Шарлатан IV

Глава 11

Ирина Малинина в театр пришла с опозданием. Не критичным, спектакля в этот день не было, но придти уже к окончанию репетиции в театре считалось неприличным. То есть можно было с репетиции и отпроситься, особенно если это была не генеральная, однако режиссер не удержался от замечания, завуалированного под вопрос:

— И что же тебя так задержало? Ведь если ты знала, что опаздываешь, то уж позвонить-то можно было?

— Оттуда — нельзя. Я опять сегодня с утра летала в эту деревню, там была намечена запись новой пластинки.

— Но обычно на это много времени не тратится, а погода вроде вполне летная.

— Да не в том дело. Запись прошла действительно быстро, она еще до полудня закончилась, но вот после нее… там вообще какой-то цирк устроили местные музыканты, придумали меня орденом шутовским наградить. А потом даже банкет устроили, и я вообще с трудом оттуда уехала, и всю дорогу думала, высмеять они меня так решили или просто фантазии у них на что-то более приличное не хватило. Сам-то орден как настоящий выглядит, явно не на МТС его изваяли.

— А что за шутовской орден? — с очень интересной интонацией поинтересовался ее собеседник.

— Называется орден Шарлатана, представляешь?

— Ого! Прими самые искренние поздравления! Теперь ты можешь на работу бесплатно ездить…

— Издеваешься? Ну конечно, получить орден с таким названием…

— А, ты же не местная, не в курсе. Поэтому поясню, чтобы ты осознала, что именно получила. Орден Шарлатана изначально был учрежден как высшая награда обкома комсомола, позже, по личному указанию товарища Сталина, его сделали наградой РСФСР, причем в РСФСР он приравнен к ордену Трудового Красного Знамени, их даже носить нужно рядом, в порядке очередности награждения. Выше него положено носить только орден Ленина и звезды Героев. Теперь ты в РСФСР имеешь право бесплатного проезда на любом общественном транспорте, в магазинах без очереди обслуживаться… а вообще-то орден присуждается людям, лучше всего воплотившие то, что придумал сам Шарлатан. Тебе должны были сказать, за что его тебе вручили, так не держи нас в неведении, рассказывай!

— Хм… Я на записи исполнила арию Олимпии из «Сказок Гофмана»…

— Ты у них узнай, когда пластинка выйдет, а лучше попроси себе пару… коробок как бы авторских выделить: думаю, такое исполнение каждый у нас в театре послушать захочет. Мы, если что, деньги на это соберем.

— Ты серьезно?

— Абсолютно, Шарлатан своим орденом не разбрасывается, а по статусу только он теперь имеет право им награждать. И награждает он им очень избирательно, кавалеров ордена в стране наверное меньше, чем Героев Советского Союза. Так что, хотя название, возможно, и звучит… своеобразно, но на самом деле это, получается, высшая награда республики. А если ты ее получила за исполнение арии, то значит, что исполнение это как минимум гениальное, уж в этом Шарлатан точно разбирается.

— Это тот довольно бесцеремонный молодой человек, который… которого в Перевозе почему-то все музыканты слушаются, хотя сами говорят, что ему медведь на ухо…

— Врут. Или их он тоже обманул. Он вообще всегда всех обманывает, у нас в городе даже поговорка есть «врет, как Шарлатан». Но врать-то он врет, однако в результате его врак всегда получается что-то замечательное. И все это знают, и очень гордятся, что у них родственник такой человек. Кстати, мне он тоже вроде пятиюродный племянник… по жене: я-то ведь и сам не отсюда родом.

— Этот… мальчишка имеет право награждать высшим орденом республики? Он что, чей-то родственник?

— Я уже сказал, что в области он почти всем родственник. Но знают его и уважают вовсе не за это. Вовка-Шарлатан — и даже не подумай назвать его Владимиром Васильевичем, тут так своих называют разве когда обидеть хотят, а он каждому нижегородцу свой — он самый молодой кавалер ордена Ленина, вроде в восемь лет его получил. А через пару лет и Героем Соцтруда стал… а теперь он уже дважды Герой. Орденов Шарлатана у него целых пять, и он их получил еще до того, как Сталин его главой ордена назначил. А всего у него разных государственных наград под полсотни, и каждая, заметь, полностью заслужена. И Сталинских премий то ли три, то ли четыре.

— За что⁈

— Да за всё. В магазинах куры и яйца — это он придумал, как область ими насытить, овощи зимой свежие в магазинах, помидоры с огурцами и прочее все — его работа. Благодаря ему в области даже в войну никто не голодал!

— Так сколько же ему лет? Я думала, лет двадцать от силы.

— Ну да, двадцать и есть, а область он накормил, когда ему то ли пять, то ли шесть было. И дошкольником еще он и какое-то серьезное оружие для страны придумал, а всего он уже столько выдумал! Велосипедный завод у нас — его работа, дома для людей — тоже он все организовал. Автобусы, машины скорой помощи, я уж не знаю, что еще. Электрические приборы всякие, газ в квартирах… да за что не возьмись — и окажется, что и тут Шарлатан как минимум поучаствовал. Такое впечатление, что мальчишка вообще все знает и умеет… не удивлюсь, если теперь окажется, что у него и слух абсолютный.

— А почему же…

— Я сказал, что он всегда врет? Он сам ничего делать не хочет, но как-то подвигает других людей делать то, что он придумывает. Вот и тебя, думаю, обманул — но то, что ты у него такой орден получила, очень веский повод для гордости. И ты уж извини, что я тебя ругать… собрался за опоздание, такое награждение стоит пропущенной репетиции. Да даже сорванной премьеры стоит! И это дело просто необходимо отметить! Завтра у нас…

— Я завтра пою.

— Вот после того, как опера закончится, и отметим. Надо же, у нас в театре работает кавалер ордена Шарлатана!

Сразу показать Наташе игру на гитаре у меня не получилось, по двум причинам. Первая заключалась в том, что комбик я все же домой уже уволок, Лиде об этом не сказав: он на низких слишком сильно ревел, и инженеры решили схему усилителя доработать после моей жалобы. В принципе, гитару и к радиоле, стоящей в канцелярии, можно было подключить, но была и вторая причина: чтобы показать Наташе музыку, мне требовалась небольшая помощь от Зои и от Нади, так что мы договорились устроить демонстрацию в воскресенье. Правда, Виталик засомневался в том, что он придти на нее сможет:

— Теща нас даже сегодня всего на час отпустила, а в воскресенье, боюсь, мне придется с малышом сидеть.

— А если я какую-нибудь родственницу попрошу с вашей дочкой посидеть?

— Валентину⁈

— Нет, кого-то из молодежи.

— А кого? Тут у тебя вроде…

— Я вот сейчас на улицу выйду и крикну: родственницы, мне нужна срочная помощь с малышом пару часов посидеть — и все женщины, кто это услышит, тут же прибегут помогать. Но вы можете и сами у учениц своих помощи попросить…

На том и остановились. А когда я Лиду до дома провожал, она спросила:

— А почему ты мне никогда раньше не говорил, что умеешь музыку играть?

— А я и не умею. Я просто делаю вид, что умею, прошу помочь тех, кто умеет по-настоящему, и они все, что нужно, сами и делают. Причем делают очень хорошо: они же все думают, что просто помогают… родственнику, и всегда стараются все сделать получше. Ты же сама, если кому-то из родственников помогаешь, стараешься как можно лучше это сделать.

— Но учителя-то в школе никакие тебе не родственники!

— Родственники. Просто у нас в области этим вопросом люди занялись и выяснили, что они почти все мне родственники.

— Так не бывает!

— Бывает. Я тебе больше скажу: у нас в стране вообще все друг другу родственники, шестиюродные кто-то. Братья-сестры, дядьки-тетки, деды и бабки или внуки с племянниками.

— А значит, и я тебе родственница получаюсь? — и голос ее прозвучал как-то печально.

— Скорее всего да. Но шестиюродная и уж точно не прямая. А у нас в стране вообще родню считают только до третьего колена, это только у нас в области народ на выяснении родства помешался. Всем, видите ли, интересно стало, в какой степени родства они со мной находятся.

— А почему с тобой?

— Есть тут у меня знакомая дама, Маринка Чугунова называется. Она тогда в комсомоле работала, а когда увидела, что мои предложения могут сильно увеличить производство еды… видишь ли, у нас тут, в Нижегородчине, люди всегда родне помогать стараются, вот она через комсомол и выдвинула лозунг «поможем родственнику страну накормить». Математику она хорошо знала, успела подсчитать, что в области девяносто процентов людей мои четвероюродные и пятиюродные кто-то, и лозунг сработал: у нас в войну с продуктами было очень неплохо. Сам я, конечно, ничего сделать не смог бы: мне, когда война началась, пять лет всего исполнилось — а так…

— Чугунова? Я ее, наверное, знаю: ей каждую неделю мы концертные записи отправляем и от нее ее пленки получаем. А она тебе кто?

— Маринка-то? Вроде четвероюродная племянница.

— Тогда нет, не она: эта-то вроде директор завода в Ветлуге.

— Она, именно она.

— А сколько же ей лет-то? Ты-то еще молодой, а племяннице должно быть…

— Поэтому такое родство только у нас и считают. У нас в деревне был дед Митяй, мне пять тогда было, а ему уже за шестьдесят — так он вообще моим братом был, пятиюродным.

— Это как это? Так не бывает!

— Бывает, я сейчас объясню. Вот смотри, возьмем мою семью для примера… Нет, тут рисовать надо, я тебе завтра все расскажу.

В воскресенье день получился удачным: мне как раз ребята из Горького привезли новый усилитель, специально под бас сконструированный, и новый монитор с довольно неплохими бас-динамиками (вообще «экспериментальными»). Так что с утра мы с ними всю аппаратуру в театральном зале клуба поставили, к демонстрации подготовили — и на демонстрацию пришло народу несколько больше, чем я ожидал. По-моему, кроме преподавателей музыкальной школы там и все ученики собрались — что, откровенно говоря, меня изрядно смутило — но я же обещал…

А Зоя всех школьников предупредила, чтобы все сидели как мышки, лишних звуков не издавая — и уже через несколько минут я о «ненужных зрителях» вообще забыл. Сначала Зое показал (одной рукой, на фортепиано я одновременно двумя игру так и не освоил) вступление, а затем отыграл соло на бас-гитаре из «Королевской охоты» Ольги Тарановой. И, специально для Наташи, уточнил:

— Вот тут, начиная с третьего такта, нужно еще и пиццикато на вторых восьмушках в тон исполнить. На октаву ниже на альтах и на две на скрипках.

— Пиццикато?

— Я поняла, — в разговор вступила Надя, — Шарлатан, ты повтори, а я… а мы… Вася, Сережа, идите помогать! Вовка, один раз… или два для того, чтобы мальчикам я показала, что и когда, в потом мы уже вчетвером для Наташи исполним.

— Тогда и Виталика нужно для кучи пригласить, чтобы он отрывок правильно закончил.

— Виталик твои мысли читать не умеет, — хмыкнул тот, — я подожду, пока жена оркестровку распишет. Но что-то мне подсказывает, что ждать я буду недолго: честно говоря, я и не ожидал, что из этой доски можно такие… глубокие звуки извлекать. Вот только я не пойму: как у тебя гитара-то настроена? Вроде неправильно…

— Правильно, это на семиструнке строй неправильный. Но мы сейчас драться по этому поводу не станем, на нас дети смотрят!

— А можно мне на ней попробовать? На простой-то я умею, а к новому строю, надеюсь, смогу быстро привыкнуть… Ох и ни… фига себе! У тебя что, пальцы вообще стальные?

— Привыкнешь, ведь для записи тебе на ней играть.

— Я, боюсь, еще до записи привыкну: дети на гитару такими голодными глазами смотрят…

— Спасибо, Вовка, я вроде поняла, что ты сказать хотел, — на сцену поднялась Наташа. — Я еще немного подумаю, но… тут действительно можно все очень интересно исполнить. Ты как, если через неделю мы снова соберемся, посмотришь, что у меня получилось?

А когда все уже расходились, ко мне подошла Надя:

— Ну ты и жук, Шарлатан! В музыке он не разбирается, как же! Мензуральную нотацию в глаза не видел! Про пиццикато даже вон Наташка не знала, его-то у нас композиторы почти и не используют… потому что не слышат его, у роялей своих сидя… А если я тебя попрошу что-то не для гитары своей, а для скрипки придумать? То, что у тебя руки-крюки, я знаю, но слышишь ты музыку… скрипку ты точно слышишь. И я тоже вроде понимать начала, что ты сказать хочешь. Сделай мне такой подарочек, а? У меня как раз день рождения скоро…

— Скоро — это когда?

— Ну… летом, в июне. Но до лета-то сколько осталось? Всего ничего…

В композиторы я точно не метил, но если получится кое-что вспомнить, то Наде, пожалуй, подарочек сделаю. Но только если получится вспомнить: вне в той еще жизни очень нравилась пьеса «Турбо-классик» той же Ольги Тарановой, но пока что я помнил лишь то, что она мне нравилась — а вот мелодия в голове так и не появлялась. Ну и черт с ней, у меня других забот хватало. Я все же придумал довольно непростой алгоритм обработки собранных Валькой данных, и получил результат, который двоюродную просто изумил: согласно расчетам, в прииртышских степях внесение фосфатов было буквально выкинутыми деньгами. То есть сколько бы суперфосфата в степь не вносили, на урожае это вообще никак не сказывалось. Я, со своим глубочайшим знанием сельского хозяйства, понять такое оказался вообще не в состоянии, а вот у Вальки почвоведы вроде бы причину такого явления поняли. По крайней мере сама Валька сказала, что если бы об этом раньше подумали, то страна очень много могла бы сэкономить и дурью не заниматься. И даже написала какое-то заключение, которое попросила в Минсельхоз отправить «для скорейшего исполнения», добавив:

— Если я его в министерство пошлю, его там даже читать никто не станет. А если доклад придет за подписью самого Шарлатана…

— А ты до сих пор думаешь, что Шарлатан господом богом подрабатывает?

— Нет, но твой доклад там по крайней мере прочитают и есть шанс, что задумаются. А так как речь идет об экономии сотен миллионов рублей… Сейчас эти удобрения в средней полосе дадут прирост урожаев минимум двадцатипроцентный, это я в докладе тоже отметила. А с ним в министерстве довольно много народу могут уже и на ордена рассчитывать.

— Ясно, сделаю. Но все же я так и не понял, почему в степи удобрения не работают.

— Все просто объясняется: почвы в степи довольно бедные, там в основном только калия хватает, а вот с азотом и фосфором крайне неважно. Но так как гумусный слой там всего сантиметров в десять, калий за пару лет тоже почти полностью вытаскивается, а один фосфор картину исправить не может. Требуется баланс калия, азота и фосфора, так что если там удобрять, то удобрять нужно только нитрофоской, а по-отдельности удобрения работать не будут. Но нитрофоски у нас немного пока производится, так что пока ее производство в разы не нарастят, удобрять степь смысла вообще нет. Ну, или надо и азот отдельно сыпать, и калий — а с ними… туда столько всего просто доставить не на чем.

— То есть, если мы хотим прииртышскую степь сделать новой житницей…

— Нужно туда и дороги железные протянуть, и производство удобрений наладить. Я уже не говорю про мелиорацию: там в любом случае воды долго еще хватать не будет а без воды удобряй — не удобряй…

— Теперь все понятно. То есть про степь эту я все понял. А у нас в области как дела?

— Теоретически мы уже сейчас можем в среднем Поволжье обеспечить урожайность на уровне лучших черноземов. Но это пока только в теории: у нас все же грунты в основном тяжелые, их серьезно улучшать требуется. Зато если это проделать, то потом лет на десять можно будет об урожаях особо не волноваться, а если обработку грунтов регулярно и дальше проводить, то есть просто поддерживать их в таком состоянии, то это, считай, будет вечным счастьем, а лет через двадцать наши поля любые черноземы за пояс заткнут.

— Почему это заткнут?

— Тут все просто: у нас, в отличие от черноземной полосы, грунты… я не о почве говорю, а именно о грунтах — в нижних слоях того же калия хранят очень немало, так что если раз в пять лет в полях рожь сеять с ее глубокими корнями, а потом солому, хоть непосредственно, хоть через газовые реакторы пропущенную в поля же вернуть, то калия уже хватит. Ну, если сеять не свеклу и не подсолнухи, хватит.

— А что сейчас так мешает делать?

— Я же сказала: грунты тяжелые. Глина, чаще суглинки. И почвы — у нас лучшие на глубину сантиметров двадцать прослеживаются. А под почвой — очень плотная, слежавшаяся глина, в нее корни даже у ржи с трудом проникают.

— То есть нужны более мощные трактора и пахать нужно будет не на двадцать сантиметров, а на полметра.

— Да уж, биологию ты, видать, даже в школе прогуливал. Если просто пахать глубже, то плодородный слой мы просто закопаем глубоко, и до него корни растений добираться будут очень долго!

— То есть ситуация безвыходная, но вы и из нее выход какой-то нашли. Излагай, я все же директор института, мне как-то перед начальством отчитываться всяко придется.

— Ваня Солодов эксперимент провел, ты наверняка на результат внимание обратил. Это там, где пшеницы по тридцать центнеров собрали.

— Внимательно слушаю.

— Он… ему специальный плуг сделали, даже не плуг, а хитрый плоскорез. Он да, на полметра землю разрыхлял, но без переворота пластов. А главное, он там, в глубине, в грунт добавлял в заметном количестве пеллеты соломенные, в пересчете примерно сто двадцать тонн на гектар. А потом, когда эти пеллеты там уже размокли, он в поле дождевых червяков выпустил… тоже очень много, по поллитровой банке на метр. И эти червяки… то есть сначала пеллеты впитали очень много воды во время весеннего таяния снега, а затем червяки их начали активно жрать и добавлять в грунт биогумус, к тому же в нужной форме, рыхлый достаточно. И пшеница за три недели всего корнями до самого дна подготовленной таким образом почвы добралась, а затем всю вегетацию активно потребляла то, что червяки выдавали. Ну а результат ты сам видел. И есть мнение, что результат этот растянется минимум лет на пять еще, а, возможно, и на десять. А если раз годика в три такую обработку повторять, даже сократив объёмы добавляемых пеллет раз в пять…

— Валюха, я вроде арифметику пока не забыл. Если на поле собрали… ладно, тридцать центнеров, то соломы для пеллет там будет сорок пять, может и пятьдесят центнеров. Но ты предлагаешь туда насыпать уже сто двадцать тонн! Откуда дровишки-то?

— Из лесу, вестимо… Нет, древесные пеллеты не годятся, это мы тоже уже проверили. То есть они тоже результат показывают позитивный, но пока их какие-то грибки не разложат — я имею в виду дерево там не сгниет — червяк такую пеллету не жрет. Так что если древесные и добавлять, то максимум процентов десять, зато торфяных можно до половины в грунт сыпать.

— Но все равно…

— А лучше всего подходят пеллеты даже не из той же соломы, а из камыша. Если их с дельты Волги возить — а там камыша много…

— Это ты арифметику в школе прогуливала. У нас в области больше миллиона гектаров полей…

— Я знаю, ведь это моя работа.

— Ну и молодец, что знаешь. Даже если возить пеллеты на новых «Волго-Донах»…

— Шесть тысяч рейсов.

— У нас таких судов сколько, уже с десяток-то наберется? А кораблик в одну сторону от Астрахани, скажем, неделю плывет. То есть за навигацию в лучшем случае судно восемь рейсов сделать сможет — и это я только о перевозке говорю, а что там столько камыша накосить смогут, я вообще не уверен.

— Ну да, ну да. Я даже спорить не собираюсь. Но ты же Шарлатан! Ты уговорил когда еще людей в Мордовщиково новые кораблики строить, так неужели снова их уговорить не сможешь ради хлеба постараться? К тому же я не утверждаю, что все поля так обработать за год нужно будет, можно и постепенно этим заниматься. Лет за пять…

— Вот же дал мне господь родственницу! Ладно, я с Зинаидой Михайловной поговорю, и с теткой Натальей тоже, можно же камыш и на корабликах поменьше таскать. Но все же я не уверен, что народ на твою авантюру клюнет, и я имею в виду тот народ, который страной руководит.

— Мне главное, что ты уже клюнул, — на лице Вальки появилась довольная улыбка. — А когда люди в колхозах увидят тридцатицентнеровые урожаи не только на одной крошечной делянке… а я теткой Натальей я и сама договорюсь, пусть под эксперимент хотя бы Грудцинский колхоз мне выделит.

— И за что ты так грудцинцев-то ненавидишь?

— А там все знают, что я твоя сестра, мне колхозники помогать будут с удовольствием. Уже помогают: лесополосы-то липовые они первые в области высадили, и питомник для выращивания сосны тоже обустроили. Опять же, плуги нужные я в Ворсме закажу, у дяди Алексея. Дома-то все вообще, считай, бесплатно получается… благодаря тебе. Жаль, что с баржами так не получится, но я что-нибудь придумаю.

— Мне уже интересно стало: что ты-то придумать в этом направлении можешь?

— Много чего. Например, попрошу брата двоюродного мне помочь… или директора института, в котором работаю. Сам видишь, выбор у меня получается богатый, — и, показав мне язык, довольная Валька беседу на этом закончила. А я стал думать, как сестренке все же хоть как-то помочь: кушать-то всем хочется, а прошедший пятьдесят седьмой год изобильными урожаями страну не побаловал. То есть в принципе еды людям все же хватало… но мы-то не в принципе жили, а в Советском Союзе — и на мой институт наверное тоже кто-то в руководстве какие-то надежды возлагал, так что требовалось «доверие оправдать»…

На предновогоднем заседании правительства Николай Александрович задал вопрос, обращаясь к Зинаиде Михайловне:

— А вам не кажется, что пора уже этого излишне шустрого молодого человека снимать с полного гособеспечения? А то мне уже жалобы приходят, причем через секретариат ЦК, что товарищ что-то слишком уж много себе позволяет. Пишут, что музыкальных инструментов он себе заказал чуть ли не на шестьсот тысяч рублей, причем иностранных, то есть в валюте. А очень даже заслуженные товарищи себе такого позволить не могут…

— Ни в коем случае! Во-первых, инструменты он все же не себе лично заказал, а во-вторых, он уже заказ этот окупил… раз в пять уже окупил.

— Ни в коем случае! — чуть ли не в унисон с Зинаидой Михайловной возразил товарищу Булганину Павел Анатольевич. — Пусть хоть Страдивари с Гварнери себе заказывает, если ему это в работе помогает. А работает он… недавно он нам новую программу предложил… то есть мы только начали по ней работу, так вот: если у нас получится, в чем я особых сомнений не испытываю, то мы только на обороне страны миллиарды сэкономим. Не непосредственно на обороне, но вот враги… в основном, конечно, Соединенные Штаты, нам уже окажутся не в состоянии нанести серьезный ущерб без применения ядерного оружия. Да и применить его мы уже очень сильно им помешать сможем.

— Что? Вы это серьезно говорите? — удивилась товарищ Коробова. — Хотя… да, он и такое сделать в состоянии. Не буду расспрашивать, мне, собственно, и знать не надо как — но если он из одного японского рояля за пять тысяч американских долларов уже полмиллиона советских рублей достать смог… И ведь еще много чего сможет, хотя и понятия не имею, как он это делает.

— Главное, что делает, — улыбнулся Павел Анатольевич. — а вот по поводу жалоб на него… Николай Александрович, вы мне скажите, кто именно такие жалобы подает, есть у меня определенные подозрения…

— Ясно, вопрос считаю закрытым. А вам, Павел Анатольевич, я завтра полный список жалобщиков пришлю. Просто с собой бумаги не взял… а вот зачем эти жалобы в ЦК шлют, разобраться, конечно, стоит. Я еще у Пантелеймона Кондратьевича уточню, он мне все эти жалобы передал или у него еще какие-то остались…