Шарлатан IV

Глава 13

Я был абсолютно уверен в том, что буржуи наверняка сперли в СССР «золотые желуди», на которых работали советские вычислительные машины, но так же абсолютно был уверен и в том, что у себя они ничего подобного делать не станут. По одной простой причине: буржуям никто не рассказал, что эти лампы получались «практически вечными» только в случае, если они работали на напряжении в шестьдесят процентов от номинала (накал катода на таких напряжениях работал), а в этом случае и коэффициент усиления лампы оказывался в пределах пяти, даже меньше — но для «логики» и этого хватало. Правда, при этом длина линий в логических схемах не должна была превышать сантиметров семидесяти максимум, и даже эти семьдесят сантиметров требовали изрядных ухищрений: например, судя по тому, что удалось выяснить людям из ведомства Павла Анатольевича, буржуи так и не поняли, зачем в выходном каскаде каждой логической платы усилители сигнала состояли из четырех работающих «в параллель» ламп — а они так ставились не для «повышения надежности схемы», как решили буржуи, а потому, что тока с одной лампы просто не хватало для передачи устойчивого сигнала в шину.

Поэтому и параметры буржуйских машин оставляли желать лучшего. Главным образом, параметры надежности: среднее время на отказ у американских ламповых машин составляло что-то около восьми часов. Собственно, это их подвигнуло на переход к полупроводниковой технике — но тут уже проблемы с рабочими частотами встали во весь рост. Они эти проблемы все же решали постепенно, и даже определенных успехов достигли. Но чем Буржуиния хорошо, так это тем, что там все решают деньги, так что за весьма скромные суммы Павел Анатольевич получал крайне нескромную информацию. И отправлял ее «куда надо», например, на завод полупроводниковых приборов в Шарье, где уже приступили в производству диодов по новейшей «диффузной» технологии. И не только диодов, но с диодами у них особенно хорошо получалось: сначала они начали выпуск однокристальных (кремниевых) диодных мостов для слаботочных выпрямителей, а как раз в самом конце пятьдесят седьмого научились делать простенькие логические схемы. Очень простенькие, сейчас у них на одном кристалле получалось изготовить прибор, в котором было не больше восьми транзисторов — но, с моей точки зрения, и это было уже грандиозным успехом. Причем успехом не технологическим, а идеологическим: до разработчиков дошло, что на одном маленьком кристалле можно разместить уже целую схему.

Завод этот — после серьезного такого скандала в Совмине — у МПС отобрали и перевели его в подчинение Министерству радиопромышленности. И, судя по скорости возведения нового жилья в городке, на этот завод у МРП уже были большие планы. Вот только с моими планами они совпадали не очень, и я постарался уговорить Зинаиду Михайловну в рамках Минместпрома организовать небольшую фабричку. Совсем небольшую, просто очень дорогую — но после того, как я к ней привел двух инженеров из Шарьи и рассказал, что на этой фабрике предполагается делать, она на мою провокацию клюнула. Провокация таковой не выглядела: парни показали товарищу Коробовой изготовленный ими (в лаборатории, в единственном экземпляре) синий светодиод, продемонстрировали, как с помощью люминофоров превратить этот синий свет в белый, про КПД световой рассказали. А вот про то, где брать хотя бы тот же арсенид галлия, просто рассказать забыли — но когда светодиоды с завода пойдут потоком, ограниченном лишь отсутствием сырья, на производство-то сырья уже будет раскошелиться вроде и не жалко…

Новую фабрику в Минместпроме решили строить в Галиче: во-первых, там уже было три фабрики министерства, а во-вторых, там же уже работал и небольшой приборостроительный заводик, при котором и профильное ПТУ было организовано. А расширять что-то существующее всегда проще, чем новое в чистом поле строить. То есть строить-то в чистом поле всегда проще, но вот найти людей, готовых в это чистое поле перебраться было сложно — а тут уже и люди были. По крайней мере «ядро» нового заводского коллектива было из кого собрать, а все прочее — оно «в процессе» получится. Впрочем, стройка все равно была должна начаться не раньше весны, так что я другими делами занимался — и все свободное время тратил на «выполнение Лидиного заказа»: книжку писал.

Книжку-то писать — дело вовсе простое: мне даже ничего особо и выдумывать не требовалось. Я просто вспоминал что знал про советскую космическую программу, тщательно «забывал» любые отсылки на ее военную направленность, и, конечно, фамилии тех, кто этой работой в стране занимался. И начиналась моя книжка с запуска постоянной орбитальной станции, лет за пять до полета на эту станцию врачихи, описанного в моем первом рассказе. Рассказ тоже я немного «расширил и углубил», более подробно расписал и подготовку космонавтов, и разные проблемы, при такой подготовке возникающие. А упор делал на то, что все же почти любой здоровый человек может найти для себя занятие на орбите — но для этого он с детства должен хорошо кушать кашку, отлично учиться и быть преданным своей стране. Получалось, конечно, полное убожество — но по сравнению с тем, что творили писатели нынешние, это было «почти гениально», по крайней мере Лида, которой я зачитывал написанные главы, именно так и говорила. И не только она: я слишком поздно узнал, что девушка и преподавателям в музыкальной школе мои творения пересказывает…

Понятно, что оценивать книгу по пересказу — это развлечение больше для каких-нибудь пионеров в летнем лагере (в моем, остродефицитном на книги первом детстве в лагерях такое процветало), но слух-то о моем «творчестве» разнесся — и у меня появился новый литературный критик. Лично Павел Анатольевич решил проверить, уж не раскрываю ли я в порыве творческого энтузиазма каких-нибудь госсекретов — а проверку закончив, сказал:

— Даже жалко, что ты сильно серьезной работой занят и на книги у тебя времени мало остается: уж больно хорошо пишешь.

— А чего бы мне не писать-то? Я грамоту в школе выучил, буквы в слова складывать уже умею.

— Ну да, вот только грамотных-то нынче много, а почитать детям и юношеству…

— Так для того и пишу: вон, рассказ написал — и теперь народные молодежные массы вой поднимают на тему, что «Юный Шарлатан» нужно вообще ежедневным журналом сделать. И публикуем мы там как раз произведения людей все же грамотных. А книжку напечатаю — и, уверен, много куда как более грамотных товарищей захотят в такой же форме донести до людей то, чем они занимаются. У меня-то тут много чуши написано, причем такой, которая людям как раз реальную работу делающим, в глаза бросается — и многие наверняка захотят людям картину работы своей нарисовать более адекватную. А у нас, между прочим, люди, которые реальную работу делают, грамоте куда как лучше моего обучены, и вот они уже по-настоящему интересные книги напишут. Немного напишут — но даже если каждый, скажем, главный конструктор КБ какого-то… не особо секретного, или даже главный инженер стройтреста, который постройкой дороги в Сибири занимался, напишут книгу о своей работе, то в стране, чтобы книги эти напечатать, бумаги лет за двадцать произвести не смогут! И, уверен, книги будут эти куда как интереснее, чем нынешние потуги так называемых профессиональных литераторов: нынешние писатели сами-то ничего делать не умеют, а потому и описать что-то интересно не могут.

— Ну, не скажи, вот некоторые книги…

— Вы, Павел Анатольевич, как раз произнесли определяющее нынешнее состояние в книгоиздании слово: «некоторые». И я о том же: очень некоторые книги сейчас грамотному человеку читать не противно. А уж детям подсовывать не некоторые — вообще преступление: они же думают, что так и надо жить!

— Если вдуматься, то ты, пожалуй, прав. Но ты-то в книге пишешь про то, что не знаешь. Хотя… ты же Шарлатан, вообще во всем разбираешься. Тут даже некоторые товарищи, — на этих словах Павел Анатольевич рассмеялся и уточнил: — очень некоторые, сказали, что кое-что из того, что ты относительно подготовки космонавтов написал, нам следует использовать. Но я тебе этого не говорил!

— Да я и не слушал: мало ли критиков мои книжки обругать захочет, всех слушать — так и жить не захочется.

— Что⁈ А, ну да, конечно. Когда книга-то выйдет? Я бы одну, с подписью автора, с удовольствием бы дома в шкаф поставил и потом перед гостями хвастался бы.

— Удовлетворим желания начальства… а я вот еще что спросить хотел, уже строго по работе: когда буржуям алфавитно-цифровые мониторы сольем? Или вы их через ту же французскую компанию это проделать собрались?

— Хм… насчет француза тоже вроде может неплохо получиться. Но мы же не ищем легких путей, так ты все время говоришь? Мониторы уже готовит к производству компания Барроуз, и так долго готовят лишь потому, что они там здоровенный завод для их выпуска построили. И будут их использовать, по нашим данным, с вычислительными машинами Юнивак, а вот для IBM, пожалуй, пусть французы свои три копейки добавят. Так что ты пока игрушки свои и для тех, и для других машин готовь, думаю, что в конце года они окажутся очень кстати. А по новому оборудованию, по накопителям данных, тебе в институт где-то через пару недель документацию отправим: вроде появились у янки новые забавные наработки, надо бы их нам в работе учесть…

Работы над программами у меня в институте велись сейчас очень спокойно: кода писалось мало, все главным образом теоретическими вопросами были заняты — и поэтому «снаружи» казалось, что люди просто дурака валяют. Но так лишь казалось: думаю, что если бы затрачиваемую сотрудниками института «интеллектуальную энергию» преобразовать в свет, то во всем районе ночами и без электричества было бы светло, как днем. А началось все с того, что я рассказал свои ребятам про ярусно-параллельную форму преставления вычислительных алгоритмов и они — буквально в порядке развлечения — сделали парсер, преобразующий в такую форму программы, написанные на Лингве. А затем и кодогенератор для получаемых таблиц спроворили — и уже через месяц выяснили, что программы, которые писались разработчиками в Сарове, и считаются в среднем на тридцать процентов быстрее, и памяти занимают много меньше. Просто потому, что при преобразовании алгоритма в такую форму «автоматически» выполняется глобальная оптимизация вычислительной части алгоритма, а так же оптимизируется использование оперативной памяти ЭВМ.

Сразу же последовали предложения операции по очистке неиспользуемой памяти включить и в сам язык, но от этого быстро отказались: программисты «от физики» или «от математики» просто не представляли устройство машин и эффективно этот механизм использовать не смогли бы. А если компилятор это сам проделывает, то зачем вводить лишние сущности? Однако разработанный парсер сам память жрал как не в себя, его даже запустить на машине с памятью меньше мегабайта пока не получалось, и теперь народ ходил и думал, каким образом все это все же уложить в программу приемлемого размера. А так же сидел и думал, лежал и думал, ел, пил, спал и думал…

И иногда писал код, реализующий очередную придумку, после чего все оставшиеся члены коллектива матерно обсуждали умственные способности выдумщика. Чаще всего матерно, но периодически кому-то удавалось и что-то реально работающее сочинить. А пока товарищи из Сарова приспособились свои программы отправлять по «межмашинной связи» на трансляцию в наш институт, и у нас довольно часто уже своим людям времени машинного на работу не хватало. Эту проблему-то решить было в принципе несложно, такие машины сейчас выпускались уже по паре в неделю и в институте уже устанавливали еще два могучих компа. Но что-то мне подсказывало, что даже если их вообще десяток поставить, сильно это ситуацию не исправит: кабели «межмашинной связи» теперь уже прокладывались в Пьянский Перевоз и из Москвы, и из Минска, и из Харькова. И из Пензы, а так же с далекого полигона, выстроенного неподалеку от полустанка под названием Тюратам…

Я очень в свое время порадовался, когда дядька Бахтияр строил здание моего института. Здание было «обычное», проект типовой школы на девятьсот учеников просто использовался — но я уговорил его подвалы выстроить высотой не в два с половиной метра, а пятиметровые, и вот как раз в этих подвалах и планировалось новые машины разместить. Кроме двух машин «старой конструкции» там было решено поставить и комп, разработанный Лебедевым (в варианте, «оптимизированном» в Горьковском политехе, с производительностью слегка за шестьдесят миллионов операций в секунду и памятью аж в четыре мегабайта), и отдельная группа потихоньку (так как комп предполагалось лишь к концу года поставить и запустить) дорабатывала уже используемые в институте программы под новую архитектуру. В принципе, их и так уже можно была на новой машине запускать: под машину Лебедева уже были сделаны кросс-компиляторы и большинство программ были готовы к работе. Но ведь при этом «новые возможности», вообще-то позволяющие выполнять отдельные операции в разы более эффективно, никак не использовались, и народ искренне хотел «ситуацию исправить». Не с точки зрения увеличения скорости счета, кодогенераторы «кросса» сами по себе были максимально оптимизированными под эту архитектуру, а вот новые возможности управления вводом и выводом пока в программах «игнорировались», и именно с этим парни борьбу и вели. С переменным успехом, но мозги у всех уже буквально кипели — и я обратил внимание, что лучше всего «охлаждать» кипящие мозги помогала музыка.

Причем музыка и в варианте «послушать», и в варианте «самим поиграть». Насчет «послушать» Зоя смогла все очень хорошо организовать: сводный областной оркестр преподавателей музыки каждое воскресенье концерты давал, и всегда залы были переполнены. Жаль лишь, что в Перевозе такие концерты не чаще раза в месяц давались, но во Дворце и другие коллективы часто концерты давали. Причем не только коллективы из «областной филармонии», к нам чуть ли не со всей страны артисты приезжали, так что «культурная жизнь» в Пьянском Перевозе буквально ключом била. По субботам вечером давались разные спектакли (и к нам на гастроли прилетали труппы и из московских театров, и из ленинградских, новосибирских, и я даже не знаю откуда еще), по воскресеньям музыкальные концерты давались. Обычно по два концерта: утром был концерт, на котором дети из музыкальных школ выступали (и зал тоже был, как правило, полон), вечерами уже «филармония» народ радовала.

Я сильно подозреваю, что популярность именно детских коллективов объяснялась еще и тем, что в школах (музыкальных) уже довольно широко стали использоваться «новые электронные инструменты», и детишки тренировались (очень качественно тренировались) исполнять главным образом «современную музыку». Потому что Наташа…

Наташа на основе моих «экзерсисов» создала произведение, которое все же сильно отличалось от запомнившейся мне «Королевской охоты», но у нее получилось все равно что-то очень неплохое. И запись этой пьесы две недели била все рекорды по продажам в магазинах культтоваров. А ведь народ-то у нас завистливый, многие прочие композиторы тоже захотели урвать кусочек славы. А так как музыканты в большинстве своем не только завистливые, но и достаточно талантливые, новые произведения просто валом поперли. А так как обычным путем «протолкнуть» их в филармонии (благодаря деятельности Союза композиторов) было очень сложно, музыкальная молодежь воспользовалась другим каналом и детские коллективы понесли «новую культуру в массы». Чем, кстати, воспользовалась Зинаида Михайловна, с большой выгодой для бюджета Минместпрома: пластинки с выступлениями «детских музыкальных коллективов» штамповались уже на трех пластиночных фабриках. Мне это «творчество» тоже определенную выгоду принесло: Наташа, со мной, зараза такая, не посоветовавшись, на пластинке со своим творением написала «музыка Шарлатана и Натальи Рубцовой». По минместпромовскому положению гонорар от выпуска пластинки был «одноразовым» и довольно скромным, и мне все же удалось от него отбояриться в пользу «молодой матери» — но Зинаида Михайловна, придя к выводу (совершенно справедливому) что «это Шарлатан новую денежную жилу откопал», четверть выручки от продаж всех таких «детских» пластинок теперь перечисляла в фонд «хотелки Шарлатана». Пояснив мне ситуацию просто:

— Куда правильно эти деньги потратить, ты наверняка решишь лучше меня. А так как денег тебе на все твои хотелки все равно хватать не будет, ты еще что-то не менее выгодное придумаешь…

Но пока мне пришлось тратить новые поступления на совершенно «старые затеи». В частности, на запасание качественных материалов для изготовления электрогитар. Вообще-то в мое время бушевали настоящие «интернет-войны» относительно того, из чего делаются лучшие электрогитары, и я из этих войн вынес свое мнение: лучшим деревом для простых гитар является ольха, а для бас-гитар — махагон. Да и то, махагон тут лучше лишь потому, что ольха недостаточно прочная для установки грифа с мензурой в тридцать шесть дюймов. Вообще-то и там, и там лучшим выбором (с точки зрения звука) был бы баобаб: у него резонансные свойства — как у пачки ваты и колебания струн не вызывают колебаний корпуса и, как следствие, звукоснимателя. Но у баобаба и прочность такая же, как у пачки ваты, баобабы слоны легко своими бивнями разламывают и жрут баобанину в трудную годину, так что приходится выбирать из чего-то более прочного. А ольха — и недорогая, и более чем доступная. Вот только ее в промышленных масштабах пока никто не добывал и уж тем более не сушил в целях изготовления музыкальных инструментов, а правильная сушка — это дело небыстрое и очень недешевое.

А клен для грифов… Для простых гитар с мензурой в двадцать пять дюймов и отечественный подходил, а вот для басовок требовался уже канадский (наш слабоват оказался), накладки на гриф тоже чаще палисандровые делались (а лучшие, как на «моей» гитаре сделали, были вообще эбеновые). Но все это валюта, а в моем фонде о валюте никто даже и не заикался, так что приходилось нужные материалы добывать очень кривыми путями. Пока вроде получалось, хотя и с большим трудом, а вот что дальше будет я пока не знал и старался сразу уж впрок запасы сделать. Но в этом я тоже большого успеха не достиг…

Радовало одно: оказывается лучшая ольха для электрогитар росла как раз в СССР, в мингрельских болотах, так что предварительно удалось договориться о бартере с американскими гитаростроителями, но насколько этот бизнес будет успешен в будущем, тоже было непонятно. Зинаида Михайловна как-то договорилась с товарищами из Минвнешторга, там специального сотрудника на такие сделки назначили, и пока что заводику сырья хватало.

Но музыкальных инструментов «вообще» не хватало очень сильно. Ко мне Зоя (которая директором музыкальной школы была) прибежала с жалобой. Оказывается, сотрудники моего института как-то уговорили ее еще и «вечернюю школу» для взрослых, желающих научиться играть на всяком, организовать — а жаловаться она пришла ко мне на то, что там многие накупили себе пианин, цензурных слов для описания качества которых она подобрать не смогла. У нас эти инструменты уже на нескольких фабриках делались, и лучшими считались московские — и вот именно их она и не смогла точно охарактеризовать. Ну да, если сравнивать с концертной «Ямахой», стоящей в музыкальной школе, слова действительно подобрать непросто.

И я снова обратился к Павлу Анатольевичу:

— Понимаю, что слова мои прозвучат… странно, но мне, чтобы у меня в институте люди могли качественные программы писать, нужно полтора десятка очень хороших японских пианино.

— Да уж, удивлять ты умеешь, но раз ты так считаешь, то скорее всего ты прав. Вот только хотелось бы пояснений: сам понимаешь, такой заказ мне придется как-то у руководства обосновывать…

— Тут дело все в том, что люди, чтобы создавать очень непростые программы, мозги свои задействуют по-максимуму. И результат получают, но если им не дать после такой работы правильную разрядку, то они очень скоро просто спятят от перегрузки. Практика же показала, что разрядку лучше всего дает музыка, причем самый большой эффект — так как мозг в этом случае полностью переключается на другую задачу — дает самостоятельное исполнение этой музыки. Во-первых, человек исполняет то, что ему в данный момент больше всего по душе, а во-вторых… Тут чистая физиология: абстрактные задачи в голове человека решает левая половинка мозга, а эмоциональные — правая. И когда человек сам для себя на чем-то играет, у него левая половинка мозга полностью расслабляется, отдыхает и набирается сил для решения следующих задач. То есть полчаса музицирования дает человеку умственного труда отдых больший, чем двенадцатичасовой сон. Но фокус тут в том, что от игры человек должен получать удовольствие, а вот если играть на пианинах фабрики «Заря»… Я не хочу сказать, что они хлам производят, в принципе у них иногда попадаются и прекрасные инструменты. Но прекрасные почему-то в торговлю не поступают…

— Понял. Не обещаю, но помочь с этим все же попробую. А ты мне бумагу подготовь, укажи в ней, какие именно модели пианино тебе нужны, если знаешь, то и цены… хотя бы ориентировочно…

— Цены не знал, не знаю и знать, откровенно говоря, не хочу. Думаю, то есть убежден, что за один только оптимизирующий компилятор для Лингвы…

— Тоже верно, мне товарищи из Средмаша прекрасные отзывы о нем уже присылали. А если учесть, что именно они там у себя считают… Я постараюсь. А в худшем случае тебе какие-нибудь германские достану, они, говорят, тоже довольно хорошие. Да, а ты хоть знаешь, почему у японцев пианино и рояли настолько замечательные делают, что их вообще мало кто повторить может? Я из простого любопытства интересуюсь.

— Знаю, у них там на островах древо чуть ли не лучшее в мире растет. Даже не так: исторически сложилось, что нынешние конструкции роялей и пианин оптимальны как раз при использовании японской древесины. И я даже хотел как-нибудь заняться разработкой программы, которая оптимальные варианты и под другие породы деревьев рассчитать сможет. Дело-то не особо сложное, с алгоритмической точки зрения, и с точки зрения физики, точнее акустики, тоже отнюдь не бином Ньютона. Но совместить здесь физику с математикой — дело все же очень непростое и не самое быстрое, а на такое у меня просто времени нет. И денег, кстати, тоже.

— Денег ни у кого нет, и в обозримом будущем они не появятся. Но, считай, ты меня своими шарлатанскими подходами уломал: обещаю, что пианино японские ты получишь. Еще до лета получишь. Но и ты мне идеологически помоги: руководство в целом твои задачи понимает и готово на них потратить… достаточно. Но если ты сможешь еще парочку народнохозяйственных задач решить, демонстративно так решить, то достаточность эта может очень заметно в размерах вырасти.

— Огласите, пожалуйста, весь список…

— Что?

— Список задач, которые мне нужно демонстративно решить. Я постараюсь выбрать из них наиболее демонстративные, причем такие, которые до лета просчитать мы сможем…

— Завтра получишь, я тебе их курьером пришлю. А ты меня все же потом держи в курсе того, чем заниматься соберешься…

— Безусловно, мне же для решения потребуется очень много информации по текущему состоянию дел в нашей промышленности, а без вас я ее точно не получу…

Спустя неделю Лида во время наших очередных вечерних посиделок заметила:

— Что-то ты в последнее время какой-то скучный стал.

— Разонравился тебе?

— Нет, как ты только подумать такое смог! Ой… Я хотела сказать, что ты какой-то грустный, книжку вон дописать никак не соберешься.

— Работы много, там кое-что рассчитать довольно быстро нужно, я не справляюсь — и это меня, собственно, и печалит.

— А я выучусь и тебе помогу! Не прям вот сразу, а когда выучусь. Но… я тут посмотрела программу техникума, который у вас открывать собрались, и, боюсь, я в него экзамен не сдам. Потому что кое-что, что на экзаменах спрашивать будут, у нас в школе не преподавали… или я пропустила. Ты меня дополнительно подучить не можешь? Там немного, я всего пять тем насчитала, которые непонятны.

— Подучу, конечно.

— Ну и чего ты тут сидишь бесплатно? Учи! Я уже и тетрадочку новую завела, смотри, какую красивую я нашла…