Нулевой дар. Том 1

Глава 12

Мы вернулись в гильдию на границе «Кишок» уже с темнотой. В главном зале оказалось почти пусто, лишь пара наемников-орков глухо переругивалась над кружками дешевого пива.

Борислав ждал нас у себя. Посыльные сообщили о завершении работы. Его кабинет — тесная каморка, где пахнет старой кожей, табаком и усталостью. Он даже не поднял головы, когда мы вошли.

— Вот и все. Дело закрыто, — выдал, массируя висок мозолистыми пальцами. — Тело вы нашли. Заказчица уведомлена. Можете идти.

— Что-то нечисто, Борислав.

Глава гильдии наконец-то оторвался от бумаг и тяжело вздохнул. Этот вздох был громче, чем скрип просевших половиц под моими ногами.

— Стержнев, не начинай, а? Мертвец — он и есть мертвец. Это «Кишки». Тут люди мрут от сквозняка. Чем меньше лишних вопросов, тем крепче будешь спать по ночам. Ты получил свои деньги, я сдал отчет. Все довольны.

— Довольны? — я криво усмехнулся, подойдя ближе к столу. — Тот парень точно не выглядел довольным. А я не в восторге от того, что по нашему району, по земле, где слово гильдии вроде как закон, бродит какая-то тварь, убивающая людей одним только взглядом. Я не преувеличиваю. На теле ни единой царапины, кошель с монетами на месте, а на лице… Знаешь, я видел парней, которых разрывали на части дикие клыкачи в пустошах. В их глазах было куда меньше ужаса.

Я вытряхнул на стол часть той самой пыли из своего мешочка. Борислав покосился на нее своим единственным глазом, потом снова уставился на меня.

— И что это такое? Перхоть с его парика?

— Этого я как раз и не знаю. Эта пыль была на его одежде и на полу вокруг. И самое интересное — городская стража. Они даже не присмотрелись. Буркнули что-то про слабое сердце и утащили. Как думаешь, о чем теперь будут шептаться в темных переулках? Что в «Кишках» можно помереть от страха, а наша гильдия, которая берет монету и гарантирует безопасность, просто придет, заберет свою долю и умоет руки? — я наклонился вперед, упираясь костяшками пальцев в стол. Мой голос стал тише. — Люди платят нам не потому, что мы сильнее стражи. Они платят, потому что мы решаем те проблемы, которые стража решать не хочет или тупо боится. Это наша репутация, Борислав. Наш главный актив. И прямо сейчас этот актив дешевеет на глазах. Если мы начнем закрывать глаза на подобные дела, то чем мы будем лучше этих продажных неудачников в помятых доспехах? Очень скоро к нам перестанут приходить с заказами, а начнут приходить с ножами в спину. Потому что решат, что мы уже не можем дать сдачи.

Борислав замолчал. Он начал барабанить толстыми, обломанными пальцами по столешнице, не сводя взгляда с жалкой горстки пыли. Он был старым, матерым волком и прекрасно понимал каждое мое слово.

Сила гильдии держится не только на стальных мечах, но и на незримом страхе и уважении. И если уважение испарится, страх очень быстро сменится презрением.

— Черт бы тебя побрал, Стержнев, — наконец прохрипел мужик, потирая шрам над пустым глазом. — Вечно ты находишь проблемы там, где остальные видят только закрытый контракт. Я не люблю такие дела. От них воняет магией или еще какой-то дрянью похуже.

— Я тоже их не люблю. Но еще больше я не люблю, когда на моей территории кто-то безнаказанно щелкает людей, как орешки.

— Ладно. Но слушай сюда внимательно. Это будет неофициально. Никаких отчетов в гильдейской книге, никаких следов. Если вас прищучит стража или кто посерьезнее, я скажу, что впервые вас вижу, а ты просто наглый самозванец.

— Разумеется.

— Вот, — он с грохотом выдвинул ящик стола и бросил на него еще один крохотный мешочек, в котором брякнули пара медных монет. — Это все, что я могу дать сверху. На пиво и мелкие расходы. Крутитесь, как хотите.

— Нам хватит, — я забрал деньги. — Мне не нужна армия. Мне нужны ответы.

Мы вышли из его душного кабинета. Лана дождалась, пока за нами закроется дверь, и посмотрела на меня своим обычным взглядом.

— Я же говорила, дело закрыто.

— Для них — да. Для нас оно только начинается. У меня есть крохотная зацепка, — я похлопал по мешочку с пылью у себя на поясе. — Но для начала мне нужно, чтобы ты кое-что выяснила. Ты знаешь эти улицы лучше, чем кто-либо. Поспрашивай. Были ли за последнее время похожие случаи. Такие же странные смерти, которые списали на несчастный случай или внезапную болезнь. Ищи мертвецов с широко открытыми от ужаса глазами.

Она молча кивнула. Мы разделились у выхода из гильдии. Я вернулся в свою каморку, которую снимаю над оружейной лавкой — маленькую, как гроб, комнатку с койкой и столом. Зато отсюда не несет помоями. Да и никто не тревожит. Есть плюсы в том, что моей семье до меня нет дела.

Под неровным светом масляной лампы я осторожно высыпал пыль на кусок белого пергамента. Она невероятно мелкая, однородная, красно-бурого цвета. Ни на одну известную мне специю, яд или алхимический порошок не походит.

Я попробовал растворить ее в воде — безрезультатно. Капля кислоты, которую я приберег для взлома замков, тоже не дала никакого эффекта. Попробовал поджечь — она даже не нагрелась. Что за инертная дрянь?

Прошло несколько часов.

Я уже начал думать, что зря затеял всю эту возню и полез не в свое дело, когда дверь тихо скрипнула. Вошла Лана. Бесшумно, как тень. Она принесла с собой прохладный ночной воздух, а еще — плохие новости.

Девушка села на единственный стул напротив меня и молча положила на стол три маленьких обломка угля.

— Еще двое, — обычный тихий голос прозвучал сейчас, как приговор. — За последний месяц.

Она начала рассказывать подробнее. Не ходила к трактирным болтунам, вроде Гриши. Нет. Ее информаторы куда надежнее.

Говорила со старой прачкой, которая обмывает покойников для похорон, с мальчишкой-гробокопом, что подрабатывает в местной часовне, и со слепой старухой, которая целыми днями сидит у входа в ткацкую мастерскую и слышит все, что происходит на ее улице.

Первым стал ткач по имени Элиас. Одинокий старик, живший в своей коморке при мастерской. Не так давно его нашли мертвым, сидящим за своим станком. Он просто застыл, уронив челнок. Смотрел в пустоту перед собой невидящими глазами. Стража сказала — сердце старика не выдержало, бывает.

Второй оказалась молодая девушка, подмастерье в кожевенной мастерской. Ее звали Тина. Нашли в сыром подвале, где она вымачивала шкуры. Жертва лежала на полу, рядом с перевернутым чаном с вонючей жижей, и ее лицо… Лана сказала, что мальчишка-гробокоп, который помогал выносить тело, до сих пор заикается, когда вспоминает ее глаза. Официальная причина смерти — отравилась ядовитыми испарениями от химикатов.

— Все то же самое, — закончила Лана, постучав пальцем по трем уголькам на столе. Каждый из них теперь был символом одной оборванной жизни. — Умерли на месте. Лица, как у того торговца в переулке. Никаких следов борьбы или грабежа. Никто ничего не видел и не слышал.

Сидя и глядя на эти черные обломки, я задумался. Картина складывается. Мрачная и по-настоящему пугающая. Это не случайность, а серия нападений.

Три жертвы. Зажиточный торговец, нищий старик-ткач, молодая девчонка-кожевенница. Разный возраст, разный пол, разное ремесло. Между ними нет ровным счетом ничего общего. Они не были знакомы. У них не было общих врагов или тайных дел. Общим было только одно — все они жили и работали в «Кишках».

И, конечно же, эта чертова ржавая пыль. Я готов поспорить на свою голову, если бы кто-то удосужился как следует осмотреть те места, он нашел бы пыль и рядом с теми двумя телами.

— У нас серийный убийца, — констатировал я очевидное. — И он не оставляет следов, кроме своего странного «почерка» в виде ужаса на лицах и этой пыли.

Лана молча кивнула, ожидая, что я скажу дальше. В ее глазах нет страха. Только ожидание приказа.

Я снова осмотрел кучку красно-бурого порошка на пергаменте. Это единственная ниточка. Единственная улика в деле, где нет ни свидетелей, ни внятных мотивов, ни орудия убийства. Мы топчемся на месте. Нам нужен кто-то, кто мог бы сказать, что это за дрянь.

— Нам нужен специалист, — выдал, поднявшись со стула. — Тот, кто разбирается во всяких странных, необычных материалах. Тот, кто может на глаз отличить пыльцу редкого цветка из садов шпиля от перемолотого в порошок рога демона.

1

Я направился не в вонючие лаборатории ремесленников, а глубже. Туда, где даже законы «Кишок» уступают место чему-то более древнему и твердому. Мой путь лежал в подземные чертоги дворфов.

Спуск в их квартал был похож на погружение в жерло вулкана. Вонь человеческих трущоб сменилась сухим, горячим воздухом, густо пропитанным запахами раскаленного металла и угольной гари.

Узкие, ровные тоннели, выгрызенные в теле скалы, вибрировали от непрерывного гула. Стук тысяч молотов сливался в единый, могучий ритм, словно где-то в глубине билось огромное металлическое сердце. Здесь не было мусора и грязи. Каждый камень лежал на своем месте. Это мир порядка, труда и огня.

Кузницу Эрона я нашел бы и с закрытыми глазами. Даже в этом царстве огня и стали она выделяется.

Из широченной валит такой черный дым, что кажется, будто он может заслонить собой тусклое солнце под куполом.

Я толкнул тяжелую дубовую дверь, не знавшую замков, и на меня тут же дохнуло жаром, словно я сунул голову в пасть дракону. Внутри, в багровом полумраке, пляшущем в такт ревущему пламени горна, увидел хозяина. Эрон, по пояс голый, стоит у своей наковальни. Его широченная спина и руки, толщиной с мое бедро, блестят от пота. Огромный молот в руках взлетает и опускается с завораживающей точностью и силой. Кажется, он не бьет по куску раскаленного металла, а лепит его, как податливую глину.

Дворф заметил меня не сразу. Лишь когда его молодой подмастерье, здоровенный парень с едва пробивающейся бородкой, замер с кузнечными мехами в руках и уставился на меня.

Он медленно повернул голову. Его взгляд впился в меня. Затем он воткнул раскаленный добела слиток в чан с водой. Раздалось оглушительное шипение, и кузницу на мгновение заволокло густым, пахнущим серой паром.

— Чего надо, человече? — пророкотал он.

— Решил сменить обстановку, Эрон, — спокойно ответил, шагнув внутрь. — У вас тут, конечно, как в преисподней, зато воздух честнее, чем в отцовском дворце. По крайней мере, здесь не пытаются всадить тебе нож в спину, мило улыбаясь.

Эрон хмыкнул. Его суровое, будто высеченное из гранита лицо, на миг смягчилось. Он вытер пот с лица тыльной стороной предплечья, оставив на коже широкий черный след от сажи.

— Это да. Молот всегда бьет прямо. Так что привело тебя в мою нору, Стержнев? Твой новый доспех еще и царапины не видел. Неужели умудрился сломать?

— С доспехом все в порядке, — я подошел ближе, игнорируя жар, исходивший от остывающей наковальни. — Мне нужен твой совет. Как мастера по металлу.

— Советы у нас тоже не бесплатные, — проворчал он, но в его глазах блеснуло любопытство. Дворфы уважают свое ремесло больше всего на свете, и просьба о совете от «мастера» определенно льстит.

Я не стал тянуть кота за хвост. Развязав кожаный мешочек, который до этого сжимал в кулаке, осторожно высыпал на край наковальни щепотку красно-бурой пыли.

— Что это?

И тут произошло то, чего я никак не мог ожидать.

Лицо Эрона окаменело. Весь жар и жизнь, казалось, покинули тело. Он уставился на ржавый порошок. Его глаза превратились в две крошечные точки.

Молот выпал из его ослабевших пальцев и с оглушительным звоном ударился о каменный пол. Подмастерья мгновенно перестали ухмыляться и в ужасе уставились на своего учителя. В моей прошлой жизни я видел, как солдаты роняют оружие. Обычно это означало шок или смертельную рану. Но чтобы дворф-кузнец, для которого молот — продолжение руки и души, уронил свой главный инструмент…

Дурной знак.

— Вон, — прорычал Эрон, не сводя взгляда с пыли. Голос тихий, но полный ярости.

Молодые дворфы, бледные как полотно, переглянулись и, не задавая вопросов, пулей вылетели из кузницы.

Не говоря ни слова, Эрон схватил огромное ведро с грязной водой и одним размашистым движением выплеснул его в ненасытную пасть горна. Пламя, ревевшее секунду назад, с отчаянным, воющим шипением захлебнулось и погасло. В кузнице воцарилась непривычная тишина, нарушаемая лишь потрескиванием остывающего угля. Он потушил свой огонь. Свой священный огонь. Мороз пробежал у меня по коже. Что бы я ни принес, для него это было хуже смерти.

— Откуда ты это взял? — наконец спросил дворф. В его голосе не осталось и тени былого дружелюбия.

— С трупа, — честно ответил, внимательно следя за каждым движением. — Нашел человека в «Кишках». Ни единой раны, ни следов борьбы. Только эта дрянь на одежде.

— Тлеющая окалина, — выплюнул Эрон. В этих двух словах было столько ненависти, что воздух, казалось, загустел. — Проклятый прах.

— Это какой-то алхимический яд?

— Хуже. Гораздо хуже, — он сгреб пыль с наковальни своей огромной мозолистой ладонью и сжал кулак с такой силой, что побелели костяшки. — Это мусор. Грязь, что остается после использования самой мерзкой магии, которую когда-либо порождал мой народ. Запретной рунной магии.

— Объясни.

Он шагнул к стене и сорвал с нее старый, выцветший гобелен, открывая высеченную в камне руну — молот, окруженный сиянием.

— Все, что мы делаем, — это созидание. Мы берем мертвую руду и вдыхаем в нее «искру». Жизнь. Мы создаем клинок, который становится продолжением руки воина. Мы куем доспех, что хранит тепло живого тела. Мы творим. А эта магия… — он с отвращением посмотрел на свой кулак, — она делает обратное. Она пожирает «искру». Вытягивает саму суть, саму жизненную силу из всего, к чему прикоснется. Из металла. Из камня. Из живого существа. Она не убивает. Она обращает в прах. В ничто. А то, что ты принес, — это все, что остается после. Пустая, мертвая шелуха.

Слушая его, ощутил, как по спине пробежал холодок. Убийство, которое не оставляет следов, потому что оно уничтожает саму причину существования. Теперь я понял тот застывший, первобытный ужас на лицах жертв. Они чувствовали, как их распыляют на атомы, как стирают из реальности.

— Я думал, это искусство утеряно. Проклято и забыто сотни лет назад, — продолжал Эрон. — Последних мастеров, что владели им, наши же предки сбросили в самые глубокие и темные шахты, а их имена выжгли каленым железом из всех хроник. Использовать эту магию для дворфа — все равно что матери сожрать собственное дитя. Это извращение. Это плевок в душу каждого из моего народа. Ты влез в очень скверную историю, Кирилл. Тот, кто это делает, не просто убийца. Это чудовище. Невероятно опасное чудовище, которое плюет на законы и богов, людей, и дворфов.

— Как его найти? — прямо спросил я. Моя охота только что получила новый, неожиданный вектор.

— Эта магия, хоть и невидима для вас, людей, оставляет след, — сказал дворф, зашагав к дальнему, окованному железом сундуку. Порывшись в нем, он извлек небольшой предмет. — Она создает пустоту. Дыру в ткани мира, там, где раньше была «искра». Обычный человек этого не почувствует. Но тот, кто всю жизнь работает с металлом, с жизнью камня, может ощутить. Как внезапный холод посреди жара. Как тишину там, где секунду назад звучала музыка.

Он протянул мне небольшой металлический брусок, покрытый тусклыми, едва заметными рунами. На ощупь он показался мне неестественным, будто высасывал тепло из ладони.

— Это…

— Настроечный камертон. Мой дед использовал его, чтобы находить трещины в металле, которые не видно глазу. Я немного изменил его. Если ты окажешься рядом с местом, где недавно использовали эту проклятую магию, он отзовется. Не звуком. Ты почувствуешь. В руке. Будто он вдруг стал вдвое тяжелее. Будто пытается впитать в себя окружающую пустоту.

— Спасибо.

— Не благодари, — отрезал Эрон, снова повернувшись к своей остывшей, оскверненной кузнице. Его силуэт застыл в тишине. — Я делаю это не для тебя. Я делаю это для себя. Найди эту тварь, Стержнев. И когда найдешь, приведи ее ко мне. Или просто скажи, где она прячется. Мой молот соскучился по настоящей работе.

Я вышел из кузницы, оставив дворфа стоять в звенящей тишине посреди своего поруганного храма. На улице все так же ритмично гудят молоты из других кузниц, но теперь я слышу в их стуке не созидание, а глухую, сдавленную ярость.

У меня здесь не обычное расследование. Теперь это охота. Охота, в которой у меня появился непоколебимый союзник. Дело принимает совсем другой оборот. И мне это безумно нравится.