Про людей и ямадутов

Глава 5 «Ямадут. Работа.»

На Земле, в этой её части, была ночь и это уже было неплохо. Меньше шума и яркого света. Последнее время, уже более 200 варш, Кинкару чаще нравилась тишина и мягкий тёплый свет. Особенно на таких густо населённых планетах. Момент приближения к душе всегда был чувствительным: его тонкое тело уплотнялось, принимало нужную форму и начинало воспринимать некоторые проявления мира. Поэтому если вокруг было место, наполненное кипением жизни или время в которое обитатели планеты активны, Кинкар испытывал что-то похожее на лёгкое беспокойство.

Дело было в том, что почему-то, с некоторых пор у него стало возникать желание поговорить с теми, к кому он приходил.

Земля была одной из тех планет, на которой приходилось бывать гораздо чаще прочих. Кинкар знал далеко не всё о том, как здесь была устроена жизнь, но некоторые мысли и поступки людей, приводящие их к той черте, за которой их ждал именно он, ему были известны. Эти поступки с какого-то дня стали интересовать Кинкара, а позже вызывать непонимание и удивление. Понимая, на что обрекают себя люди, нарушая закон, он всё больше и больше изумлялся тому, зачем и почему они это делают. Знать, как поступать правильно, знать, что за это будет награда и делать наоборот, осознавая неотвратимое наказание. Такое поведение не укладывались в голове.

Как следователю, распутывающему уголовное дело, ему открывались мотивы, толкающие человека к греху, но только те, что были последними в длинной цепи тёмных мыслей. А Кинкару хотелось понять, как всё зарождалось, менялось, искривлялось. Как существо, в которое изначально закладывалось светлое начало и мудрые знания, приходило ко встрече с ним и его Повелителем.

Однако работа его была устроена таким образом, что разговора никогда не получалось. Чувствуя приближение смерти, люди начинали очень беспокоиться, а увидев Кинкара и вовсе теряли разум от ужаса. После извлечения души из тела, предстояла долгая и непростая дорога к месту суда, но несмотря на то, что они проводили вместе в пути довольно много времени, общения тоже не выходило. Кинкар не мог ничего изменить. Его тело меняло форму не по своей воле, таков был замысел Повелителя, Кинкар становился тем, что наводило на душу самый беспредельный ужас. Вести разговор с существом, вселяющим такую всепоглощающую жуть и ежеминутно истязающим её, душа была не в силах.

Кинкар раз за разом извлекал, уводил и мучал, не смея нарушить заведений порядок. Он множество раз пытался рассмотреть хотя бы крошечный временной зазор когда бы кроме слез и стенаний можно было увидеть в душе проблеск трезвой мысли, но всё было тщетно. Никто не мог услышать его и понять, никто не мог ему ответить.

Внизу в сплошном белом покрове тонко наметилась лента дороги. Зов проявлялся всё чётче. Кинкар спустился на покрытое слоем снежного наката полотно трассы. На обочине, разрывая фарами темноту стояла фура с щебнем. Уродливым наростом к мощному передку прилепилась искореженная груда железа. Совсем недавно груда эта была милой малолитражной «японкой» цвета спелой вишни. Сидевший за рулем не справился с управлением, и игрушечный машинка вышла на встречку. Водитель фуры, молодой мужик стоял неподалёку на коленях, его сильно рвало от только что увиденного в смятом салоне «японки». Его напарник, человек намного старше, бессильно метался вокруг, то дергая заклиненную дверь водителя, то набирая на телефоне номер «скорой».

Внутри вишневой машины умирала женщина. Пробитое и зажатое вторгшимся в салон железом, тело сильно страдало от боли, а угасающее сознание мучилось от ощущения близкого конца и чудовищной несправедливости мира.

………………………………………………………………………

— Всё по минимуму! Всё по минимуму, я сказал! Расширив глаза от злобы выкрикивал Герман и нервно ходил по залу, пол которого угрюмо скрипел старыми досками половиц, — никаких шоколадок! Никаких конфет! Это, сука, не утренник! Это, бля, не детский сад!

У стены возле телевизора, накрытого белой скатертью, стояла безмолвно жена Германа, бесцветная баба с узкими, плотно сжатыми губами и незаметной грудью и одобрительно кивала. Отец сидел в кресле, зажимая руками уши. Он выронил фотографии, которые только что показывал Веронике. На фотографиях они с мамой обнимались.

— Ты чего разорался? А ну рот свой поганый закрой! — прошипела, сузив глаза Вероника, ты что ли вкладываться собрался, экономист сраный?

Она подошла к отцу, опустилась рядом на корточки и положила ему ладонь на колено:

— Пап, сделаем, как ты предлагаешь. Сделаем, как маме бы понравилось.

Семья Вероники переселилась из Армении в небольшой посёлок на Ставрополье около 36 лет назад, спасаясь от обострения очередного конфликта в том регионе. Веронике было 10 лет, и она вместе родителями с энтузиазмом окунулась в строительство нового дома. Денег почти не было, работали сами, стены ставили из чего попало. Но это была новая жизнь, мама и папа были молоды, любили друг друга и будущее, несмотря на сложности, представало светлым, тёплым бесконечным майским днём. Планировку делали вместе, и девочка живо представляла себе свою маленькую уютную комнату, кухню-столовую, которая чуть побольше, но тоже уютную. Представляла где все втроём они будут отмечать дни рождения и Первое Мая и волшебный Новый год.

В новом доме через два года родился младший брат Гера и хотя вроде бы все было хорошо, но Вероника запомнила это время как момент с которого всё начало рушиться.

Мать стала чаще и чаще покрикивать на неё, отец всё больше пропадать на работе, а брат требовать внимания. Вероника болезненно замечала эти перемены как замечают прохладу приближающейся осени по вечерам, и вся словно сжималась, предчувствуя окончание тёплых дней.

В 16 лет жёстким семейным решением она была отправлена поступать в районный техникум. Тогда Вероника запаниковала, вдруг ощутив, что её выселяют из рая и решила бороться. Она устроила истерику на которую мать ответила криком, а отец, смущенный, сбитый с толку неожиданным поведением покладистой дочери, лепетал невнятные ответы:

— Ника, нам тяжело. Двоих вас мы еле тянем. А там и питание и жильё. Работать потом можно устроиться. Деньги наконец начнешь получать.

Она уехала. И хотя за 30 лет последующей самостоятельной жизни в Пятигорске Вероника не раз бывала у родителей, чувствовала она себя так будто уехала навсегда. Будто приезжала потом к родителям не она, а кто-то похожий, по её поручению.

Вероника вышла замуж, но там тоже ждало разочарование. Ни брак, ни материнство не принесло долгожданного счастья. Муж уже через три года скатился в наркоманию и пропал бесследно. Она пахала на трех работах, как-то выживала, становилась суше и злее.

Во время редких визитов или звонков родителям она иногда узнавала о том, что Герман получал от них очередную помощь: машину, взнос на квартиру, крупную сумму. По какому-то злому закону выходило это всегда в такой момент, когда Вероника начинала думать, что смирилась и переболела, однако болезненные уколы в груди выводили её с матерью на прямой разговор даже спустя много лет жизни за пределами семейного круга. Они приезжала на неделю, стирала, гладила, помогала с огородом и хозяйством, решала некоторые организационные вопросы.

— Мам, а скажи мне, почему? Почему меня в общагу при техникуме, а его в мою комнату? Почему ему машину, а мне открытку на новый год? Почему ему квартиру, а мне приглашение картошку убрать во время отпуска?

Мать изумленно пожимала плечами и нисколько не смущаюсь отвечала честно и просто:

— Потому что он слабый, Вероника. Ты сильная, с тебя спрос. У тебя и так всё есть, а ему кто поможет, если не мы с отцом? Ты бы тоже, вместо того что бы лаяться, взяла бы, да и помогла бы брату! Хотя, бы предложила, что помочь?

— Мам, — тёмная вода начинала бурлить в сердце Вероники, — у меня, как ты сказала «всё есть» потому что я работала! Не ныла, не просила, не бухала, а работала! А у него…. А он мне помог когда-нибудь? Или сказал спасибо, когда я его из пьянок вытаскивала и по врачам водила? Мне как ему помочь? Побольше поработать, пока он глаза подкатывает, о том, как трудно жить⁉

— Ишь чего придумала! Брата попрекать⁉ Мать начинала кричать, и Вероника уходила.

Уходить было единственным способом хоть как-то отгородиться от той боли, которую приносило общение с семьёй.

В 2020 Вероника познакомилась по переписке с испанцем. Чуть старше, но очень приятным, неплохо зарабатывающим и мечтающем о крепких отношениях. Через год мужчина позвал её жить к себе в Мурсию и Вероника приняла предложение без сомнений. Пять лет она налаживала новую жизнь, став любимой женой и добродушной домохозяйкой, однако старая жизнь снова позвала её в Россию, в родительский дом.

Отец позвонил ночью, сообщив что мать умерла.

Вероника, договаривались о всех необходимых подготовках к похоронам по телефону и прилетела в день похорон. Радости встречи ни от отца, ни тем более от брата, она не ощутила. Словно она была не родной их кровью, а просто сантехником, прибывшим что бы устранить досадливую течь в трубе.

В день смерти матери родители поругались. Отец вспылил и пообещал уехать на СВО, раз его здесь не уважают, а супруга ответила, что в свои 72 он и там никому нафиг не нужен. Однако будучи осторожной и зная своего мужа, Оксана Игоревна перепрятала семейную казну и паспорта в укромное место. Затем уселась в кресло с планшетом, уснула и умерла. Найдя жену, отец трусил тело, пытаясь привести в чувства, затем долго и неправильно делал искусственное дыхание, пока не изнемог и не упал рядом в слезах.

Приехавший с женой и сыном Герман, свирепея, два дня переворачивал дом в поисках денег. Он кричал на отца, жену и девятилетнего сына. Не пошедший в родителей, удивительно добрый и тихий сын Гриша вжался в угол бабушкиного дивана в спальне и прятал глаза в телефон, обмирая при каждой новой вспышке ярости, накатывающей на разочарованного родителя.

Вероника застала любимое когда-то место разоренным безжалостным обыском и тут же почувствовала, как заныли только-только залеченные испанской провинцией раны.

Когда отец слабым голосом предложил собрать для всех близких пакетики со сладостями на поминки, Герман снова взорвался, требуя экономии.

Пообещав отцу организовать поминки достойно, Вероника вышла из зала в спальню и подсела к мальчику:

— Гриша, скажи, у тебя есть велосипед?

— Нет, — тихо ответил племянник.

— Послушай. Я хочу, что-бы у тебя был свой велосипед. Я дам тебе на него денег. Но мы должны с тобой заключить тайный договор. Согласен?

Гриша удивленно посмотрел на неё, потом на выход в зал, откуда продолжала доноситься бесконечная брань отца.

— Но родители могут, — начал он.

— Да, я знаю, — кивнула Вероника, — могут забрать, поэтому ты спрячешь деньги очень хорошо и достанешь их через год, когда станешь постарше. А пока никому не будешь о них говорить. Договорились?

Гриша несмело улыбнулся и кивнул, а у Вероники неудержимо потекли слезы. План был так себе и так мало было надежды на то, что эти упыри позволят мальчишке позволить себе такую простую радость.

Скоро жена Германа нашла паспорта и деньги в коробке с елочными игрушками. Теперь можно было хоронить мать.

На кладбище отец то и дело пытался показывать мрачным присутствующим семейные фотографии:

— Оксана моя… Оксаночка… Видите, красивая какая?

Герман снова кричал на него и в один момент отец мягко осел на руках, поддерживающих его под руки соседей. Был обморок, была «скорая» и долгие, душные поминки в ненавистной доме.

Вероника возвращалась в Ставрополь на машине, пять лет назад оставленной сыну перед отъездом за границу. Сын Данил решил ещё пару дней побыть с дедом, а Веронике нужно было возвращаться в Мурсию. Она ехала по снежной дороге, а в голове проносился калейдоскоп отвратительных картин последних двух дней. Вдруг переполнившая её злость сорвала какой-то внутренний запор, как перегретый пар срывает крышку котла.

Он колотила руль, рыдала и кричала истошно и некрасиво:

— Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу!

Правое колесо «схватило» небольшой холмик снежного наката у края обочины и машину бросило на встречную полосу.

…………………………………………………………

Кинкар приблизился и с надеждой прислушался к вибрациям, исходящим от умирающего человека.

Нет. Снова тоже самое, что и всегда. Беспорядочные метания мыслей, череда бессмысленных вопросов: почему и за что? И ужас, резко усилившийся при его появлении. Ему снова предстояла дорога, на которой он не сможет никак поговорить с несчастной. Ни дать ей знания, ни получить ответы. Однако долг требовал исполнения.

Кинкар вздохнул и принялся извлекать прямо из жуткого тела свои длинные верëвки.