Шарлатан IV

Глава 8

Конец мая — это время, когда во всех школах народ начинает сходить с ума. Дети в преддверии каникул начинают вытворять всякое, а взрослые — им хочется учебный год закончить как можно лучше и начальству эту самую «лучшесть» продемонстрировать. Поэтому, когда я зашел в местный Дворец культуры, где музыкальная школа и размещалась, изобилия преподавателей я не увидел. А девчонка, сидящая в канцелярии, довольно ехидно у меня поинтересовалась:

— Шарлатан, а ты сам-то в школе учился хоть когда-нибудь? Должен же знать, что в мае в школах если кого и застанешь, то от застатого в лучшем случае интересные выражения услышишь, а… нет, ты уже большой, оплеуху все же не получишь.

— А ты уверена? Все же школа-то тут музыкальная и преподаватели — народ культурный.

— А я не про учителей… или тебе учителя нужны? Тогда ты рановато пришел, у нас все же обучение детей ведется после того, как в обычной школе уроки заканчиваются, так что раньше двух… они как раз примерно в два все и приходят.

— Понятно. А тут во Дворце или поблизости перекусить где-то можно без риска для здоровья? Буфет-то здесь вроде должен быть, а бежать завтракать к себе в институт слишком далеко.

— А ты что, дома не завтракаешь? Хотя… Нет, буфет у нас работает только когда кино или спектакль, то есть вообще после пяти. Но если ты голодный, я сейчас чайник поставлю, бутербродами угощу. Ты не переживай, мне мама каждый день их столько делает, что я их все равно за день съесть не успеваю. А кто из учителей тебе нужен? Я могу им домой позвонить, ты по телефону у них узнаешь, что тебе нужно. А если разговор ожидается долгим, могу их и пораньше на работу вызвать…

Пока она произносила последнюю фразу, на столе появился электрический чайник, одновременно девчонка достала из стоящего в углу канцелярии холодильника контейнер с бутербродами (эмалированный, прямоугольный — такие в последнее время моду вошли, так как в них было очень удобно продукты в холодильниках хранить), откуда-то на столе появилась большая красивая чашка с блюдцем, сахарница. И через минуту, когда чайник закипел, она, наливая мне чай (даже не поинтересовавшись по старой традиции, покрепче наливать его или погуще), уточнила:

— Так к кому ты пришел?

— Я просто так пришел, с профессиональными музыкантами кое-какие вопросы обсудить. Музыкальные.

— С профессиональными? Тебе обязательно нужны кто из консерватории? У нас-то консерваторских трое всего, Зоя Валентиновна, она пианино преподает, Надя — она по скрипке, и Виталий Федорович, который духовые. А остальные из училища при консерватории… нет, еще Наташа, но ей еще год учиться, она с композиции, а у нас в академке по декрету на год устроилась, она вообще местная, сейчас с родителями живет. Это жена Виталия Федоровича…

— Я бы со всеми поговорил, только, вижу, нужно заранее договориться когда. Я, собственно, и пришел, чтобы о такой серьезной уже встрече договориться.

— А на когда? Я могу им сказать, ты только день и время назначь. Но только все же не когда уроки, а они у нас с полтретьего и до шести. Да, еще оркестр народных инструментов с полседьмого до восьми занимается, но его только Ленка ведет, по понедельникам и четвергам.

— Да мне все равно, в принципе-то, надо выбрать время, когда им всем удобно будет…

Девчонка сидела, подперев щеку рукой и смотрела на то, как я уминаю бутерброд, и взгляд у нее был примерно как у моей мамы, когда я голодный домой прибегал. Женский такой взгляд, взгляд женщины, которая радуется, что кормит родного человека и в то же время его жалеет, так как этот человек на работе так проголодался.

— Тогда… если тебе все равно, я могу со всеми договориться на пятницу. В шесть часов в пятницу тебе подойдет?

— Хорошо. Но ты мне еще позвони в четверг вечером на всякий случай, а то вдруг меня вызовут куда-то. Телефон… сейчас запишу, вот. А я тогда пойду: силушки благодаря бутербродам я поднабрался, а просто так сидеть, вижу, и смысла нет. Маме за бутерброды спасибо от меня передай!

Мне очень нравилось жить и работать именно в Пьянском Перевозе в том числе и потому, что здесь я не чувствовал себя «иконой». Общаясь с людьми, не чувствовал, вероятно потому, что здесь еще сохранилась «нижегородская традиция». Вероятно, не только нижегородская, а вообще деревенская: люди к другим — но только тем, кого огни считали «своими» — обращались на «ты», даже если они с этими людьми вообще впервые в жизни встречались. То есть на «вы» тоже обращались, к учителям или врачам — но это было знаком уважения к их работе, и именно «по работе» такое обращение и использовалось. Даже с теткой Натальей я на «вы» разговаривал, когда какие-то официальные дела с ней обсуждал, а если разговор был, скажем, о том, чтобы чаю попить, то она обращение на «вы» от меня восприняла бы как оскорбление. И эта девчонка в канцелярии музыкальной школы, хотя меня и увидела впервые в жизни, своим обращением лишний раз показала, что в Перевозе меня уже все местные считают «своим» — а «свой» здесь — это тот, с кем можно иметь любые дела без опасения что-то сделать не так. Точнее, без опасения, что собеседник что-то тебе не так сделает, и таким образом демонстрировалось полное к этому собеседнику доверие.

Но это-то отношение — оно должно быть полностью взаимным, так что я даже не задумывался о том, как она о моей встрече с работниками музыкальной культуры договорится: раз она сказала, что сделает — значит сделает, и беспокоиться тут просто не о чем. И ведь сделает так, чтобы и все остальные ко мне обращались именно на «ты» — а для меня это было очень важно. Потому что разговор-то предстоял довольно непростой: я с людьми хотел поделиться кое-какой собранной и тщательно проанализированной информацией, на основании которой нужно было принять вполне определенные решения. То есть еще не определенные, их «определить» я именно наших музыкантов и хотел попросить — но чтобы решения были осмысленными, люди должны понять, что информация им для осмысления дается… полностью достоверная. Да, не очень-то и приятная, но именно поэтому и нужно решить, что делать дальше.

Я для проверки того, насколько хорошо работает мой алгоритм вычисления «значимых факторов», просто взял информацию («из открытых источников» взял) о советских деятелях культуры. И информации этой оказалось много, хорошо еще, что у нас научились делать жесткие диски емкостью под пятьдесят мегабайт. Забавные такие диски у разработчиков получились: они не лаком покрывались, а металлизировались — и вот на «чистом металле» (вроде бы там основным компонентом сплава был неодим, хотя полной уверенности у меня в этом не было) на диске диаметром всего в пятнадцать сантиметров столько данных, причем сразу в коде Хемминга, удавалось записать только с одной стороны. То есть когда разработчики придумают, как на двух сторонах диска информацию записывать, будет вообще прекрасно — но такого счастья, по словам инженеров из политеха, нужно было не меньше года еще ждать: пока у них «механика» выходила слишком уж «габаритной» — но мне для анализа и таких дисков все же хватило.

И результат этого анализа меня, откровенно говоря, удивил не очень — то есть вообще не удивил, однако настолько сильную «корреляцию» даже я не ожидал обнаружить. Простую корреляцию: если в графе «национальность» в паспорте было написано «русский» или «белорус», то шанс прохождения «творческого конкурса» (то есть того, что человека вообще до экзамена допустят) в литературном институте составлял меньше одного процента. С записью «украинец» шанс повышался почти до двух, для представителей «малых народов СССР» шанс колебался от трех до почти десяти процентов, иностранцы к экзаменам допускались уже с вероятностью процентов двадцать. И это было в принципе-то понятно, ведь и Московский, и Ленинградский Литинституты и создавались в основном для воспитания «будущих иностранных руководителей просоветской ориентации». Непонятным было одно: некоторые совершенно неиностранные граждане к экзаменам допускались с вероятностью свыше пятидесяти процентов.

Еще интересным мне показался момент, что абитуриенты разных национальностей в большинство «творческих вузов» и экзамены сдавали… разнообразно. А относительно Московской и Ленинградской консерваторий это «разнообразие» просто в глаза бросалось. Мне как раз в начале мая Эльвира Григорьевна притащила статистику по пяти московским ВУЗам (полученную, естественно, через ее министерство), и я в музыкальную школу и пошел, закончив анализ этой информации. А параллельно я еще и по нескольким совсем немосковским консерваториям программу прогнал — и только убедился в том, чем выпускники разных друг от друга отличались. «Периферийные» — они музыку любили, а «столичные» — как это в моем уже зрелом возрасте было принято говорить, «себя в музыке»…

И вот примерно это (правда, в сильно «облегченной» форме) я собравшимся музыкантам и рассказал. В «неофициальной дружеской обстановке» рассказал: все же девчонка, выяснив у меня, что я вовсе не с ценными руководящими указаниями в музыкальную школу придти собрался, именно такую обстановку и создала. Притащила откуда-то здоровенный самовар, чашки (разномастные) добыла, даже кучку пирогов на стол выложила. Хорошо, что я туда пришел где-то за час до назначенного времени, так что увидев ее подготовку, успел сбегать в соседний магазин и купил еще разных печений два пакета: с килограмм овсяного и килограмм очень вкусного песочного, а еще — редкое везенье — удалось взять миндальных пирожных.

И посиделки действительно получились очень душевными, вот только когда я рассказал, что мне удалось «вычислить», Виталий Федорович Суханов со слегка недовольной физиономией поинтересовался:

— Ну и зачем вы это нам рассказали? — явно товарищ был не местный, то есть не нижегородский.

— Я рассказал вам это затем, что вы-то настоящие музыканты, у вас у каждого и диплом есть.

— И что?

— Попробую объяснить: у нас в СССР есть союз писателей, и в нем состоит две с половиной тысячи человек, которые считают себя писателями. Я не буду вас статистику по писателям приводить, я о другом сказать хочу: у нас издать свою книгу не члену Союза писателей практически невозможно. Потому что какие книги можно издавать, решают как раз писатели, руководители этого Союза, а они считают, что народ — это быдло, ничего приличного написать не способное. Но я вот в журнале «Юный Шарлатан» объявил конкурс среди молодежи — и всего за три месяца редакция получила почти две тысячи произведений, написанных как раз совершенно не писателями. И так написанных, что тираж журнала за три месяца вырос с четырех без малого тысяч до более чем двухсот тысяч. То есть читатели очень высоко оценили творчество неписательской молодежи…

— Но это вы о литературе говорите…

— Да, потому что читать меня в школе научили и я, читая присланные работы, могу сам определить, нравится ли мне эта вещь или нет. А еще, так как я вообще-то очень много всякого читал, могу сразу сказать, насколько вещь у человека получилась оригинальной и как ее воспримет большинство других читателей. Но я не думаю, что у нас только в писательстве талантливая молодежь водится, думаю… уверен, что и музыкантов талантливых у нас не меньше. И ведь народ к музыке-то тянется, а тягу эту ограничивает уже Союз композиторов. Я бы мог и музыкальные таланты продвигать, выпуская, скажем, пластинки с их музыкой на Горьковской фабрике, но тут уже препятствий перед собой я вижу куда как больше. Если книгу я прочитать могу без каких-то дополнительных средств — и свет ночами я средством считать не буду, то музыку с листа я никак не прочитаю. Нужно ее исполнить, но тут снова… Вот, например, в следующем номере «Шарлатана» выйдет просто прекрасная повесть одного молодого человека, но чтобы она такой прекрасной стала, ее долго редактировала одна девочка из редакции: сюжет получился, по ее мнению, практически гениальный, а вот написана повесть была так, что хотелось при ее прочтении глаза себе выколоть чтобы такого не видеть. А она, просто по должности присланное читая, потенциал повести увидела — и сделала из этого… произведения конфетку. А чтобы прочитать музыку, нужны те, кто ее и прочитать сможет, и понять ее потенциал. То есть нужны вы…

— То есть ты хочешь организовать музыкальное издательство и нас в нем назначить редакторами, что ли?

— Нет. Вы все тут — из консерватории или из училища, и наверняка хорошо знакомы с очень многими другими выпускниками, которые музыку у нас в области — или где-то еще — преподают. И у каждого наверняка на примете есть талантливые ученики, не обязательно композиторы будущие, нам и хорошие исполнители тоже очень нужны. И вот если вы все совместными усилиями наладите поиск таких талантов и мы организуем их продвижение, создавая оркестры разные или камерные группы, обеспечивая их концертами и гастролями, чтобы и они чувствовали себя нужными людям, и чтобы людям было проще в музыкальной культуре приобщиться…

— А мысль у тебя интересная образовалась, — усмехнулась одна учительница. — У меня уже почти готовый скрипичный квартет в школе подобрался, их, конечно, еще подучить нужно чтобы они могли с концертами выступать, но если просто по школам области их пустить, чтобы публики не боялись и опыта набирались… Но вот что им на этих концертах играть, я и не подскажу.

— Да хоть Вивальди, или даже Пахельбеля.

— А кто это слушать-то будет? Здесь все же не Москва, на концерт произведений Вивальди даже в Горьком вряд ли получится полный зал собрать, а уж тем более на Пахельбеля…

— Ты скрипачка? Надя, как я понимаю?

— Да.

— Тогда мы с тобой отдельно это обсудим, если моя идея у вас в целом особых возражений не вызывает. Музыку все же люди воспринимают не ту, которая на бумаге нотами записана, а ту, которую музыканты играют. И одну и ту же музыку можно очень по-разному играть. От инструментов зависит…

— А инструменты у нас, если очень вежливо говорить…

— Не надо вежливо, слово «говно» не вгоняет меня в краску. Но инструменты я хорошие вам обещаю, а вот как все остальное проделать…

— Инструменты — это хорошо, — вроде лениво, но с явно загоревшимися глазами в разговор вступила еще одна женщина. — Я — Зоя, и я уже как-то принимала участие в записи музыка для пластинки. Это очень все же непросто проделать, нужна как минимум хорошая студия…

— Если вы знаете, как хорошую студию оборудовать, то есть что в ней нужно будет поставить и как, то подготовьте проект… список требований на оборудование, а если не знаете, то найдите тех, кто знает. И потом я вас познакомлю с забавным дядькой, его Бахтияр зовут, он вам любую студию в строящейся высотке сделает. А все оборудования для нее я достану, даже если окажется, что его вообще никто в мире не производит, достану. Вижу, что вы все вроде не против… еще раз подумать над моим предложением. А как надумаете — вы же знаете, где я живу, так приходите, еще раз все детали обсудим. Ну что, на сегодня, думаю, закончим? Нет, если у вас есть что сказать или обсудить, то я никуда не спешу… понятно. Всем спасибо, что потратили на меня свое драгоценное время. А вы, Зоя Валентиновна, не могли бы меня немножко научить на пианино правильно кнопки нажимать? А то у меня «Чижик-пыжик» великолепно получается, а вот уже «Собачий вальс» не выходит…

Тетка изобразила максимально серьезную физиономию:

— Вас, Владимир Васильевич, я готова обучать когда угодно и чему угодно, — но на этом у нее запас серьезности исчерпался и она широко улыбнулась. — Шарлатан, ты все же не убегай так сразу, хотя бы печенья оставшиеся забери, а то, хотят слухи, у тебя дома вообще жрать нечего. И пирожки, тут их всего-то парочка осталась, ну не оставлять же их нам: мы-то за них подеремся, а ты заберешь — и у нас повода для драки не останется.

Вообще-то я изначально предполагал современную музыкальную тусовку запинать, выдавая через «сельских музыкантов» выдающиеся произведения «из будущего». Но на этом пути у меня были два препятствия: я все же «музыку из будущего» большей частью просто забыл, а еще не знал, как ее сейчас «воспроизвести». Слух у меня был точно не выдающийся (хотя я слушать музыку и любил, и даже фальшак в ней замечал), но вот голосом даже то, что помнил, передать уже не мог. В детстве (в прошлом совсем в детстве, в третьем классе) с год я посещал музыкальную студию при местном Дворце культуры: меня мать хотела обучить игре на аккордеоне, на котором сама в юности играть научилась немного, а чуть позже — классе так в восьмом — я попытался и гитару освоить. И даже освоил — «три аккорда», но на большее меня тогда не хватило. А еще с одноклассником попытался тогда самостоятельно изготовить электрогитару (мы с ним в парке нашли гитарный гриф и решили, что это все, чего нам для получения инструмента не хватало). И я даже успел изготовить звукосниматель (причем в процессе изготовления узнал, чем сингл от хамбакера отличается) — но проект не взлетел: после того, как приятель выпилил корпус предполагаемой гитары из материной гладильной доски (липовой), у него усидчивать в плане изготовления инструмента оказалась полностью отбитой…

Так что просьба научить меня на пианино хоть как-то бренчать была совершенно серьезной, да и учителя из музыкальной школы меня подучить были не против. Причем просто «по-человечески» не против, и та же Зоя очень сильно удивилась, когда в начале июля крепкие дядьки сгрузили у дверей школы новенький рояль. Я, правда, в роялях не очень хорошо разбирался, так что заказал то, о чем точно знал, то инструмент как минимум не отстойный будет, а уж каким путем для меня закупили концертную «Ямаху», я даже спрашивать не захотел. Со скрипками было хуже, я понятия не имел, кто и где сейчас делает приличные инструменты, поэтому просто попросил «найти для меня лучшие». И школа получила какие-то немецкие, как раз комплект под скрипичный квартет: две скрипки, один альт и одну виолончель. Но по мне, может они и считались где-то лучшими, звучали они не очень. Тихо они звучали, вот…

Зато я теперь четыре вечера в неделю проводил в музыкальной школе: все же я всерьез хотел «кое-что в системе поменять». И даже достиг определенных успехов: «Собачий вальс» я научился играть довольно неплохо, причем обеими руками. То есть или правой, или левой, совместное использование обеих рук пока что было мне неподвластно. Однако Зоя меня уверяла, что ей и не таких дубов удавалось отесывать, так что вскоре у меня обязательно получится. У меня такой уверенности все же не было, да и надобности вроде тоже: если я мелодию одной рукой смогу наиграть, то уж профи из нее конфетку точно сделать сумеют. Но меня какой-то азарт уже охватил, и я старался пианино все же освоить.

И не только пианино, но с другими инструментами было чуть посложнее: того, что я хотел получить, пока что нигде в мире вроде вообще не делали. Однако я знал, где их сделать могут и с ребятами в этих местах договорился. А еще я в принципе подозревал, что у изготовителей музыкальных инструментов из будущего у меня было одно серьезное такое преимущество: магниты из ниобия были хотя и довольно дорогими, но пока я их мог довольно легко получить. А раз надо мной не довлели традиции…

Совсем не довлели. Я узнал, что в США уже производится вроде бы приличная бас-гитара Фендер Пресижн, и мне даже удалось одну такую заполучить. Но все, что я мог об этой гитаре сказать, так это то, что получилось у Лео Фендера говно. Не потому что говно, а потому что… получилось полное говно. Этот «изменивший музыкальный мир» инструмент был примитивен, как деревенская балалайка, с однии простеньким «синглом», а современные усилители просто не справлялись с тем звуком, который формировал звукосниматель. И динамики современные правильный звук воспроизвести не могли, так что мне было нужно что-то принципиально другое. И я даже знал, что именно — поэтому заказывать нужную мне гитару отправился в Сомово, туда, где мне мебель делали.

Мебельных дел мастера, когда я приехал к ним со своим заказом, долго качали головами и изо всех сил сдерживали рвущиеся из них слова. Но все же пообещали мой заказ исполнить, причем довольно быстро. А ребята из политеха мой заказ на электронику восприняли с радостью, так что я ожидал, что еще летом то, что я хотел получить, получу. Но все же я прекрасно понимал, что музыкант из меня ни при каких условиях не получится, но чтобы показать именно настоящим музыкантам то, что мне от них будет нужно, мне нужно будет им это все же показать — и я, уже в самом конце июля, в музыкальную школу ходить перестал. Домой я приволок из магазина какое-то простенькое отечественное пианино и начал на нем подбирать разные мелодии. И поначалу у меня это получалось вроде неплохо, однако чем дальше, тем сильнее мне казалось, что чего-то во всем этом мне не хватает. Сильно не хватает, так что я закрыл крышку пианино и принялся терзать Фендер. И спустя пару недель у меня все же получилось изобразить одну музыкальную фразу. Не лучшим образом изобразить, все же для задуманного этого инструмента просто не хватало — но я решил, что в любом случае у меня уже лучше не получится и, предварительно договорившись о встрече с Зоей и Наташей (которая была «недоучившимся композитором» и поэтому я решил, что без нее мне точно будет не обойтись), снова пошел в наш Дворец культуры.

И вот когда я зашел в крыло, где размещалась музыкальная школа, я вдруг понял, чего же мне так сильно не хватает. Просто озарение какое-то на меня снизошло, так что я первым делом зашел в канцелярию. Девчонка, которая, как я уже узнал, работала в этой школе секретаршей, все так же сидела в канцелярии и при виде меня приветливо улыбнулась:

— Давненько тебя мы здесь не видели.

— Я тоже подумал, что слишком уж долго я сюда не заходил. Да, ты уж извини, но так получилось: мы вроде как бы и знакомы, но я так и не знаю, как тебя зовут.

— Лида. Если официально, то Лидия Дмитриевна, но тогда и я тебя буду Владимиром Васильевичем называть.

— Нет, официально не надо. Хотя… Лида, а как ты смотришь на то, чтобы выйти за меня замуж? Это я совершенно официально тебе предлагаю…

— Даже так? Никак я на это не смотрю, мне на прошлой неделе только семнадцать исполнилось. Но если ты вдруг меня захочешь в кино пригласить, то я готова подумать. Минуты две подумать, а потом, конечно, соглашусь. Только ты билеты даже не вздумай покупать, я знаю, как в кинозал через служебный вход… Ты что, это серьезно предложил⁈