Ночная охота

10

КАССИАН

У

меня подергиваются мышцы от эмоции, которую я изо всех сил пытаюсь понять или хотя бы сдержать, и чем дольше я стою неподвижно, не предпринимая никаких действий, тем хуже становится. Конечно, сейчас все утихнет. Должно.

Этим утром я наблюдал, как она следовала за Боззелли, уступая тому Аду, который она готова была на нее обрушить. Я наблюдал, как она возвращалась, ссутулив плечи, словно вес, который она несет на своих плечах, увеличился. Я не думал, что такое возможно. А еще я видел, как с каждым мгновением она все больше замыкается в себе.

С меня хватит.

Чертовски достаточно.

Положив руки ей на поясницу, я не могу сдержать вздоха, срывающегося с моих губ, когда смотрю на нее сверху вниз. Она дрожит в моих объятиях, перемещение подействовало на нее, как обычно, и это почти забавно.

— Насколько плохо ты себя чувствуешь? Могу я тебя отпустить?

— Не издевайся надо мной, — ворчит она, раздраженно толкая меня в грудь, но ее пальцы быстро вцепляются в мою футболку, что удержать равновесие.

— Никаких издевок, — выдыхаю я, кладя руки ей на бедра, чтобы поддержать ее, но это только заставляет ее закатить глаза.

Она делает шаг назад, и я с большой неохотой отпускаю ее, слегка приподнимая руки в знак капитуляции. Проведя рукой по лицу, она поднимает лицо к небу, где сквозь нависающие над головой деревья пробивается небольшой луч солнечного света.

— Разве у нас не было разговора о том, что ты больше не должен так со мной обращаться? — заявляет она, опуская взгляд на меня и приподнимая бровь.

Я не поощряю продолжение ее раздражения, поэтому пожимаю плечами и отворачиваюсь от нее. — Я не помню.

— Конечно, не помнишь. Ты вообще что-нибудь помнишь? — огрызается она, продолжая настаивать, но я вижу, как дрогнули ее глаза, когда я встретился с ней взглядом, и в моих зрачках вспыхнул жар.

— Я помню, какая сладкая у тебя киска.

Ее челюсть отвисает, когда она смотрит на меня.

Хорошо. Она слушает. Ее реакции — это все. Ее поведение меняется. Исчезла оболочка, которая всего несколько мгновений назад скрывала женщину, стоявшую передо мной, а на ее месте теперь- пылает ад.

Фейерверк.

Воин.

Моя альфа.

— Что мы здесь делаем, Кассиан? — Она оглядывает лес, каменную тропинку неподалеку и знакомое поваленное бревно в шаге от нее.

— Присаживайся.

— Зачем? — Ее брови в замешательстве сводятся, когда она смотрит на меня в ожидании ответов.

— Ты можешь просто, блядь, присесть? — Ворчу я, вечно разрываясь из-за того, что она упирается на каждом шагу. Какая-то часть этого заставляет мой член твердеть, но другая часть умоляет меня сломить ее, доминировать над ней, подчинить ее. Но вероятность этого ничтожно мала. Она слишком сильна, но, может быть, в спальне…

— Ты можешь следить за своим тоном? — язвит она, возвращая меня в настоящее, и я закатываю глаза.

— Нет.

— Тогда, я не могу присесть, — выплевывает она, складывая руки на груди, и ее взгляд темнеет.

Я двигаюсь прежде, чем она успевает сказать еще хоть слово, обхватывая ладонью ее киску через штаны. Ее вздох эхом отдается в моих ушах, и я наслаждаюсь этим звуком. Он разжигает во мне волчью натуру так, как ничто другое никогда не разжигало.

— Сядь, Альфа. — Я смотрю на нее сквозь ресницы, замечая, как она упирает руки в бока и надувает свои сладкие гребаные губки.

— Разве не альфа устанавливает правила?

— Это не правило, это приказ.

Ее зрачки расширяются, несмотря на сдерживаемую ярость, сверкающую в изумрудных глазах.

— Я не слишком хорошо на них реагирую, — предупреждает она, и я крепче сжимаю ее киску.

— Я рекомендую привыкнуть к ним, — шепчу я, на мгновение переводя взгляд на ее губы, прежде чем снова встретиться с ее притягательными глазами. В них плещется обещание желания, но всякий раз, когда я приближаюсь слишком близко, один из нас так и не решается прыгнуть.

— Или что, ты продолжишь тереться ладонью о мой клитор? О, нет. — Она подносит руку к губам, притворно ахая, в то время как ее глаза озорно блестят.

— Жаль, что твой рот не такой сладкий, как твоя киска. Вместо этого он полон дерзости. Немного горьковатой, если хочешь знать мое мнение. Итак, ты собираешься усадить свою задницу или нет? — Мы теперь так близко, что кончики наших носов соприкасаются друг с другом.

Она приподнимает голову, и ее губы касаются моих, пока она говорит.

— Я горькая до глубины души, Кассиан. Не забывай об этом.

По мне пробегает дрожь от ее слов, а мой член подергивается, отчаянно желая почувствовать ее. Я поднимаю руку к ее щеке, готовый взять контроль в свои руки, но она мгновенно вырывается из моих объятий, опускаясь на бревно с самодовольной усмешкой на губах.

Эта прекрасная, порочная…

Блядь.

Я ненавижу игры, но ее игры… ради них я живу.

Я срываюсь с места, прежде чем поддаться своим желаниям, вместо этого сосредоточившись на выполнении миссии, которую я поставил перед собой, прежде чем снова оказаться перед ней, с бутербродами в руках.

Два идеальных сэндвича с индейкой и швейцарской булочкой, разогретые и завернутые в фольгу. По одному в каждой руке. Я с интересом наблюдаю, как она переводит взгляд между ними.

— Обед.

— Обед, — повторяю я, протягивая ей один сэндвич, занимая место справа от нее. Она продолжает смотреть то на сэндвич, то на меня, но я слишком голоден, чтобы продолжать эту милую перестрелку взглядами. Я разворачиваю свой сэндвич и кусаю, постанывая от удовольствия того, насколько вкусно их всегда готовят «У Джейни».

Она молча следует моему примеру. Мы сидим в уютной тишине, и в моем теле разливается спокойствие, которое мне не знакомо. Это из-за нее, я знаю, но не понимаю, как и почему, просто я чувствую его только в ее присутствии.

И даже тогда это мимолетное ощущение. Потому что большую часть времени мы проводим в гневе или истощенные.

В основном в гневе и истощенные.

Лучшим из возможных способов.

— Почему? — Ее слова — чуть громче шепота на ветру, которые я не уверен, что услышал бы без моего обостренного слуха, но это вопрос, на который у меня нет ответа.

— Я не знаю, — признаюсь я, сминая остатки фольги в руке и бросая на нее взгляд краем глаза.

— Ты не знаешь. — Ее брови приподнимаются.

— Нет.

Она поджимает губы, глядя на меня с некоторой неуверенностью, которая почти выбивает из колеи, а я еще даже не открыл рот, чтобы сказать то, ради чего я ее сюда привел.

— Итак, что же тебя гложет?

— Ты спрашиваешь об этом меня? Ты? — возмущается она, стряхивая крошки с рук, в то время как ее глаза по-прежнему прикованы ко мне. Вместо ответа я поворачиваюсь к ней с многозначительным взглядом, заставляя вздохнуть, и она отворачивается. — Ничего.

— Чушь. Собачья.

Она усмехается, качая головой и глядя сквозь деревья, стараясь смотреть куда угодно, только не на меня. — Ничего, о чем я хотела бы с тобой поговорить.

— Что ж, я рад, что ты прояснила ситуацию, но это не значит, что мне не насрать на то, с кем ты предпочла это обсудить.

— Приятно слышать. — Я не вижу ее глаз, но знаю, что она закатила их. — Итак, — настаиваю я, когда она не раскрывает свои терзания.

— Итак, — повторяет она, откашливаясь и устраиваясь поудобнее на бревне.

— Тупость тебе не идет.

— Спасибо. — Она улыбается, ее губы изгибаются от веселья, но я не обращаю на это внимания, не сейчас, когда я все еще вижу тень в ее глазах.

— Это из-за того, что ты беспокоишься за свою семью?

Меня встречает тишина.

— Это из-за того, что Рейден — это… Рейден?

Ее нос подергивается, но по-прежнему ничего.

— Это из-за того, что сказала Боззелли?

Шансов мало, но тишина, которая продолжает меня встречать, подтверждает, что она не дрогнула под угрозами этой сучки.

У меня сводит челюсть, варианты сводятся практически к нулю, пока я оцениваю ее. Я потрясен, что уже придумал столько причин, но думать о любых других становится еще труднее. За исключением одной мысли.

— Это все из-за того, что ты узнала, относительно волка? — Ее позвоночник напрягается, подтверждая то, что больше всего задело ее за живое. — Это из-за волка. — Она смотрит вдаль, еще больше избегая моего взгляда. Я пытаюсь взглянуть на ситуацию ее глазами, но не вижу дальше кончика собственного гребаного носа. Нет смысла тратить на это время, когда я могу просто спросить ее об этом. — Что в этом вызывает у тебя проблемы?

Она усмехается, и ее ноздри раздуваются, когда она качает головой. — Проще спросить, что не вызывает у меня проблемы, — ворчит она, и я хватаю ее за подбородок, немедленно привлекая ее взгляд к себе. Ее веки полуопускаются, из нее сочится печаль, поэтому я усиливаю хватку, заставляя ее смотреть мне в глаза.

— О чем бы ты ни беспокоилась, мы можем все это уладить. Поговори со мной, и, возможно, это поможет тебе разобраться. — В моей голове это имеет смысл, но произнося это вслух… черт.

— Как мне смириться с тем, что моя мать — волчица, а я… кто бы я ни была? Это меняет все во мне. — Я не могу сказать, адресованы эти слова мне или ей самой. Ее глаза устремлены на меня, но они расфокусированы.

— Как? — спрашиваю я, отчаянно пытаясь вернуть ее в настоящее.

— Что?

— Как это меняет все в тебе?

Она моргает. Раз. Два. Ее взгляд останавливается на мне, и она хмурит брови. — Просто меняет.

— Конкретнее, — настаиваю я, наблюдая, как ее ноздри раздуваются от раздражения.

— Уйди, Кассиан. — Она отбрасывает мою руку, но ее успех недолговечен, потому что я снова сжимаю ее.

— Я никуда не уйду, пока ты не скажешь мне, в чем проблема. — Моя хватка на ее подбородке усиливается, отчего у нее приоткрываются губы, но она по-прежнему не сдается.

— Я не говорю, что есть проблема. Я говорю, что у меня выбили почву из-под ног, и я не знаю, как сейчас найти твердую опору. Очевидно, я наполовину волчица, но это никогда и никак не проявлялось внутри меня. Как это вообще возможно? И как мне теперь найти свое место здесь, в академии?

Вот оно. Это тяжким грузом лежит на ее плечах, отравляя воздух вокруг нее.

Я цежу сквозь зубы. — Ты думаешь, кто-то сделал что-то нарочно?

Она пожимает плечами. — Это единственный вариант, который я могу придумать, а мой отец был еще более неуверен, — признается она, опуская внутренние стены всего на дюйм.

— Он знал?

— Он знал, — шепчет она с легким оттенком разочарования на губах.

— Что ты при этом чувствуешь? — Я хочу знать. Я хочу помочь ей. Я хочу забрать все это.

Но несмотря на жгучее желание внутри меня, она качает головой. — Я не могу углубляться еще и в это, когда и так вишу на волоске.

— Если бы ты оперлась на меня, возможно, это не было бы так тяжело для тебя, — бормочу я, пульс звенит в ушах, а мои когти сидят прямо под поверхностью, отчаянно пытаясь вырвать у нее ответы.

— Уровень надежности, который, как ты думаешь, у тебя есть, почти смешон, — говорит она с насмешкой, сжимая челюсти под моей хваткой.

— Не пренебрегай этим, Адди. Не пренебрегай мной.

Воздух вокруг нас сгущается, мои слова повисают в воздухе, пока я безмолвно умоляю ее о большем, но получаю не слова.

А ее губы.