные огни мигали равнодушно и спокойно, как будто ничего в мире, кроме курса и скорости, не существовало.

— Ты когда-нибудь думал валить? — спросил вдруг немец. — Совсем. Не на другой контракт, не в другую фирму. Просто… уйти. Сойти с этой карусели.

Пьер усмехнулся.

— Куда? — спросил он. — В Берлин? В сраные склады? В бармены?

Он покачал головой.

— Все мои нормальные навыки лежат в рюкзаке. Остальное давно заржавело.

— Можно учиться чему-то ещё, — упрямо сказал Михаэль, но в голосе уверенности не было. — Я иногда думаю: открыть маленький бар где-нибудь у моря. Без войны. Только музыка, дешёвый ром и глупые туристы.

— А потом в этот бар зайдут те же люди с квадратными папками и предложат контракт на охрану порта, — сказал Пьер. — И ты опять окажешься в графике. Только под другим названием.

Михаэль хмыкнул.

— Ты неприятный человек, Шрам, — сказал он. — С тобой трудно мечтать.

— Мечты — это к Дэнни, — ответил Пьер. — У нас с тобой другая специальность.

Ветер чуть усилился, по палубе пробежала прохлада. Менялся какой-то режим работы двигателей, корабль чуть-чуть дрогнул, словно встряхнулся.

— Знаешь, что самое забавное? — сказал Шрам после паузы. — Я всё это понимаю. Понимаю, как мы тут вписаны, кто на нас зарабатывает, кто нами торгует. И при этом…

Он замолчал, подбирая слова.

— При этом завтра я всё равно пойду на пост, — закончил за него Михаэль. — Встану за свой ствол, проверю магазины, отработаю смену. Потому что это то, что мы умеем.

— Угу, — подтвердил Пьер. — И потому что, когда начнётся очередной «инцидент», я всё равно буду смотреть в прицел и выбирать, кого первым положить, чтобы наши остались живы. Не ради их графиков. Ради этих конкретных идиотов, которые со мной рядом.

Михаэль повернул голову, посмотрел на него в полутьме.

— Вот это и есть разница, — сказал он. — Они там наверху считают, что мы работаем на них. А по факту мы работаем друг на друга. Всё остальное — фон.

Шрам пожал плечами.

— Может быть, — согласился он. — Но фон иногда убивает не хуже прицельного.

— Это да, — вздохнул немец.

Он докурил, бросил окурок за борт. Тот описал короткую дугу и исчез в темноте. Море тут же всё проглотило.

— Ладно, — сказал Михаэль. — Я спать. Если ещё раз начну думать слишком много, придётся опять записываться к психологу. А это хуже любой перестрелки.

Он оттолкнулся от поручня, кивнул Пьеру едва заметно и пошёл к люку, растворяясь в полосах слабого света от дверей.

Шрам остался один. Море шумело, как и прежде. Чужие огни мигали, как и прежде. Ничего не изменилось, кроме того, что внутри него ещё одна иллюзия умерла окончательно. Но на место иллюзии не пришла пустота. Пришла простая, упрямая мысль: пока он здесь, он отвечает не за страховки и не за премии. Он отвечает за то, чтобы те, кто рядом, вернулись на этот же борт живыми. Насколько это вообще возможно в таком цирке.

Этого было мало, чтобы почувствовать себя героем. Но достаточно, чтобы не чувствовать себя совсем уж мусором.

Он ещё немного постоял, слушая воду. Потом развернулся и пошёл к люку, держась рукой за холодный поручень. Ночь была всё той же. Завтра к ней добавятся новые цифры в чужих таблицах и новые голоса в рации. Его собственный завтрашний день, как ни странно, был очень прост: встать, проверить оружие, выйти на пост.

Иногда простота — единственное, что ещё можно себе позволить.