Прикладная рунология

Глава 29 О женском…

Домик был маленьким и уютным. Два этажа, три спальни сверху, гостиная, кухня и столовая внизу. Несколько кладовых, современные уборные, крохотный садик на заднем дворе, заросший бурьяном. Здесь пахло кофе, корицей и восточными маслами. В гостиной на полу лежал толстый ковер и валялись подушки, на стенах висели в перемешку гравюры разных стилей и эпох, напротив окна — большой веер с изображением цветущей вишни, по углам таились колокольчики и бумажные фонарики. Экзотично, броско и совершенно непривычно. Как и сама хозяйка дома.

Ульрике вставала рано, но до обеда могла ходить в халате и восточных тапочках с загнутыми носами. Она читала газеты за столом и пила горький, крепкий кофе три раза в день. Работала у окна в гостиной. Мало говорила и иногда уезжала по делам.

Тогда Милисент оставалась в доме одна, не считая, конечно, служанки, отвечавшей за кухню и жившей где-то неподалеку. А еще слуги, который выглядел как настоящий головорез и обитал в небольшой пристройке. Он показывался на глаза вечером, обходил весь дом, проверяя окна и двери, закрывал замки, желал спокойной ночи и уходил к себе. Баронессу он вгонял в дрожь, однако хозяйка дома говорила с ним спокойно и вежливо, принимая, как равного.

Несколько раз за прошедшую неделю заезжал Хартман, рассказывая новости о происходящем в городе. Настоящие новости, а не те, что писали газеты. Там все еще раздували скандал вокруг Герхарда, намекали на ссору с императором, тщательно обходили стороной здоровье Великого герцога. Альберт же привез записку от бастарда императора и букет лилий, от которого почему-то захотелось плакать. Невольный посыльный же рассказал, что Кристиан идет на поправку, и скоро все закончится, но в выходные лучше не выходить из дома.

Ульрике к предупреждению отнеслась серьезно и в пятницу раздала слугам строгие рекомендации. Милисент оставалось лишь не досаждать и не путаться под ногами. Она забрала из гостиной несколько книг восточной поэзии, переведенной на имперский язык, и изучала их в отведенной ей спальне. К общению хозяйка дома не слишком стремилась, обозначив свою позицию в первый же день:

— Я спасла тебя, потому что покинь ты столицу, поиски отняли бы время и силы, а их сейчас есть, куда потратить. Здесь ты будешь в безопасности до тех пор, пока все не уляжется. Или пока Кристиан не решит иначе.

— Как ты догадалась, что я сбегу? — спросила тогда баронесса, не собираясь спорить.

— Я помню тебя в тюрьме. Покинув ее однажды, ты вряд ли загорелась желанием вернуться.

Тюрьма. Тогда, после памятного разговора с Кристианом, на утро Милисент впервые увидела его любовницу. Та сидела в кресле начальника тюрьмы со стопкой бумаг, которые сразу же сунула под нос проснувшейся пленнице, прибавив к ним перо. Стоило ознакомиться и подписать, как они покинули кабинет и направились куда-то по мрачным, темным коридорам.

Тогда на смерть перепуганная баронесса еще с трудом верила в избавление и за уверенной в себе рыжей женщиной едва ли не бежала. А перед самыми воротами замерла, ощущая, как сердце бьется в горле, а ноги отказываются шевелиться. Перед ними открыли калитку. Рыжая дама, даже не соизволившая представиться, вдруг обернулась и взглянула на нее:

— Хочешь остаться?

Окрик подействовал не хуже удара хлыстом, и Милисент рванула вперед, к свободе, едва не спотыкаясь. Там, за воротами, их ждал экипаж. И безопасность, в которую она поверила, лишь когда страшное место осталось за поворотом.

Да, Ульрике видела ее и запомнила чужой пережитый ужас. Сделать выводы несложно. А любовница Великого герцога не могла быть глупа. Оставалось только благодарить ее память и предусмотрительность, а еще случай, заставивший Хартмана задержаться в городе.

В выходные кухарка не пришла, а головорез покинул свою каморку. Он зарядил ружье и поставил его у входной двери, которую запер на засов. Окна закрыли плотными занавесками. Стало так тихо, что собственное сердце казалось чересчур громким. Им оставалось только ждать развязки, и один день Милисент еще выдержала, но на следующий тишина начала сводить с ума. И не только ее.

Они обедали бутербродами с холодной ветчиной и сыром, запивая их кофе, когда Ульрике предложила:

— Хочешь, выпить?

Баронесса сразу же кивнула. Она не знала, какие мысли бродили в голове хозяйки дома, но лицо ее было напряженным, а взгляд то и дело устремлялся к часам. Она не могла занять себя работой и от того страдала сильнее, а сама Милисент уже готова была лезть на стену.

Ульрике прошла в гостиную, достала из буфета бутылку с красной жидкостью и два бокала, плавным движением опустилась на ковер и указала на место рядом:

— Располагайся.

Милисент подчинилась. Почему бы и нет? Когда еще она сможет запросто поваляться на ковре, не думая ни о платье, ни о манерах, ни о… Да вообще ни о чем, кроме самой беседы. Чем-то же надо приправить выпивку.

Напиток оказался крепкой настойкой с пряным ягодным послевкусием. От одного глотка перехватило дыхание, а на глазах выступили слезы, но баронесса справилась. Выдохнула. И подгребла к себе побольше подушек, устраиваясь полулежа.

Ульрике от напитка даже не поморщилась, только скупо улыбнулась и заглянула в пустой бокал, словно пытаясь найти ответы на свои мысли, а потом неожиданно сказала:

— Папаша мой любил такие настойки. В Варении часто их делают. Ты же знаешь особенности провинции? — голубые глаза сверкнули чем-то странным, ни на что не похожим. — Фермы, поля, коровы и овцы. Хочешь жить — трудись, а не можешь — побирайся. Люди выживают, как могут. Собирают ягоды, сочиняют рецепты, в каждой семье — свой, потом хвастаются друг другу. Меняются. У меня было три брата и четыре сестры. Двое младших умерли совсем крошками. Мать вечно ходила беременная или кормящая. Раздутая, как шар. Она тащила на себе дом, детей, помогала в поле. Папаша тоже работал, пока мог. Помогал соседу стелить крышу и упал. На лекаря денег не было, наша местная знахарка, как могла, залечила. Говорила, что маг нужен. Но в Варении водники редко встречаются. Чаще земляные, за урожаем бдят, чтобы земле отдыхать давали, и все остальное. В общем, толковой помощи он не дождался, кости кое-как срослись, но неправильно. У него начались боли, и он запил…

История была простой. В родном городке Милисент встречались похожие. И с примерно одинаковым концом: алкоголь, болезни, смерть. Кому-то везло выбиться в люди, поэтому родители так ухватились за ее внешность, а потом мертвой хваткой вцепились в патенты на службу. Шансами не разбрасываются.

— Как вы встретились с Кристианом?

За все годы их знакомства она так и не задала очевидный вопрос, не желая переходить однажды прочерченную границу. Однако сейчас все границы смешались, смялись, потом все, конечно, вернется на круги своя. Но в тихом, почти мертвом доме, где мерно тикали часы, необходимо было поговорить хоть о чем-то.

Ульрике снова наполнила стопки, но пить не торопилась. Взгляд ее затуманился, подернулся пеленой воспоминаний, от которой не сразу и отмахнешься.

— Когда папаша помер, Яцек — старшенький наш, вознамерился в город ехать. И не просто в город, а в столицу. Работу искать. Денег. Младших поднимать. Матери помогать. Ехать они вдвоем с Ласло решили, остальные должны были остаться ждать денег. Тогда я поняла, что уехать — это шанс. Вырваться. Сбежать. Увидеть что-то новое. Я украла старую отцову одежду, обрезала волосы и пролезла к ним в вагон. Яцек договорился с кем-то из поезда проехать за малую плату в грузовом. Я все слышала. Спряталась. А когда меня нашли, было уже поздно. Орал он знатно, конечно. Даже поколотить пытался, но мне уже поле было с лужок. Так мы втроем в столицу и приперлись…

Милисент усмехнулась, представляя себе такое прибытие, и глотнула обжигающий напиток.

— Правильно улыбаешься, — кивнула Ульрике, — никому мы тут даром не нужны оказались. Я-то пару дней с открытым ртом походила и поняла, что наша деревня — это так, шелуха. А столица есть столица. И таких как мы тут — каждый второй. Не считая, конечно, аристократов. Яцек, тот долго еще не верил, все пытался что-то кому-то доказать. Лез куда-то. Долез. Заприметили нас и однажды вечером отвели к ночному императору. А тот определил работать. Меня к ночным бабочкам хотели, но я сказала, что буду красть. Ему показалось забавным. Он вообще был большой шутник тот император. Мне определили испытательный срок. Братцев приставили деньги из торговцев вытрясать. Вот такая у нас вышла новая жизнь…

А она еще думала, что ей не повезло. Нет, муженек-заговорщик, конечно, тоже не сахар, но… Выбор между торговлей собой и возможностью в любой момент попасться жандармам. Даже сравнить нельзя.

— Пару лет так и жили. Мне даже наставника определили. Одного из старых воров. Он все пил больше, чем учил, но кому-то там давно чем-то помог, вот его и держали. Он первым и заметил, что у меня талант камни определять. Алкаш алкашом, а все мозги не пропил. Начал нашептывать императору. Тот нашел какого-то прогоревшего ювелира, чтобы меня дальше учить. Откупные начали иногда камнями брать. Так и пошло. На улице я почти появляться перестала. Сидела себе в домике, камни отсматривала, училась. Память у меня хорошая, вот и запоминала все, что говорят. Применяла. Старалась. Шанс, он ведь разный бывает. У ночных бабочек век короткий. У воров чуть длиннее, а ювелиры, пусть даже ночные, могут прожить долго. До самой старости. И пусть баб там отродясь не видали, я старалась.

Баронесса одним глотком допила оставшийся напиток и молча протянула бокал. Ульрике усмехнулась и наполнила до средины. Странно видеть ее сейчас в этом доме и знать, что когда-то она жила в разбойничьем гнезде.

— Кристиана я на улице встретила. Гулять иногда выбиралась, вот и… Шла, увидела двоих разинь. Один-то еще боле-менее, на местного похож, а вот второй… Костюмчик хоть и не дорогой, но уж больно ладненький, а уж ботинки… Подошва в два моих пальца. Такие на окраинах не носят. Даже император. Повелитель не должен отличаться от поданных, иначе — не поймут. Денег-то у него много было, но… Порядок есть порядок. В общем, Кристиана я сразу заметила. И решила подурить. Проучить залетную пташку. Кошелек вытащила, тут-то меня его элементаль и поймал…

Хозяйка дома тряхнула волосами и вытащила из них шпильки, позволив непокорной гриве растечься по плечам. Она улыбалась, но скорее грустно. Милисент так улыбалась, вспоминая себя до свадьбы.

— Когтистая лапа появилась из ниоткуда и схватила за запястье. Я тогда чудом не завизжала. С магами связываться нельзя — это на Веслом Дворе все знали. А я… Сглупила. Начала вырываться, ругаться, угрожать. Кристиан только рассмеялся, шапку стащил и все понял. В двадцать парнем сложнее прикинуться, чем в шестнадцать. Хоть у меня фигуры никогда-то и не было.

Ульрике и сейчас могла похвастаться стройностью и легкостью, которой позавидовали бы многие аристократки. Она выглядела моложе своих сорока, хотя и не пыталась скрыть морщинки. И никакой магии. Даже немножко завидно, хотя… Каждому свое. Будь рыжая воровка фигуристее, неизвестно, чем закончилось бы ее пребывание в Веслом Дворе.

— А что потом?

— Потом? — хозяйка дома глотнула настойки. — А потом — сказка. Кристиан мена забрал. Привез на одну из квартир в центре. Я сбежать пыталась. А ему надо было найти подход к ночному императору. Уж не знаю, зачем… Тогда я не слишком во все вникала. Он начал спрашивать, я ругалась и не говорила. Потом меня выкрасть попытались, Хартман с Кристианом тогда знатно развлеклись. В итоге, в Веселый Двор мы вернулись втроем. Кристиан о чем-то долго с императором разговаривал, потом они пили и играли. В карты. Хартман тоже пил, но еще меня караулил. Чтобы не сбежала. Я и сидела смирно. Кристиан выиграл. Император рассмеялся. Оказалось, что играли они на меня. И Великий герцог забрал свой выигрыш.

Вот и вся романтика… Ставка, карты, выигрыш. Неудавшаяся кража, обернувшаяся далеко идущим приключением.

Милисент покачала головой, не зная, что говорить. И стоит ли вообще говорить. Чужая жизнь оказалась странной и увлекательной, можно было бы отнестись к ней, как к сказке, но… Рыжая воровка сидела напротив. Живая. Настоящая. Оставившая позади страшную жизнь.

— Как? Как ты смогла?

— Стать такой? Не сразу. Далеко не сразу. Сначала-то дурила, конечно. Возмущалась, ругалась. Кристиан смеялся и тащил в постель. Потом голова включилась. Я поняла, что живу почти в центре столицы. Сплю на чистом. Ем свежую, горячую еду, приготовленную не мной, моюсь в горячей воде каждый день. Могу одеваться так же, как и модельки в журналах. Могу спать до обеда или гулять, где мне вздумается. И не бояться. Ничего больше не бояться.

Не бояться — это счастье. Баронесса знала, что такое отсутствие страха. Такое блаженство дано понять не каждому. Вот почему Ульрике догадалась о побеге. Она просто тоже знала, что такое страх.

— Первый год я вообще ни о чем не думала. Жила, как птичка в золотой клетке. Ела, спала, одевалась в шелка, ходила с Кристианом по ресторанам и театрам, училась за собой ухаживать. Волосы, ногти, кожа. Плыла себе по течению, даже не вспоминая о прошлом. Братцы мои так в Веселом Дворе и остались. О матери вспомнила один раз, Кристиан нашел могилу. Оказалось, пока мы по столице мотались, в деревне какая-то болезнь прошлась. Многие не выжили. У меня остались только брат и сестра младшие. Обоих забрали соседи на время, но герцог дал им денег, этого хватило, чтобы младших прокормили и помогли устроиться. Больше я о них не слышала.

Неудивительно. Овдовев, баронесса тоже о своей родне ничего не узнавала. Хватило того, что должности и места им сохранили, а дальше… Дальше ее не касалось. Пусть сами выкручиваются. Она со всеми и давно уже расплатилась.

— Проснулась я тогда, — продолжала рассказывать Ульрике, совсем не пьянея от настойки, — когда Кристиан вдруг перестал приходить. Пропал почти на неделю. А я испугалась. Вдруг поняла, что без него я — ничто. Приживалка. Пустое место. Из квартиры меня выгонят. Платья много не стоят. А драгоценности и вовсе не дороги, если их заложить. Тогда голова и заработала. Кристиан вернулся, я начала спрашивать, а он вдруг огрызнулся. Сказал, что не моего ума дело. Мы поссорились первый раз. Мне пошло на пользу. Я начала думать. Считать. Считать я всегда умела хорошо, вот с буквами не задалось, а деньги… Когда считать умеешь, быстро понимаешь, разницу в положении. Я и поняла. Да, то, что у меня было, мне казалось дворцом и золотом, но на деле… Для Великого герцога мои причуды вряд ли стоили много. А уровень оставался где-то рядом с певичками из театра, которых берут в содержанки. Тогда-то я и поняла, что и представления, и рестораны, которые мы посещали, были из полусвета. Из тех мест, куда прилично ходить с любовницами, но не с женами. И что ни одна аристократка в такое место и шагу не сделает.

Милисент представляла, о чем идет речь. Нет, сама она в таких заведениях не бывала. Герхарда удар бы хватил, если бы она предложила подобное. Но слышала много интересного. А Великий герцог в молодости, оказывается, был далек от морали. Очень далек.

— И что ты сделала?

— Сначала разыскала Хартмана, кроме него я из знакомых Кристиана больше никого не знала. Переоделась в мужское, пошла в порт, там в кабаке мы и поговорили. Берти, он умеет выглядеть простым, немного глупым, своим в любой компании. Но на деле он очень умен. И про нас все понял сразу. Он и рассказал, что у Великого герцога есть жена. А у той — четвертый выкидыш, да еще и на позднем сроке.

Четвертый выкидыш… Четвертый. Даже услышать страшно. А пережить… Четыре выкидыша. Ходили сплетни, что Великая герцогиня никогда не берет на руки младенцев, хотя покровительствует приютам, и отдаляет от себя беременных девиц. Якобы видеть их не хочет. А одну дуреху, которая о своем положении умолчала, она даже отчитала. Так та потом слегла и вроде бы даже ребенка скинула…

Сплетни. Да после такого не то, что младенцев, на детей вообще смотреть не захочешь. Понятно, почему Юстаса усыновили в столь позднем возрасте. Да, теперь понятно. Но все же… Четыре выкидыша. Ужасно.

— Тогда я напилась. Знатно. Потом проспалась, протрезвела и решила учиться. Решила, что шанс упускать нельзя, а мне повезло так, как редко кому везет. И я все свое везение едва не проела. Вытрясла из экономки, которая мои комнаты держала, сколько денег мне выделяется в месяц. Толковая женщина была. Все понимала. Сначала носом крутила, но я к ней подходи нашла. Села пересчитывать траты и быстренько ошибки откопала. Приворовывала она. Не для себя — для сына. На патент ему копила. Я разрешали брать нужную сумму, а взамен она начала мне помогать. Чтобы изменит жизнь, нужно учиться. Она искала мне учителей. По чтению, письму, истории, описанию земель, риторике, литературе… Я старалась, очень старалась. И для себя, и… Хотела Кристиана удивить. Думала, вот появится, увидит меня, новую, будет гордиться. Его не было полгода. Плата продолжала поступать, я училась и откладывала деньги. Думала, что лучше сделать с полученной суммой. Как жить, если он вдруг не появится, а он вернулся…

Слушать о чужих стараниях оказалось неожиданно тяжело. Вспомнилось, как сама она сидела в баронской библиотеке и читала, читала, читала — наверстывала отсутствующее образование. Пыталась поймать судьбы за хвост и что-то изменить. Ульрике смогла, а она так и осталась игрушкой в чужих руках.

— Пришел с букетом, с конфетами из кондитерской, которая к императорскому двору поставляет сладости. Там каждая конфета с цельным орехом, а сверху шоколад, а потом стружка кокосовая. И каждая конфетка в золотую фольгу закручена. Я таких никогда даже не видела. Будь я все еще слепой курицей, одурела бы от счастья, но у меня уже голова иначе работала. Противно стало. Будто меня покупают за эту вот коробку конфет. И… Я старалась. Улыбалась. Ужин велела подать в гостиную. Приборы, салфеточки, платье аккуратное в пастельной гамме, прическа новая из последнего каталога, все по правильному, как надо…

— Не вышло? — тихий вопрос, родившийся сам собой.

— Не вышло… Мы как будто говорить разучились. Я все пыталась лучше казаться. Кристиан мрачнел. Потом собрался уходить, а у нас еще десерт несъеденный оставался… Я ж старалась. Все угодить хотела. Вот и не выдержала. Высказала ему все, что накипело. И про полгода, и про актрисок-содержанок, и что я такой быть не желаю, и про жену… Додумалась про развод ляпнуть.

Бездна и элементали! Такое только по молодости и скажешь. Когда в голове ни ума, ни понятия, а одни мечты с иллюзиями вместе. Оказывается, у всех они одинаковые. И неважно, где приходится жить.

— Да, глупость, — Ульрике глотнула настойки и сверкнула глазами. — Кристиан тогда посмотрел так, что даже страшно стало немного. А потом ушел. И я поняла, что на любовницах не женятся.

Конечно, не женятся. Их заводят не для долга, а для души. Для свободы. И для Великого герцога, если Милисент что-то в этой жизни понимала, его рыжая воровка была нужна именно такой, какая она есть. А не идеальная и обученная. Вот он и помрачнел. А развод… Если бы брат императора развелся, все бы поняли, но его сразу же женили бы снова. И уж точно не на девице из Веселого Двора.

— Хватит обо мне… — хозяйка дома тряхнула непокорной гривой и взглянула на нее в упор. — Часть твоей истории я знаю, но можешь рассказать, как все началось.

Все правильно, не стоит говорить о себе слишком много. Во всем должна быть взаимность. И Милисент заговорила:

— Я родилась на севере, в деревне на берегу океана…

Так прошел день и вечер, спать они свалились еще до полуночи, все же не стоило столько пить. Следующий день промелькнул мимо в мучении похмельем. А поздним утром вторника напротив домика остановился знакомый автомобиль. Темно-синий, громоздкий для узкой улицы, но такой родной, что сердце неожиданно защемило.

— Торопится, — прокомментировала Ульрике, отодвигая занавески. — Следовало бы подождать пару дней.

Из авто как раз выбрался Герхард, достал с заднего сидения букет лилий, поправил упаковку и направился к дверям.

— Думаешь, не стоит ехать? — спросила Милисент, не в силах отвести взгляд от знакомой фигуры и ощущая, как сердце начинает биться быстрее, а губы расплываются в широкой и совершенно неуместной улыбке.

— Конечно, не стоит — так говорит здравый смысл, но Его Светлость заявилась сюда с букетом и твоим автомобилем. Какая женщина устоит перед искушением?

Стоило бы ответить что-то столь же ироничное, но язык присох к горлу, а ноги сами понесли в прихожую, где уже распространился аромат лилий. Нужно послушать разум, остаться здесь, в безопасности, еще немного подождать. Но когда Герхард взглянул на нее своими слишком серьезными глазами и протянул цветы, стало ясно, что глупость — она не только у двадцатилетних.