Шарлатан IV

Глава 23

Все же иногда у нас в стране что-то делается куда как быстрее ожидаемого: в середине января в Вареж приехали монтажники из Гомеля собирать статоры новеньких генераторов. Оказывается, с гомельчанами товарищ Коробова тоже пообещала расплатиться жильем, причем «сразу после того, как заказ будет выполнен» — вот они и расстарались, все же в Белоруссии с жильем пока что было довольно хреновато. Но как приехали они, так и уехали: собирать-то их следовало «на месте», а здание ГЭС еще даже строиться не начало. То есть какое-то строительство там уже велось, только вообще снаружи незаметное: там в довольно глубокой яме, отгороженной от Оки железными щитами устанавливались буронабивные сваи. Абсолютная необходимость: рядом с рекой грунт был песчаным, но плотная глина начиналась лишь метрах в пятнадцати ниже уровня реки, так что сваи ставились вообще по двадцать пять метров. И ставилось их много: все же в здании ГЭС предполагалось поставить десяток довольно тяжелых (и периодически вибрирующих) машин. В двух зданиях: инженеры, станцию рассчитывающие, сказали, что одно здание длиной в сотню с лишним метров здесь строить просто не годится. Мне-то это было безразлично, пусть хоть десять зданий ставят… хотя нет, два здания уже стоили дороже одного, да и каких-то необходимых для работы станции козловых кранов тоже пришлось два заказывать.

А на Варежском судостроительном делались уже заготовки для будущих водоводов: я когда-то где-то прочитал, что для Загорской ГАЭС их делали довольно необычным способом и здесь разработчикам предложил делать так же. А способ выглядел на первый взгляд странно: большие куски пятиметровых труб на заводе обваривались арматурной решеткой, которые потом, уже после монтажа труб на место, нужно было залить бетоном. И инженеры тоже сначала над моим предложением посмеялись, но потом что-то у себя просчитали и решили, что это хорошо. То есть решили, что так водоводы получится чуть ли не втрое быстрее выстроить.

Но за предстоящее лето при любом раскладе можно было построить само здание ГАЭС, водоводы те же и даже выкопать и обустроить подводной канал к Варежскому заливу. И даже верхнее здание водозабора до осени наверняка получится и построить, и все нужное оборудование в нем установить. А вот дамбу вокруг водохранилища и само водохранилище, которое требовалось еще и целиком забетонировать, шансов сделать за следующее лето было крайне немного. Но они были, тетка Наталья, когда ознакомилась с задачей, пообещала «собрать всю технику с района» на это строительство. Правда, одной техники тут было явно недостаточно, но имелся неиллюзорный шанс и все прочее на стройку все же вовремя доставить. А с учетом того, что стройка могла начаться уже в середине марта, появлялась надежда и на то, что в какой-то части ГЭС может заработать уже через год — и это меня уже радовало.

Но больше всего в январе меня порадовало то, что Маринка все же снова вышла замуж. Она все же оказалась довольно неплохим инженером и в КБ при ее заводе разработали совсем уж небольшой авиадвигатель мощностью сил чуть больше трехсот. Зато и весом слегка за центнер — но это было лишь «началом истории». В позапрошлом году авиазавод в Шахунье слишком уж разросся и было принято решение выстроить небольшой его филиал в поселке Пижма. Ну и выстроили на свою голову: в студенческом КБ под руководством товарища Мясищева разработали новенький турбовинтовой самолетик (как раз под новый Маринкин моторчик), а самолет возьми да пройди все госиспытания за лето! И оказалось, что эта малютка (на шесть всего пассажиров и летающая километров на пятьсот от силы) аэрофлоту очень сильно нужна, так что производство этих (почти полностью пластмассовых) самолетиков «доверили» Пижменскому филиалу Шахуньевского завода. Просто в самой-то Шахунье самолеты металлические делать умели хорошо, а «филиал» еще даже толком не «специализировался» — вот его «большие дяди» и «специализировали». То есть это Маринка так думала, но она-то вообще сбоку от авиапромышленности стояла, а я точно знал (от Наташи Резниковой), что филиал для постройки этих маленьких самолетиков выбрала лично Зинаида Михайловна, которая буквально с мордобоем и нужное для производства стеклопластиковых панелей оборудование у кого-то «из пасти вырвала». Причем вроде как у судостроителей, но Наташа сама об этом лишь краем уха слышала.

Но раз завод делал самолеты, то на заводе должны были появиться и пилоты-испытатели — и один такой и появился. И познакомился с «милой молодой женщиной, которая приехала проверять установку моторов на самолеты». Вероятно он, работая в Москве, раньше главных конструкторов, которые в грязном комбинезоне копаются в промасленных железяках, никогда не видел. И умных и красивых женщин — то есть и умных, и красивых одновременно — тоже раньше не встречал. То есть встретил один раз, очень давно, и даже на такой женился — но жена его бывшая (тоже летчица) в войну погибла, а после такие уже не встречались. До приезда в Пижму ему не встречались — а тут встретилась. Маринка мне (уже на свадьбе) сказала, что он ей предложение сделал через неделю после первой встречи, причем узнав предварительно, что она вдова с тремя детьми. И очень смешно сделал: сказал, что у такой женщины дети не могут быть плохими, но без отца им все же жить не особо хорошо и, если Маринка не возражает, он им отцом и станет. Заботливым, который их всем обеспечит. А о том, кем Маринка работает, он уже только после свадьбы узнал, когда она привела его к себе домой…

Муж ее по-прежнему работал летчиком-испытателем в Пижме, а на работу летал на выделенном авиамоторному заводу новеньком пластмассовом самолетике (получившем официальное название «Пустельга»). А Маринка буквально лучилась от счастья, и мне это очень душу грело. Но грело лишь в личном плане, а вот в производственном… в производственном вообще-то она была не причем, это все Зинаида Михайловна, которая мне сказала «рассчитать потребности завода, который должен производить по тысяче самолетов в год». В людях, в жилье потребности, в соцкультбыте — и не просто рассчитать, но и придумать, где все нужное взять. Хорошо еще, что про деньги на все это она мне ничего не сказала.

Потому что с деньгами было, мягко говоря, не очень. Пока что основным источником денег был у меня только гитарный завод (то есть тех денег, которые я мог тратить по собственному усмотрению). И завод этот выпускал в день по сотне гитар, которые шли за границу по тысяче долларов за комплект — и которые все же дохода приносили, с учетом всех расходов на зарубежное сырье, порядка шестисот пятидесяти за штуку. А еще завод делал гитары подешевле, вообще из осины и клена совершенно отечественного — зато эти гитары с сильно «упрощенным» (но и сильно удешевленным) комбиком продавались в советских магазинах всего за тысячу рублей. И таких гитар завод уже делал по двести пятьдесят штук в сутки. Но основной продукцией гитарного завода все же были не электроинструменты (хотя об этом мало кто догадывался), радиоцех завода (уже занимающий три отдельных корпуса) выпускал несколько иную «звуковую аппаратуру».

Основной продукцией «гитарного завода» были небольшие и слабенькие (ватт по пять) КВ-приемопередатчики, к которым была присобачена «офисная» АТС, поддерживающая (в зависимости от конфигурации) до ста двадцати семи номеров телефонов. И которая по одной частоте могла передавать (а тут как раз разработанная для скрипок система динамических узкополосных фильтров использовалась) разговоры по всем каналам одновременно на другой такой же передатчик. Если антенну такого поставить на пятидесятиметровую вышку, то же этих станции могли телефонную связь обеспечить без проводов на расстоянии до пятидесяти километров, причем тут и антенны использовались узконаправленные, а станция могла настраиваться на четыре десятка частот в диапазоне около четырнадцати мегагерц.

То есть такой многоканальный вариант выпускался «по заказу и за отдельные деньги», а массово с конвейера шли станции, обеспечивающие всего жалких шестнадцать отдельных одновременно используемых линий «внешней связи». Но так как те же крестьяне редко всей деревней бросаются куда-то далеко звонить, то и этого практически всегда хватало. Ну а звонки между «проводными» абонентами внутри деревни ограничений не имели и даже предусматривалась возможность организовывать одновременный разговор с двадцатью тремя другими абонентами внутри этой станции для организации «конференций».

Ну а в части радиоканалов аппаратура позволяла приемопередатчик использовать в качестве ретранслятора для семи «внешних» станций на семи других частотах, то есть теоретически только такими КВ-станциями можно было организовать сплошную единую телефонную сеть на территории области и даже больше, но пока еще даже обычные «проводные» АТС мало где могли обслужить и «соединение города с несколькими деревнями», так что эти станции брали, как правило, колхозы для создания внутренней телефонной сети в своих деревнях и подключения к такой же (но более многоканальной) районной телефонной станции. А так как к обычным городским станциям радиосеть подключалась крайне редко, то в районных больницах, райотделах милиции, в пожарных частях, в аптеках и других критических организациях уже ставились отдельно «городские» и «районные» телефоны.

Так как с телефонами мои «офисные АТС» соединялись все же проводами, это выглядело откровенной глупостью, ведь в такие конторы приходилось уже по две линии прокладывать — но, хотя мои инженеры и знали, как можно соединяться именно с городской сетью, оборудования, для этой цели выпускаемого на заводе, просто не хватало. Потому не хватало, что все силы были брошены на выпуск именно «маленьких» станций: их колхозы в драку буквально разбирали, невзирая на цену. В минимальной конфигурации (на шестнадцать номеров с четырьмя «сжатыми каналами наружу») станция стоила более двадцати тысяч, а каждый добавочный модуль на шестнадцать номеров обходился заказчику еще в четыре с половиной. Но добавочные можно были и потом подключить, а в железный шкаф, где размешалась сама АТС, их восемь штук как раз и помещалось. И как раз для производства шкафов в Ворсме на металлическом заводе снова свой миниатюрный листовой прокатный стан запустили, правда, все же его прилично модернизировав. А шкафы из этого листа тут же, в Ворсме (только уже на МТС) и собирались…

Телефонных станций завод выпускал по шесть штук в сутки, обеспечивая «в среднем» до семидесяти тысяч ежедневного дохода, что было, по моим масштабом, вообще копейками. Однако Наташа Резникова (по «рекомендации», как она сама мне сказала, Зинаиды Михайловны) в графу «доход» записывала уже вообще всю получаемую от колхозов выручку, так что тратить я теоретически мог до трехсот тысяч в день. То есть только на телефонных станциях я вроде бы мог за год набрать денег на оплату Варежской ГАЭС, но почему-то деньги в «фонде имени меня» улетали куда-то гораздо быстрее, чем я рассчитывал. И, что было особенно неприятно, улетали и рубли, и валюта. Я думал, что это я так «в уме» плохо деньги считаю, но, заехав по просьбе отца в Кишкино (он попросил помочь ему «переселить» близняшек в бывшие мои и Марусины «апартаменты» на третьем этаже) узнал, что это не так. Я домой поехал с огромной радостью, ведь еще и Маруся на каникулы в Кишкино приехала, а я ее почти полгода не видел, но когда мы стаскивали мою старую кровать в подвал, я не удержался и спросил:

— А чего ты дядю Алексея-то помочь не попросил? Вы часом не поссорились?

— Не поссорились, все нормально у нас. Но Алексей-то в командировке, на новый завод-дублер станки пришли импортные, а у нас кроме него их никто налаживать не умеет… хорошо.

— Понятно, на юг рванул, в Сорочинск, погреться в Оренбургских степях.

— Да нет, не в Сорочинск, а в Калачинск, это вообще в Сибири.

— Так дублер ведь в Сорочинске строят, или я что-то перепутал?

— В Сорочинске уже почти построили, весной туда уже от нас человек пятьдесят молодых уедут. А в Калачинске завод только в августе пускать станут. Но там вроде завод попроще ставят, Алексей говорил, что только станции на пятьсот киловатт производить будут и по двести двадцать.

— Надо же, а я и не слышал.

— Наверняка слышал, просто забыл. Или внимания не обратил: завод-то, говорят, целиком из твоего фонда строится, а там что Сорочинск, что Калачинск — когда Алексей рассказывал, я и сам путал что где.

Вернувшись в Перевоз, я проверил накладные, которые мне подписывать приходилось (и которые я вообще раньше не читал, ведь в бухгалтерии все наверняка правильно насчитали) и внезапно выяснил, что «дублеров» Ворсменского завода «я строил» вообще три штуки одновременно! В Сорочинске (неподалеку от Оренбурга), в Калачинске (это в Омской области), а еще один — вообще в Каргополе! Причем для последнего «я строил» и семидесятикилометровую железную дорогу к этому древнему городу от какой-то Няндомы!

Почем нынче железные дороги, я знал неплохо — и потому зашел «побеседовать» к Зинаиде Михайловне. Очень злым зашел, а вот вышел от нее в глубокой задумчивости, сильно порадовавшись тому, что не успел ей свои претензии высказать. Потому что разговор пошел совсем не так, как я его себе представлял:

— А, заходи, Гаврилыч! А чего вы не вместе ко мне зашли?

— Вроде я с утра Васильевичем был, а с кем вместе-то?

— Да мне тут анекдот рассказали, там говорилось, что все русские произошли от обезьяны Гаврилы. Так ты сам по себе пришел? Но это и хорошо, быстрее все вопросы решим. Тут твой главный инженер приходил, час назад где-то, по гитарам который, ответ принес на запрос по выпуску более дешевых гитар для школьников. А у тебя вроде с Игорем Ивановичем отношения раньше хорошие были, может ты к нему сам поговорить зайдешь? А то я ему позвонила, а он меня послал… не матом, но близко к тому.

— Давайте все с самого начала, а то я вообще не понимаю, о чем вы.

— Раздобудько твой сказал, что дешевые гитары он может сотнями в день делать, но ему для этого нужны какие-то станки, которые делали для завода у товарища Африкантова. Сейчас, у меня записано, вот: вертикальные фрезерные копировальные. На таком, говорит, корпус гитары за полторы минуты вырезается, и фрезы он в ВИАМе сам закажет, я их даже оплачу, но станки… их, кроме как у Игоря Ивановича, их никто никогда не делал, и у буржуев таких тоже нет. Я ему позвонила… в общем, ты в курсе. А на меня руководство давит: вынь да положь для пионеров гитары по сто двадцать рублей!

— Не выйдет, там один хамбакер двести стоит в производстве, а их по два мы ставим.

— Слова-то какие ты знаешь! А Раздобудько твой сказал, что если ставить… сейчас, вот… если ставить простые синглы, причем по одному, то он выдаст сколько угодно гитар по двести, а нам и такие очень помогут перед начальством лучше выглядеть. И это без усилителей, в «Юном радиолюбителе» уже схему гитарного усилителя на семи лампах напечатали, их пионеры у себя в кружках «умелые руки» делать будут. И не корчи морду, мне уже Петр Николаевич по качеству усилителей и звука из них все рассказал, но мне ширпотреб во как нужен! Только на запуск и наладку твоих заводов-дублеров нужно где-то найти три с половиной миллиона!

— Да, а я вот что спросить хотел: почему один дублер в Каргополе ставится? Там же даже дороги нормальной нет.

— Дорога будет, а зачем именно там… Ну ты сам смотри: у нас сейчас в русских землях деревень без малого шестьсот тысяч, из них, конечно, те, что до десяти домов, сохранять всяко смысла нет, но остается полмиллиона. В которых живет больше семидесяти миллионов народу, а ты ведь сам считал, сколько киловатт нужно на человека? И получается, что нам будет нужно очень быстро откуда-то взять всего-то сотню тысяч электростанций от мегаватта до пятисот киловатт и столько же, а то и больше, по двести. А в Ворсме, хоть там наизнанку все вывернись, больше трехсот мегаваттников в год изготовить не смогут, да и возить их далеко… в деревнях-то нужно, чтобы знающие люди туда приехали, станцию поставили да наладили. Но ведь и станции разные: как раз в Каргополе будут выпускать с дровяными котлами, в Сорочинске — с соломенными и газовыми, в Калачинске — вообще с угольными. Но даже при этом мы всяко больше двух с половиной тысяч установок в год не дадим, и получается что, нам сорок лет деревни электрифицировать по твоим нормам придется? Так что мы пока там ставим заводы, скажем, образцовые, чтобы местные руководители на них посмотреть своими глазами могли и прикинуть, чем они помочь могут в увеличении производства — и, скажу прямо, ты это очень ловко придумал.

— Что придумал?

— Ну, дублеры Ворсменского завода по стране расставить, чтобы на местах им проще посмотреть было. Нам-то всяко заводов, сколько стране нужно, не осилить, а так, глядишь, новые и без нас поставят. В Белоруссии, в Могилеве, уже вроде налаживают производство нужных станков для изготовления турбин, в Гомеле генераторное производство расширяют… Николай Александрович, правда, хочет из меня вытащить оборудование для еще одного такого завода, вроде в Корее решили серьезно заняться малой генерацией. Но вот как там насчет автоматики… Ладно, ты все же с Игорем Ивановичем поговори: белорусы-то после твоей конференции, на которой ты про нашу малую генерацию рассказывал, подхватились, а когда мы все образцовые заводы запустим, и в других местах, надеюсь, задумаются. Но без денег-то как заводы пустить?

— А для ГАЭС деньги ведь тоже нужны…

— Нужны, но всяко меньше, чем ты насчитал. Я же тебе говорила: перезаложился ты сильно в расходах, мы только расплачиваясь стройками жилья на Варежской миллионов тридцать сэкономим. А вот по генераторному заводу картина выглядит, конечно, печальнее, там много станков и оборудования германского закупить нужно будет. Но если ты все же с Игорем Ивановичем договоришься… Осины у нас много, клены тоже растут обильно, а дешевых гитар покупать будут много больше, чем дорогих. Наш радиозавод и комбинированные усилители для них недорогие готов производить… да, я с дзержинцами договорилась, тебе они сверх всяких планов дадут в марте тонн пять винилита, причем цвета ты уже сам заказывай какие нужны. Они мне говорили, какие выбирать можно, но я не запомнила, так что сам с ними договаривайся…

Винилит — это было очень кстати. Раньше из отходов пластиночного производства у меня на гитарной фабрике наладились делать корпуса для качественных наушников с очень оригинальным (и очень широкополосным, а так же очень дорогим) динамиком, причем их сразу делали с «расширенным» (то есть стереофоническим) «телеграфным разъемом», на котором делали не два контакта, а три — и эти наушники влет расходились по сотне рублей (при себестоимости производства меньше пятидесяти). Но отходов на пластиночных заводах было все же маловато, а теперь вроде выходило, что производство наушников можно будет серьезно так увеличить. Причем даже кучу денег в это производство не вкладывая: несколько мелких сельских мастерских уже имели машинки для изготовления разных деталюшек из термопластика, так что корпуса наушников нетрудно и в деревнях брать. Да и вообще выпуск их в деревенские мастерские передать, так что вроде дополнительных источник денег прорисовывался. Причем источник даже иностранных денежек: Зинаида Михайловна мне поставки «сверхпланового» винилита потому и организовала, что эти наушники в Германии народ тоже с огромным удовольствием покупал, причем немцы чаще брали те, которые подороже (у которых на проводе стояли и регулятор громкости, и два регулятора тембра — у нас такие, подорожав в производстве на три с мелочью рубля, в магазины шли уже по двести сорок). Еще в таких же корпусах мы подготовили производство наушников уже совсем недорогих, с обычными (то есть без неодимовых магнитов) динамиками, но их пока просто не делали, так как пластмассы для производства не хватало — а теперь появлялся шанс и таким товаром магазины заполнить. Причем не только наши или германские: американская торговая сеть «S. S. Kresge Company» уже предложила контракт на поставку им ста тысяч таких «простых» наушников по пять долларов за штуку (правда, при условии, что на наушниках будет нарисована их фирменная эмблема). А это — всего-то тринадцать тонн пластмассы, причем чистая прибыль тут получалась по доллару и почти сорок центов с каждого изделия. Да я за такие деньги сам эмблемы на наушниках руками рисовать сяду!

А я, что-то про эту американскую компанию вспомнив, начал усиленно вспоминать всякое о том, что у меня в старости лежало в комнате или на кухне. Компания-то была не самая простая, она вообще-то третьей по объему розничных продаж в США была — и торговала очень успешно всяким недорогим товаром. Почти любым — одежной, обувью, радиотоварами, посудой и вообще всем, что у людей дома водится. Но только дешевым, а потому большей частью товаром импортным. Ну а так как в СССР зарплаты (исчисляемые в рублях) были самую малость выше американской (правда, исчисляемую уже в долларах), а циферки на ценниках в советских магазинах на большинство товаров были ниже, чем в американских, то если с этими буржуями договориться о поставках, можно на выручку очень много всякого разного для нашей промышленности приобрести. Конечно, янки нам что угодно продавать все же не станут, но во-первых, их доллары и в других странах с удовольствием принимали, а во-вторых, лично мне для турбинного и генераторного заводы ничего «запретного» от капиталистов и не требовалось. Так, промышленный ширпотреб большей частью, да и то исключительно чтобы долго собственного производства таких же станков не ждать. Потому, что из отведенных мне двух лет почти полгода уже прошли, а то, что срок этот я сам себе отвел, ситуацию не меняло…

А меняло ситуацию кое-что другое. В преддверии восьмого марта в воскресенье шестого у нас во Дворце культуры «выдающиеся музыканты» со всей области давали праздничный концерт, и к нам Маринка с мужем и детьми его послушать прилетели. А после концерта (он в полдень начинался) она с семьей к нам в гости зашла, еще соседка снизу поднялась. Мы пообедали, обсудили прослушанную музыку, затем женщины какие-то свои дела обсуждать вышли, мы с Никитой (так звали Маринкиного мужа) разговаривали о том, как расширялся Пижменский завод. Расширялся он ни шатко, ни валко, так как зимой строить новые цеха и жилье рабочим просто никто не взялся, работы испытателям (их всего двое пока на заводе работало) тоже особой не было: испытание двух самолетов в неделю Никита вообще работой не считал. А еще он переживал, что ему просто не разрешают пройти переобучение на самолеты вроде «Сокола» или «Буревестника» и даже близко к ним не подпускают. То есть если бы они в Пижме появились, то наверное подпустили бы — и я, позвонив на наш аэродром, договорился с летчиками, что они ему машины покажут и даже полетают с ним в правом кресле, за штурвал подержаться разрешат. Никиту идея вдохновила и он тут же на аэродром и убежал, ну а я решил, что женщин лучше все же не бросать одних без мужской компании. Однако в наличии очень большой квартиры есть и недостатки: я даже сразу не понял, куда они общаться-то уединились. Дети с увлечением уставились в телевизор — а я некоторое время бродил по квартире: не сообразил, где нужно женщин искать. То есть сразу не сообразил, а подходя уже к кухне, услышал, как Лида жалуется Маринке:

— Ну вот, а я то рассчитывала сразу после техникума в институт поступать…

— И поступай. Как я поступай, на заочный, а через год переведешься на дневной.

— Ага. Только я не представляю, как я Вовке скажу: он же, хоть и большой вроде, а ведет себя как ребенок. Ему уже двадцать два, а он значки собирает! Причем буквально как ребенок: вывесил их на какой-то маленький пиджак, в шкаф поставил витрину стеклянную и в него пиджак этот повесил. И никого в шкаф поглядеть не пускает…

— Это его пиждак, — ответила жене Маринка.

— Он же очень маленький!

— Ну да, его Вовке Настюха сшила на выпускной в школе.

— А… она и сейчас ему одёжу тоже шьет, как будто он сам в магазине себе ее купить не может.

— Она ему в благодарность за то, что он для нее сделал, это делает. Ну и потому что считает, что на Вовку в магазине ничего приличного не купить.

— Это точно, — хмыкнула Ю Ю, — с его-то плечами подходящий по ширине пиджак будет полами по полу шаркать. А на пиджаке, Лида, у него не значки, это его награды. Честно и лично им заслуженные награды.

— Смеешься? Там же и медаль «Заслуженного шахтера», и железнодорожника, и «Знатного строителя», и даже «Заслуженного животновода»!

— Ну да, семнадцать отраслевых медалей, три «Знака почета», пять орденов Шарлатана, три Трудового Красного Знамени, три ордена Ленина, две звезды Героя Социалистического труда… я все не помню. Ах да, две золотых медали ВДНХ и две — лауреата Сталинской премии.

— Я тоже всех его наград не помню, — с улыбкой, судя по голосу, добавила Маринка. — Помню только, что всего у него их сорок четыре…

— Сорок семь, — твердым голосом ответила ей Ю Ю. — Или сорок шесть, но я все же думаю, что сорок семь, он же еще и от Павла Анатольевича должен был осенью получить.

— Вы что, смеетесь надо мной? — недовольным голосом спросила моя любимая супруга.

— Да, — хмыкнула Маринка, — похоже, мы о Шарлатане чего-то не знали. Лида, твой Вовка имеет больше всего госнаград в Советском Союзе!

— А вот за то, что он это от жены утаил, его все же нужно избить больно, — уже в голос рассмеялась Ю Ю. — Я, пожалуй, прямо сейчас этим и займусь.

— На надо моего мужа бить, я ему еще не сказала…

— Логично, — уже серьезным голосом ответила Маринка. — Так что мы сейчас встанем, пойдем к нему и ты ему все скажешь, да и я заодно Никиту порадую. А бить его мы будем как-нибудь потом… когда ваши дети уже вырастут…