Про людей и ямадутов

Глава 12 «Отец Евгений и Колун»

— Дядя Женя, ну прошу тебя, отойди же ты от окна, — Колун мягко, но настойчиво взял за локоть высокого и плечистого старика в безрукавке на собачьем меху и решительно оттащил его в глубь комнаты. С неожиданной, для своего преклонного возраста, энергией в голосе тот принялся ругаться:

— Серёга вот чего ты из меня совсем старого дурака делаешь! Ты все рассказал, я все понял! Я ж башку в окно по пояс не высовываю и благим матом на всю округу не ору! Подошёл как ты учил медленно, с краю… Тьфу ты! Да пошло оно вообще к черту, твоё это укрытие! Я сам помогать вызвался, а ты меня запер, как в острог и мучаешь своими правилами уже вторую неделю! А говорил, говорил! Три-четыре дня!

— Ну дядя Женя! — страдальчески затянул полковник Дуванов, ну ты же понимаешь! Я ж не прихоть тут свою на тебе тешу! Дело того требует!

— Да понимаю я всё! Понимаю, что дело! Сам же тебе это дело и предложил. Но корежит меня от такой жизни! Я ж в день вёрст по двадцать по лесу у себя там нахаживал, а теперь вот застрял в тесноте! Дай мне хотя бы через брань эту пар свой выпустить! Я обещал, значит вытерплю! Но то, что до вытерплю молча — такого уговора не было!

— Хорошо, хорошо! Выпускай пар, ори на меня, ругай меня, но только всё тихо и аккуратно! Слишком ты для меня дорог, что бы тебя от пули какого-нибудь лихого залетного снайпера потерять.

— Да я скорей на одной из твоих адских машинок к отцам отправлюсь, прежде чем меня какой нибудь снайпер твой найдёт.

Уже две недели отец Евгений и Колун, он же полковник Дуванов Сергей Иванович, скрытно проживали на аэродроме поселка Агой в Туапсинском районе в ожидании транспорта с очень нужным для задуманного ими дела грузом.

Колун опутал всю территорию аэродрома таким количеством взрывчатки, что когда попытался объяснить дяде Жене на карте объекта, как здесь «туда ходи, а сюда не ходи», тому показалось, что заминирован каждый метр.

Полковник стоически переносил брюзжание старика по этому и другим поводам и не сердился. Дядя Женя нравился ему. Этот Северо-Кавказский отшельник был неожиданно открыт и общителен для человека ведущего монашеский образ жизни. Он не пытался ничему его учить, не доставал заумными речами и не смущал свойственной, как считал Колун, всем монахам унылостью образа. У дяди Жени были очень подвижные руки с узловатыми длинными пальцами и очень добрые глаза. Да, часто эти глаза загорались воинственным огнём, стоило Колуну лишний раз напомнить тому о безопасности, но чувствовалось, что бухтит он совершенно беззлобно.

Когда Колун принял, что ему придется провести довольно долгое время бок о бок с этим человеком, чудаком, который видит вещие сны и слышит голоса, он готовился к очень непростому периоду. Колун сам себя уже считал стариком. Имел массу устойчивых привычек и многолетний опыт холостяцкой жизни. Общество ещё одного старика представлялось ему грустнейший судьбой и мучительным испытанием терпения. Однако дядя Женя оказался очень удобен в быту. О себе заботился сам, а разговоры затевал только тогда, когда словно бы угадывал, что Колун начинал гонять в голове какие то мысли и был готов поговорить.

А раздражение старика было Дуванову понятно. Устойчивый порядок жизни того был прерван. Вольные и безвременные брожения по лесу в поисках не то лечебных трав, не то просто приятных впечатлений, внезапно уступили место тревожным переездам, скрытной жизни и вообще режиму полной боевой готовности, которую Колун требовал, игнорируя протесты.

Вставал монах всегда раньше полковника и этим всегда вызывал у того, привыкшего в раннему, но запланированному подъёму досадный вздох. Вроде бы полчаса разницы, но эти же пол часа и были самые сладкие. Колун видел, что дядя Женя старается не шуметь и не пытается нарочито обломать сон напарника, но многолетняя выучка обрывала сон, когда чутьё разведчика ощущало рядом движение.

Монах в соседней комнате едва слышным шепотом приступал к утренней молитве, а проснувшийся Колун, лёжа в спальнике, в своём углу снова и снова раздумывал о том, что свело их с этим человеком.

Не поторопился ли он доверится странному старику, не стал ли на старости лет падок на всякие мистические концепции, которые с помощью красивых религиозных легенд объясняли всю несправедливость этого мира.

А что? Может и стал! Может быть ум старого офицера перестал находить рациональные объяснения всем кошмарным проявлениям человеческого зла и подлости, с которыми он воюет уже без малого 40 лет. Воюет без перерыва и практически без результата. Не мудрено начать искать ответы в мире мистики. Сергей Иванович не раз прислушивался к себе: есть ли ещё порох в пороховницах? Не утомился ли он от этого бесконечного боя? И всегда потом отвечал себе уверенно: нет, от боя он не устал. Напротив, это труд поддерживал в нём жизненную силу, а каждая малая победа придавала смысл всем усилиям и рискам.

Но вместе с тем, все чаще давала знать о себе и тревога. Та, что часто приходит к человеку, посвятившему всю жизнь одному делу. «А что будет после меня? Что если я не смогу, не успею победить при жизни? Кто вместо меня будет сдерживать всю эту нечисть, которая плодится, как ни в чем не бывало?» Когда в очередной раз убедительного ответа от самого себя Колун не получал, приходила мысль о последнем бое. Прям как в песне. Хотелось дать его кому то такому, самому главному, что ли. Тому, что варит всю эту гнусную кашу в котле, из которого выпрыгивают все эти черти полосатые, которых он, полковник Дуванов едва успевает зачищать.

Операция на Украине стала для полковника таким боем. Так он сперва решил. Но эта война поразила его воображение. Враг, который сначала обрёл черты и адрес, внезапно оказался химеры и исчез, распался на множество таких же как он негодяев и стал недосягаем для рук и оружия полковника. Этот враг выставлял вместо себя либо, совершенно ошалелый от ужаса «мирняк», либо задуренных страхом и ложью пацанов и мужиков с русскими лицами. Не они, ох не они были целью Дуванова.

Погруженный в работу целиком, он все-таки не мог избавится от мыслей о странности этой войны. Он был солдат, ему нужно было понимать, как выглядит и где находится противник, но понимание это было слабым. Держало одно: он видел рядом своих. Это давало четкое ощущение на чьей он стороне.

Первый год войны он активно работал на передке. Перемещался с небольшой группой по разным участкам фронта и в составе различных ДРГ выполнял особо важные задания. Было всё понятно и правильно. Мысли были заняты оперативным тактическим планированием, а организм, взвинтив все свои механизмы, работал в таком режиме, который полковник любил. Режим боевой готовности, сменяемый отдыхом, когда спишь, как в детстве, без снов, сомнений и задних ног. Затем, когда пошли ощутимые потери среди специалистов его класса, командование перевело Дуванова в тренировочный центр под Новочеркасском. Начались бесконечные месяцы тренировок. Он готовил тех, кто уходил на войну, а сам оставался в тылу. Пришли ночи с тяжёлыми мыслями и плохими снами.

Среди прочих, был один повторяющийся. С высоты птичьего полета полковник наблюдал хорошо укреплённый объект. Длинное этажа в два здание, выглядящий как современная фортификация, охваченная с фронта двумя извилистыми рядами окопов, а сзади подпираемое длинной невысокой горной грядой. В окопах копошились бойцы, в капонирах между линей окопа и забором, опоясывающим территорию около здания, урчали дизелями танки. Колун с пробуждением не забывал картинку из сна, но никак не мог вспомнить где в прошлом он мог её видеть. По всему выходило, что нигде. Ещё одна странность без объяснения.

А потом, когда Сергей Иванович только-только решил, что внёс для себя ясность во все вопросы и определил свою роль в этой войне, пришло время хаоса. И линия боевого соприкосновения перестала быть длинной, ломаной линией, идущей по западной границе его страны. Она превратилась во множество коротких, рваных непонятных отрезков. Война вдруг развернулась, вспыхнула со всех сторон. Теперь эти отрезки, эти линии боевого соприкосновения, как резаные раны исчеркали, искромсали все тело его Родины. Не только западные края, соседствующие с историческими врагами, но и Урал, Сибирь и Дальний Восток были охвачены междоусобными войнами, словно вдруг обрушилось средневековье, перечеркнув все достижения цивилизации, разрушив все принципы и институты власти.

Для него, для офицера, было необходимо ощущение фронта, понимание и знание противника. И так же было необходимо осознавать всю картину в целом. Когда же целое не просто развалилось на куски, но ещё и сползло в мутные воды реки перемен, Сергей Иванович совершенно запутался. Раньше он иногда говорил себе: «Вот брошу всё и пойду к Башкиру!» Теперь и этот «запасной аэродром» серьезно лихорадило.

Задания Башкиру выдавал он сам. Имея вес и авторитет в определённых кругах, Колун всегда был нарасхват, как у разных правительств по всему миру, так и у себя на Родине, как военный специалист, чья работа может ощутимо качнуть чашу весов в определённом противостоянии. Рассматривая тот или иной запрос, он собирал максимум сведений о ситуации и фигурантах. Нужно было быть уверенным, что он не просто оружие в чьих-то разборках, а отсекает очередную голову гидре.

Собственно, отсекал голову Башкир и его команда, а Колун делал выбор на чьей стороне будет играть его секира. Выбору полковника Башкир доверял безоговорочно. Не потому, что не имел своего мнения, а потому что знал, что за человек его наставник, и был уверен, что берясь за задание, тот досконально разобрался: что происходит и кто здесь и плохие ребята.

С началом хаоса понять, кто есть кто стало трудно даже глядя на некоторых знакомых людей и известные структуры. Все, кто мог хоть как-то заявить о своих властных притязаниях, вдруг начали это делать повсеместно. Единая власть утратила контроль над происходящим и перестала самоустранилась. Территории дробились и тонули в гражданский войнах. Масштаб их зависел от того, сколько тот или иной лидер мог и успевал собрать вокруг себя сил. Количество этих амбициозных лидеров, готовых лить кровь за своё место под солнцем оказалось неожиданно большим. Отдельный ЧОП мог захватить мясокомбинат и биться за него с местным отрядом СОБРа, который тоже нуждался в базе более основательной и «хлебной», чем казарма на территории центра сил спецназначения.

Преуспевали в этом деле часто те, кто быстрее других разобравшись в ситуации начали выбирать цели, готовиться к захвату и проводить его не мешкая. Те же, кто до последней возможности выполнял свой долг, пытаясь удерживать порядок в городах, потом оказывались в позиции догоняющего. Финансовые системы муниципальных образований тоже сыпались, зарплаты не выдавались, да и те места, где можно было приобрести всё нужное для жизни так же оказывались захваченными вооружёнными людьми. Магазины, аптеки, продовольственные склады через бойницы наскоро собранных баррикад, скалились стволами. Там сидели решившие подумать о себе, а не о долге и других людях. А эти другие люди, напуганные, сбитые с толку, и часто беззащитные, оказались предоставлены сами себе. Рядом же с ними, в обстановке вседозволенности и права сильного, из «ям» и «блатхат» выбрались на свет отморозки, желающие урвать то, что им по зубам. И хотя Колун оставался вдали от городов, продолжая исполнять свои обязанности в своей военной части, он знал это и это его мучило, потому что спасти всех было невозможно, а выбрать приоритет так же не удавалось. Группа Башкира отрабатывала крайние контракты, заключённые в то время, когда можно было хоть что то понять, и скоро воспитанник также обратится к нему вопросом: что дальше?

Дядя Женя появился очень вовремя. Колун, запутавшись в край, начинал присматриваться к карьере бродячего рыцаря. Не понимая, как можно повлиять на происходящее системно, он был готов просто идти по миру, помогая кому то, от случая к случаю.

Массивная фигура монаха появилась в дверях хаты, занимаемой Колуном, и пока полковник сверлил пришедшего вопросительный взглядом, тот внимательно и как-то даже придирчиво осматривал полковника.

— Чем Вам помочь? — военный положил руку на кобуру. Человека он не знал, о приходе его не предупреждали, и никто из других офицеров базы его не сопровождал. Это было неправильно и странно.

— Мне, да, нужно помочь, — начал старик и видимо сбился, раздумывая с чего начать, — мне с тобой, солдат, поговорить нужно. Важное очень дело у меня к тебе.

— Кто Вы? Как сюда попали? Как прошли патрули?

Из под видавшей виды серой куртки выглядывали полы чёрной рясы, человек был стар и сутул, не вызывал тревоги, но Колун предпочитал перебдеть.

— Пегов, это Колун, патруль ко мне в палатку срочно, — быстро сказал он в рацию.

— Хм, что ж ты такой беспокойный то? — произнёс гость без улыбки, — мне ж поговорить просто. Неужто так напугал я тебя, что тебе патруль понадобился.

Теперь полковник понял, что на голове у старика не просто чёрная шапочка, а вязаная монашеская скуфья. Но это не было поводом для того, чтобы отменить осторожность и обойтись без патруля. Если было нужно, Колун и сам умел перевоплощаться в кого угодно. Отработать образ монаха не было бы проблемой при необходимости. Поэтому и этот дед пока не усыпил его бдительность.

— Повторяю вопрос. И лучше тебе, отец, меня убедить, иначе сдам тебя караулу и будешь еще дольше на глупые вопросы отвечать. Кто такой? Как сюда попал?

— Хорошо. Вот же нервический ты. Патруль нам с тобой друг друга понять не поможет. Нам с глазу на глаз говорить нужно. При них я ничего не скажу. Тем более, что сам до конца не всё понимаю.

Было видно, что гость не нервничает от близости патруля и не делает никаких попыток ни убежать, ни атаковать. На открытом морщинистые лице отражалась лишь досада на то, что его не хотят услышать.

— Отец, ты может и хороший, — смягчился Колун, — но и ты меня пойми. Вокруг война, люди с ума посходили. А у меня масса дел. Не могу я, как депутат поселковый с каждым пришедшим по душам беседовать. Правда, дел невпроворот.

— У Бога для тебя, мил человек, похоже другое дело, поважнее. Для тебя и ученика твоего Башкира. И дело это далеко, в Сибири. Крепость у горной гряды. Там твой настоящий враг, — огорошил монах и вмиг замолк, когда в хату ввалились три бойца из караула.

— Товарищ полковник! По вашему приказанию, — вскинул руку под козырёк старший караула.

— Понял, понял, — остановил его жестом Сергей Иванович. Он секунду пытался разглядеть что-то в бесстрастном сейчас лице монаха. Но тот умолк и, похоже, решил полностью отдать себя воле полковника, ничем не помогая тому принять решение.

Человек с улицы не мог знать про Башкира. А знать про его сны об укрепрайоне под горой не мог ни один человек в принципе. И это либо была жесткая провокация и утечка, либо совершенно иррациональная ситуация. Но также это мог быть и ответ на все вопросы, которые разрывали голову Колуна последние недели.

— Как обстановка по периметру? Ничего странного не замечали? Подозрительного? — обратился Дуванов к бойцу.

— Никак нет, товарищ полковник, — старший караула покосился на тихо стоящего в стороне монаха, — все в порядке, без происшествий. Минут двадцать назад «птичку» видели. Шла с северо-запада в сторону Грушинского блокпоста. В центр доложили, что бы там к возможной миномётной атаке готовились.

Недавно Дуванова, в связи с ухудшением обстановки, снова перевели из Новочеркасска на фронт. Полк стоял на одном из самых напряжённых участков. Вернее, напряжённым он был несколько месяцев назад. Теперь же с наступлением хаоса, движения фронта практически прекратилось. Скорее всего, командование с обеих сторон выживало какой-то определённости. Тем временем личный состав с обеих сторон постепенно расползался в неизвестных направлениях. В строю оставались либо самое верные долгу, либо те, кому некуда было сбегать. Не было ни домов, ни семей, о которых стоило позаботится. Но тем не менее фронт стоял и противники нет-нет, да и постреливали по позициям друг друга, перед этим осмотрев вражеские окопы с помощью дронов. Обычно, после того как над опорниками или расположением пролетали птички, через некоторое время пять-шесть раз отрабатывал 120 мм миномет, поэтому все знали: увидел «птицу» — займи укрытие.

Было очевидно, что ничего про старика патрулю неизвестно. Значит либо он классный диверсант и проник на территорию части незаметным, либо…Обучение патрулей и контроль их работы Колун проводил сам, видел, что ребята толковые. Бестолковые в его части не задерживались ни на каких должностях.

— Свободен, лейтенант!

Следующие пару часов он слушал рассказы отца Евгения. Переспрашивал на автомате, пытаясь поймать на лжи, настолько странным было то, что тот говорил. Вернее, не столько странным, сколько пугающим. Пугало то, что масштаб и причина происходящей в мире смуты стали проявляться. Но были они настолько необычными, что проще было объявить себе, что старик врёт, либо сошёл в ума. Но монах был совершенно адекватен, незаметно для себя самого проходил все скрытые тесты полковника и не путался в своих показаниях даже в мелочах.

Информация, или как говорил дядя Женя, откровения, приходили к нему как во время сна, так и в периоды бодрствования. И еще во время молитвы. Иногда он как бы присутствовал при чьем-то разговоре, иногда становился свидетелем какой-то сцены, а случалось слышал голос обращённый к нему. Отдельные фрагменты общей картины становились ясными сразу, некоторые повторялись неоднократно, но оставались непонятыми. В какой то момент монаху стало понятно всё, он знал куда ему отправляться и что делать.

«Из темноты пространства, окружающего землю, явился могущественный демон. Своей силой он пытается как туча накрыть и земную твердь, и бурные воды земного океана. И хочет в темноте, окутавшей мир создать себе армию потворников, которые преумножат его мощь.»

— Демон, это не обязательно черт с рогами и копытами. Это сущность любая, даже человек, но который Бога отрицает, — пояснял дядя Женя растерянному Колуну, — а тьма, как видишь, это тоже, не когда лампочка в комнате перегорела или звёзд из-за туч не видать. Это когда беззаконие на земле творится начинает и люди гибнут без вины и покаяния. Тьма в сердце опаснее любой другой, и ты меня сейчас слушаешь, потому что тоже эту тьму стал видеть в людях часто. И поэтому веришь, что всё, что я говорю, не бредни старого дурня из леса, а правда.

— Я слушаю тебя, отец, потому что ты имя назвал, которое знать не должен. И пытаюсь понять, что тебе от меня действительно нужно. А твои истории про демонов для меня — дичь, которой ты что-то прикрываешь. Разобраться бы что.

— Я, мил человек, родился в миру. Жил среди людей долго. Повоевал и поработал, кстати. Прежде чем сан духовный принять, пообтерся то с народом. И кое-что о природе людской мне известно. И вижу я, что ты мне веришь. Вижу, что Бог мне ровно столько открыл, что бы ты меня не прогнал при встрече. Да, непривычно тебе о таком размышлять, тяжело принимать. Но видать жизнь заставила. И слова мои в тебе отзываются это ж ясно, вон!

Отец Евгений указал на лицо полковника, словно оно, не считаясь с волей хозяина, открыто свидетельствовало монаху о том, что творится у того внутри.

— Думаю, слова мои отвечают на вопросы, которые давно в тебе сидят, как занозы. Задолго до моего прихода появились.

Потом дядя Женя нарисовал примитивную картинку, и полковник разглядел в ней схему укреплённого объекта из своих снов.

— Про тебя я больше ничего не знаю. Сказано было, как тебя найти и что тебе открыть. Остальное тебе только на веру принять придется и мне доверится.

— Ну предположим, — тяжело вздохнул Колун, — предположим, принял и доверился. Что делать то со всем этим мракобесием? Я ж по волшебным делам не специалист. С нечистью бороться не обучен. Ни посоха, ни палочки волшебной не имею.

— А ты не ëрничай особо, а послушай дальше. Делать нужно будет то, что умеешь. Сила демона в потворниках, которых он сейчас разметал по свету, как щука икру по заводям. И сейчас из этих икринок в мутной воде растут чудовища. Когда они станут большими, тогда их сила сложится и станет немереной силой его, демона.

— И?

— Чего «И»? Не знаю, чего «И»! Не знаю, что будет! Но явно не Масленица! Поэтому вырасти им позволить нельзя. И вот мне дали знать, где один из таких потворников. Он наша цель. Место это, где он засел, называется Кедровый. И раз я здесь, раз Бог меня привёл, и ты меня слушаешь, значит всё так и есть. Значит ты и твой Башкир должны этим заняться.

Несколько дней после этой встречи Колун наводил справки про монаха и выяснял, кто может быть воплощением видений отца Евгения в неприметном поселке Кедровый, в далеком Красноярском крае. Эти дни подозрительный монах жил в одном из домиков поселка расположения части, находясь под постоянным контролем расторопного сержанта, которому было велено в беседы со стариком не вступать и все его перемещения сопровождать. Некоторые из офицеров оставили часть, решив, что пришло время спасать семью, а не выполнять приказы командования. Монах просил поселить его с бойцами, но Колун не позволил. Ни диверсия, ни проповедь в рядах личного состава ему была не нужна.

Раздираемый сомнениями и надеждой полковник работал над безумной информаций. Чем дальше он закапывался в нее и прояснял детали, тем менее безумной она становилась. Сопоставив «нарытые» данные, Колун пришёл к выводу что укреплённый район, это резиденция мятежного губернатора Красноярского края. У полковника не было дел в том регионе, и он плохо ориентировался в расстановке тамошних сил, но про дерзкие шаги губернатора начали говорить ещё с полгода назад, когда мир начал содрогаться от многочисленных взрывов локальных войн. Он был один из тех, кто с приходом хаоса, вышли из-под контроля Москвы и начали создавать в своей вотчине некую форму собственного государства. Сперва всë это казалось блажью сошедших с ума чиновников, но когда стало ясно, что у центра просто нет сил и времени на усмирение то одного то другого бунтующего региона, пришлось признать, что наступила новая реальность. Новые границы, новые законы, новые лидеры.

Часть сознания Колуна оставалась верной присяге и продолжала служить, выполняя приказы Верховного Главнокомандующего, и когда приходили вести о появлении очередного удельного князя, Колун уже не удивлялся. Он верил, что его работа нужна здесь что бы защитить Родину, сохранить её территории, целостность, восстановить единоначалие. Но с грустью понимал, что когда вернется порядок, кому-то придется возвращать всех этих бунтарей в стойло. Возможно и ему в том числе… Скорее всего ценою большой крови.

Итак, выводы указали на губернатора Красноперова, однако это никак не подтверждало того, что его необходимо устранить физически. И, конечно, ничего не могло на это указывать, думал раздражённый полковник. Да, монах, знает удивительно много, но опыт утверждал, что информация часто приходит к людям очень странными путями и они часто могут не знать, что с нею делать, могут иметь желание использовать во благо или кому-то во зло. И даже если монах не придумал свою историю и увидел всё действительно в видениях и прочих откровениях, Колун не имел права принимать это как руководство к действию. Ему нужны были привычные, подтверждённые, железобетонные факты того, что фигурант совершил преступления, заслуживающие наказания в виде встречи с группой Башкира. Браться, за дело по устранению на основании того, что человек с улицы уверен в том, что другой человек это воплощенное зло, было не в его правилах.

Однако, было в душе и другое чувство. И как ни старался Колун его игнорировать, оно не давало о себе забыть. То, что проходило в словах монаха красной нитью, каким-то непостижимым образом, словно бы пробовало отвечать на все те вопросы, что роились в голове старого вояки. А в голосе, жестах, самой высокой, сутулой фигуре была такая спокойная, величественная уверенность которая будто говорила Колуну: «Да, я всё тебе объясню. Всё растолкую.»

В те немногие часы, проведённые вблизи дяди Жени, Сергей Иванович чувствовал, что выздоравливает от какого-то недуга, начавшего поражать сомнением и страхом его волю. Заповедными струнами первобытного своего существа Колун ощущал: этот человек не имеет за спиной ни зла, ни корысти.

И всё-таки чувства эти разбивались о веские доводы разума опытного аналитика.

Около восьми вечера полковник вышел из хаты и направился к штабному дому. Комполка, вопреки советам Сергея Ивановича занимал приметный в посёлке, двухэтажный особняк. Напрашивался под прицел миномëтчика, как был уверен полковник. Дуванов нёс с собой жестяной банку с чайным таёжным сбором. Дмитрий Алексеевич Фисенко очень его любил и полковник расчитывал с помощью душевного чаепития настроить командира на сговорчивый лад. Предстояло получить разрешение на боевой выход разведгруппы в расположение противника.

Командовать группой Колун намеревался сам. Ему была необходима встряска, которая выметет из головы всякий вздор и вернет прежнее настроение. Нужно было срочно погрузится в работу, но не в рутинный труд инструктора, аналитика и командира, а в угар боевой работы полевого бойца. Колун знал, что комполка не одобрит его участие в выходе, будет давить на его бесценность и важность тут, в штабе, напомнит про возраст и прочие сильные аргументы. Однако Сергей Иванович настраивал себя на упорное противостояние.

Заодно нужно было доложить, что он высылает из полка старого монаха, которого сам же и прописал близ себя, и допрашивал третий день якобы, как ценного информатора, якобы с той стороны. Колун боялся своего неоднозначного отношения к старику и теперь приняв решение, надеялся больше с ним не увидеться. Все разумные доводы были против того, чтобы верить монаху. Точка. Остальное: мистика, блажь и глупости. Завтра утром конвой сопроводит его до дальнего кордона, где усадит в машину снабжения. Часов через двенадцать КАМАЗ доберётся до Новочеркасска в Ростовской области, а это уже относительно мирная земля и на этом долг Сергея Ивановича перед своим неожиданным гостем будет покрыт.

Дом комполка стоял по правую сторону неширокой улицы, а не доходят до него метров двадцать, по левую сторону стояла хата, которую бойцы ещё месяца три оборудовали под баню. В бане, вернее в обширном предбаннике, где размещался широкий стол и несколько лавок, Колун разместил монаха. Уже несколько недель с водой были серьёзные перебои, бойцы мылись кое как, на баню не хватало, поэтому старик никому не мешал. Однако команда, заготавливающая дрова, несмотря ни на что работала исправно, поэтому раз в три дня доставляла обильную порцию напиленных стволов для колки и вываливала их в трёх и метрах от входа в банную хату. Каменку для нагрева вёдер с водой не топили и за три недели образовалась гора чурок с человеческий рост.

Что-то остановило полковника, когда он проходил мимо временного жилища монаха. Сам не понимая почему, он, обойдя дровяную гору, остановился, задумавшись перед обитой старым дерматином дверью на чахлых петлях.

«Может всё таки попрощаться со стариком?» — успел подумать он, когда в следующую секунду воздух разорвал свист подлетающей мины. Рвануло мощно и хлëстко. Волна разрыва взметнула землю, дрова и полковника. Снеся телом хилую дверь, он влетел в сени банной хаты. Сознание погрузилось в бесшумную темноту, но лишь на несколько секунд.

Вынырнув из мрака, он огляделся ошалело, понял, что лежит на животе в маленькой комнате сеней, увидел на полу в перемешку с поленьями нищенский скарб: старая побитая эмалированная кастрюля, тряпки, веник, куски известки и пробитая банка с таёжным сбором. Его банка. Накатила тяжкая тревога и Сергей Иванович не поднимаясь, принялся лихорадочно осматривать себя, сжимая пальцы рук. Отпустило: всё работало. Он приподнялся и взглянул на приём, лишившийся двери, заметив ставшую в два раза ниже дровяную гору. Колун понял, что напиленные чурки оказались между эпицентром взрыва и его тушкой, приняв на себя весь шквал осколков. Он проследил взглядом вероятную траекторию их полёта и повернулся к внутренней стене сеней, за которой был предбанник. Какой-то то любитель географии разместил на ней большую карту Российской Федерации. Теперь по пожелтевшей матовой бумаге карты от Краснодарского края в сторону Сибири тянулась дорожка пробоин от мелких осколков, увязших в глинобитной стене. Самый крупный осколок топорщится острыми краями во главе этой дорожки. Колун присмотрелся. Прямо из под этого, горячего ещё куска чугуна, начиналось название города.

«Красноярск», прочёл он по слогам.

«Да ладно», — метнулась в гудящей голове. Полковник таращился в название города. Туда призывал отправиться его странный монах. Дуванов пытался осознать происходящее. Потом справа от карты отворилась дверь в предбанник и прямо перед носом полковника в тесном проёме возник дядя Женя.

Спустя три дня Колун и монах покинули расположение части в Запорожской области и отправились на одну из баз полковника в Ростовской области. Предстояло планировать операцию, и задача эта была, в новых условиях, очень непростой. Многие люди, коллеги, которые предоставляли информацию были недоступны для связи, не было четкого понимания как обеспечить материальные ресурсы, логистику и исполнителей, наконец. Да, Башкир был на связи, спутник обеспечивал пока устойчивое соединение, но Сергей Иванович ещё не решался обсуждать с ним операцию без собственного полного понимания всех обстоятельств.

Дело, даже при грубых прикидках предстояло настолько трудно выполнимое, что даже если удастся обеспечить всю необходимую подготовку, группа исполнения понесёт очень ощутимые потери. И это была самая оптимистичная версия. Не оптимистичная выглядела как провал и гибель всех бойцов. А группе Башкира в последние месяцы, даже на менее трудных заданиях приходилось испытывать тяжелейшие удары. Мужики, работавшие с Башкиром с самого начала, опытнейшие специалисты, выбывали один за другим на длительные сроки от серьёзных ранений. Были и погибшие. Сергей Иванович знал, как это мучает и угнетает его воспитанника и понимал, что разговор должен быть очень предметный, а аргументы для убеждение Башкира к участию — железобетонные.

На планирование ушла неделя. Колун продумал с десяток вариантов. Он подступался к укрепленному району разными составами штурмовых групп с разными вариантами вооружения, средствами усиления и даже арт подготовки, ставил на уши всех своих контрагентов, которые могли предоставить хоть что-то из необходимого. Однако ни один из вариантов не получался для группы Башкира на столько эффективным, что бы можно было говорить об умеренных потерях. Главную проблему представляла скорость, с которой нужно было провести штурм и устранение цели.

Кроме того, что «укреп» удерживали силы до роты с приданными танками, так ещё в 15 км находилась военная часть, где размещался 206 полк восточного округа и мобильный артдивизион. Было очевидно, что в случае необходимости на помощь гарнизону «укрепа» выдвинется такое усиление, с которым вести бой будет просто не реально.

Так же Колун понимал, что наверняка из резиденции существует путь эвакуации для важных персон. Это было одним из основных принципов обеспечения безопасности. Да и анализ конструкции жилого комплекса указывал на это. Позади здания протягивался километров на пять невысокий, но крутобокий горный хребет. И если бы Сергей Иванович консультировал проектировщиков, то обязательно потребовал бы заложить ход или тоннель через эту эффективную преграду на другую сторону. Чтобы как только станет ясно, что на объект совершено нападение, хозяин не дожидаясь исхода боя мог тут же покинуть опасное место. Тогда нападающие, даже если им удастся сломить сопротивление гарнизона, окажутся перед горной грядой, отделяющей их от цели. Цель эта может удалиться с высокой скоростью в неизвестном направлении. Просчитать точку выхода запасного хода с высокой точностью было невозможно.

Все это означало, что штурм должен быть не только эффективным в плане уничтожения всех сил и средств обороны, но и стремительным. Нужно не только успеть до подхода поддержки из войсковой части, но и до того, как долбанный губернатор сдрыснет с объекта. Это считанные минуты.

Полковник мял ладонями кожу на голове, казавшейся разогретой как чайник, растирал красные от недосыпа глаза, отбрасывал в сторону испещренный схемами, стрелками и знаками очередной лист с картой «укрепа» и опрокидывал чашку за чашкой ароматного алтайского отвара. Решения не было.

Однако ещё через три дня он зашёл в комнату к дяде Жене, опустился на стул рядом с кроватью, на которой монах сидя читал какую-то книгу, посмотрел на него усталым и торжествующим взглядом.

— Я всё придумал, отец. И почти организовал. И теперь нам надо ехать.

— Куда теперь? — заинтересовался тот.

— На море, — мечтательно протянул полковник, — есть возле города-героя Туапсе, одно премилое местечко. Поселок Агой. А при нём старый военный аэродром.