Экзамен для чародея-3: Моя императрица

Глава 9 Маленький домик на окраине города и ментальная разведка

Спрятав шпагу в ножны, я подбежал к сидящему на полу господину Монсею и помог ему поняться на ноги.

— Как вы, Яков Фомич? Все в порядке? Как ваша шея? Цела?

— Да цела шея, цела! — прохрипел лейб-медик. — Это был Батур, сукин сын, я признал его! Он один из людей светлейшего князя…

— С таким-то глазом трудно остаться неузнаваемым, — согласился я.

— Но зачем он вломился в мой дом? — морщась и растирая шею, спросил Яков Фомич. — Неужели от щедрот светлейшего так скудно живется, что его люди решаются на грабеж? Да я же его в порошок сотру!..

Тут Яков Фомич болезненно закашлялся. Потрогал пальцами горло.

— Взгляни, Алексей Федорович, не повредил ли он мне кадык? Больно так, сил нет…

Я пристально осмотрел его.

— Да, кажись, не повредил… Полоса только красная от плетки осталась. Но вам очень повезло, Яков Фомич. Еще немного — и поминальную пришлось бы заказывать! Только вот что я вам скажу: не о мести вам сейчас думать нужно, а о том, как жизнь свою спасать. И делать это следует немедленно, потому как уже через пару часов я за нее не дам и ломанного гроша.

Монсей в удивлении замер, а затем повернулся ко мне всем туловищем — потому, наверное, что крутить шеей ему пока что было весьма болезненно.

— Что ты имеешь в виду, камер-юнкер? — спросил он непонимающе. — Это же прыщ подлый, а я лейб-медик, я саму государыню врачую! И покойного императора врачевал!

— Никого врачевать вы больше не будете! — заявил я жестко.

Яков Фомич уставился на меня с вопросом в глазах. И должно быть, сперва хотел ответить мне что-то резкое, но увидел в моем взгляде нечто, что ему совсем не понравилось. И ничего не сказал. Лицо его вдруг потемнело.

— Если вам дорога ваша жизнь, и жизнь вашей супруги, которая в эту минуту плачет от страха под кроватью в вашей спальне, то вам надлежит немедленно покинуть Санкт-Петербург, Яков Фомич… Только сначала ответьте мне на один вопрос: кому еще, кроме графини Румянцевой, вы успели рассказать о беременности государыни Марии Николаевны?

— Так ведь… — начал было Яков Фомич, но резко замолчал. — Но я же… — продолжил он, однако снова смолк.

— Ну! — требовательно подстегнул его я.

Лейб-медик молитвенно сложил руки на груди.

— Ей-богу, из посторонних графиня была единственной! Я и не хотел ничего говорить, это случайно вышло! Проговорился без всякого злого умысла…

— Вы сказали «из посторонних», — эта оговорка Монсея не ускользнула от моего внимания. — Так скажите мне, кого в таком случае вы не считаете посторонним?

Яков Фомич пошатнулся, но придержался за край стола. Взял с него чудом уцелевший графин с водой, выдернул стеклянную пробку и сделал несколько жадных глотков прямо из горлышка. С грохотом вернул на стол.

Нижняя губа у него отвисла, с нее свисала неприятная слюна. Впрочем, Яков Фомич тут же утерся рукавом.

— По действующему регламенту данную информацию я должен был немедленно донести до сведения государя, — сообщил от, дыша с хрипотцой. — Во вторую очередь, или же в отсутствие его величества, я обязан доложить о сим факте светлейшему князю Черкасскому.

Вот так. Черт бы вас подрал, Яков Фомич, с вашими регламентами! Черт бы вас подрал…

Но вслух этого господину Монсею я, само собой, сказать не мог. Поинтересовался только:

— И вы доложили?

— Разумеется доложил! Как же я мог ослушаться? Это мой первичный долг!

Ответ прозвучал совсем неискренне, словно лейб-медик совершил какой-то проступок, а сейчас пытался за него оправдаться. Фальшиво прозвучал, в общем. И я не сдержался. Оскалился и буквально прошипел сквозь зубы:

— Ваш первичный долг, Яков Фомич: заботиться о здоровье государыни! Все остальное вторично…

Впрочем, я тут же смягчился. Не дозволено камер-юнкеру указывать лейб-медику каким образом ему следует исполнять свои служебные обязанности. Поэтому я спросил, уже более мягким тоном:

— Скажите мне, Яков Фомич, а еще кому-то, кроме светлейшего князя, вы говорили о состоянии императрицы?

Монсей замотал головой:

— Никак нет, Алексей Федорович! Ни единой душе!

— Даже уважаемой Елене Сергеевне, супруге своей?

— Даже ей, уверяю вас! Мы с Еленой Сергеевной вообще о моих служебных делах никогда и не беседуем даже. Нет у нее такого интереса, о чужих болячках слушать…

— Это хорошо. Но это еще не означает, что она в безопасности.

Яков Фомич тяжело сглотнул и сразу сморщился, схватившись за кадык.

— Что вы имеете в виду? Я не совсем понимаю…

— А вы полагаете, что Батур явился в ваш дом случайно? Находясь в услужении у светлейшего, он настолько нуждается в деньгах, что решил заняться грабежами? Не смешите меня! Он уже перерезал глотку вашему дворецкому и запорол лакея. Следующими должны были стать вы с Еленой Сергеевной, и лишь мое своевременное появление спасло вас от расправы… Вы хотя бы осознаете сей факт?

Монсей на какое-то время задумался. Еще раз глотнул воды из графина.

— И что же мне делать? — спросил он. — Вы можете мне это сказать, Алексей Федорович?

Хм… Сказать-то я могу, но вот что-либо гарантировать — это вряд ли, Яков Фомич, это вряд ли…

— У вас найдется секретное местечко, где вы могли бы схорониться до поры до времени вместе с супругой? — поинтересовался я. — Желательно, чтобы оно находилось за пределами Петербурга, и о нем не знал никто из ваших знакомых.

Лейб-медик ненадолго задумался. Как-то очень уж виновато глянул на меня из-под бровей и спросил в свою очередь:

— Алексей Федорович, я могу вам довериться?

Ох уж мне эти медики! Как тяжело иной раз бывает с ними общаться…

— Вы уже доверились мне, Яков Фомич. И в любом случае вам некуда деваться. Если вы не послушаете моего совета, то вскоре вас найдут со сломанной шеей или же вскрытым брюхом. Вы уже видели своего лакея под лестницей? Батур делает это с удивительной легкостью! И если вы рассчитываете пожаловаться на него светлейшему, то я могу сказать на это только одно: это крайне плохая идея, Яков Фомич.

— Хорошо, хорошо! Я вас понял… Я это спросил лишь потому, что имею маленькую интрижку на стороне с одной очень милой девицей, и для рандеву уже почти полгода снимаю небольшой домик на самой окраине Петербурга. В такой местности, где меня никто не признает. Тем более в городской одежде и без парика… Как вы полагаете: этот домик сгодится для того, чтобы переждать бурю?

Маленькая интрижка? Ах ты ж, Яков Фомич, ах ты ж старый развратник! Вот никогда бы не подумал. Впрочем, на первое время лучше и не придумать. Светлейший может догадаться, что лейб-медик с перепугу бросится бежать из города, и отдаст приказ усилить караулы на дорогах, ведущих прочь из столицы. Там-то его и схватят, тепленьким.

А переждать недельку-другую можно и в домике для рандеву. Так я и сказал Монсею:

— На первое время сгодится и домик для ваших тайных рандеву. Главное, чтобы они действительно были тайными, а не являли собой секрет Полишинеля, известный всем и каждому.

Я слишком мало вращаюсь при дворе, чтобы быть осведомленным о всех его сплетнях, и потому не могу судить о том, насколько надежным является это убежище. Как знать: может за спиной лейб-медика уже весь свет судачит о том, что господин Монсей тайком водит молоденьких девиц в маленький домик на окраине города…

— Об этом домике никто не знает, — заверил меня Яков Фомич. — Я снял его сроком на один год под именем купца Одинцова Петра Романовича. Был у меня такой знакомец в Москве, но мы уже давненько с ним не общались. Так что вряд ли кто-то сможет заподозрить, что это домик на самом деле снимаю я.

— Отлично! — согласился в конце концов я. — Думаю, это будет подходящим решением. Советую вам немедленно отправляться в дорогу. И не берите с собой слишком много вещей, лишь только самое необходимое. И деньги. Имея хороший запас денег, всегда можно купить то, что забыл прихватить впопыхах.

Видя, что господин Монсей не торопится выполнять мои указания, я хлопнул в ладоши и раскинул руки в стороны.

— И поскорее, Яков Фомич! Прошу вас, поскорее! Если вы думаете, что можете позволить себе не торопиться, то вы ошибаетесь. Я боюсь, что мы уже опоздали.

Лейб-медик согласно кивнул и кинулся прочь из кабинета. Но на пороге замер и вновь обернулся ко мне.

— А как же быть с моими делами? Сегодня около полудня, например, в церкви Святых праведных Симеона Богоприимца и Анны Пророчицы состоится богослужение во спасение души почившего императора. Я собирался там быть. Да и пациентов у меня хватает, а это, знаете ли, не простые люди, все из высшего света!.. И как долго мне прикажете пребывать в том домике? Меня скоро хватятся, начнут искать, и делать это будет не только светлейший. Вы же понимаете, Алексей Федорович, у меня есть не только враги, но и друзья!

Я помотал головой:

— Нет у вас больше друзей, Яков Фомич. Все они, как только почуют, что запахло жареным, отрекутся от вас, как апостол Петр от господа нашего Иисуса. Но в отличие от апостола Петра они никогда не раскаются в этом, и предадут вас при первом же удобном случае… С этой самой минуты вы больше не должны верить никому, ясно вам?

— Ясно, Алексей Федорович. И даже вам?

— Можете и мне не доверять. Так для вас будет даже надежнее, а мне плевать.

Лейб-медик дернулся было за порог, но вновь остановился. Снова повернулся ко мне.

— Позвольте еще спросить… Почему вы мне помогаете?

Я немного помедлил с ответом, потому как и сам толком его не знал.

— Знаете, Яков Фомич, — медленно начал я, старательно подбирая слова, — однажды в детстве, в нашем имении под Новгородом, я увидел, как деревенские мальчишки идут на реку топить щенков. Сука ощенилась, да приплод оказался необычно большим. Хозяин решил оставить одного кобелька, а остальных отдал сыновьям, чтобы они их утопили. Мальчишки сунули их в мешок и закинули в омуток неподалеку от берега. Но в мешке еще оставался воздух, и он сразу не потонул. Щенки в нем бились, трепыхались беспомощно, скулили отчаянно. И я тогда прыгнул в этот омуток и вытащил оттуда сей скорбный мешок…

— Вот как? — слушая меня с интересом, сказал Монсей. — А что же мальчишки?

Неопределенно разведя руками, я ответил:

— А что мальчишки? Хотя и маленький, но все-таки я был их барином… Они перепугались, прыгнули в воду следом за мной, вытащили меня вместе с мешком на берег. Так что я и сам не утоп, и щенков спас.

— Выходит, я для вас сейчас, что те щенки?

— Если вас это устроит, то выходит так, Яков Фомич.

— Мда-а-а, — протянул лейб-медик. — И что же с ними сталось потом?

— А потом их все-равно утопили, Яков Фомич, — признался я. — Только я об этом проведал уже гораздо позже, лишь на следующее лето.

— Мда-а-а, — снова протянул лейб-медик. — Почему-то мне не очень нравится эта история. Хорошо, побегу собираться. Чтобы вы на следующее лето на прознали, что меня все-равно утопили…

И господин Монсей покинул, наконец, свой кабинет. Я тоже вышел в коридор, проследил за шаркающим по мраморному полу лейб-медиком, пока он не скрылся в своей спальне, и только затем спустился вниз. Выйдя из дому, отвязал от коновязи Снежку, сел верхом и отправился во дворец.

Возвращаться к караулу, где командовал Потемкин, я не стал. На ближайшем карауле меня и без того пропустили — по мундиру признали во мне камер-юнкера. Командир проворчал только:

— Нечего там нынче камер-юнкерству делать. Государыня в трауре.

— Мой долг находиться у нее под рукой, дабы исполнить любое ее поручение, — ответствовал я, ничуть не кривя душой.

— Это долг каждого дворянина, — ответил командир и сделал знак своим солдатам. — Пропустите!

Мне немедленно освободили дорогу. Далее я следовал абсолютно беспрепятственно, и уже через четверть часа подъехал ко дворцу. На площади было настолько тихо, что я и не понял сразу, что здесь буквально повсюду стоят вооруженные гвардейцы. И по всему периметру, и у каждой дорожки, ведущей вглубь парка. Оно и понятно — в связи с убийством императора меры безопасности здесь были чрезвычайно усилены. Хотя, чем сможет помочь гвардеец, даже хорошо вооруженный, против магии?

Черт меня подери, он даже и не поймет, что его околдовали! С первого взгляда ничего не изменится — он будет стоять по стойке смирно, моргать и даже зевать время от времени, но вот замечать уже ничего не сможет, как и реагировать на какие-либо события. И когда его спросят: «А не случилось ли, Иван, за время твоего дежурства чего-то необычного?», он только пожмет плечами: нет, мол, все было тихо и спокойно. Даже если прямо у него на глазах вырежут всю императорскую семью вместе с фрейлинами и лакеями.

Впрочем, едва я успел спешиться, как ко мне откуда ни возьмись подскочил рослый слуга, принял у меня поводья и без лишних слов повел Снежку в сторону конюшен. Она тут же нагадила прямо посреди площади, и словно из-под земли вырос еще один лакей. Он моментально все за ней прибрал в специальное ведро. Что уж тут говорить: дворовое хозяйство во дворце работало слаженно! Даже не смотря на все трагические обстоятельства. Корабль, как говорится, плыл, и сбить его с курса было не так-то просто…

К дверям на высоком парадном крыльце вели две закрученные полукругом лестницы, вдоль каменных перил которых тоже стояли гвардейцы. Судя по мундирам, это был Семеновский полк. У меня там было много знакомцев, да и командовал им Семен Петрович Шепелев, родной брат моего генерал-полицмейстера…

Кстати, как он там поживает, интересно? Странно, что в связи с известными событиями он до сих пор не прислал ко мне с нарочным письмо, в котором сообщалось бы о моем отзыве из отпуска. Мне кажется, что в сложившихся обстоятельствах все государевы службы обязаны были прийти в полную готовность. Отменить все отпуска и выходные, мобилизовать все резервы вплоть до особого распоряжения.

А уж кто его там будет отдавать, это самое распоряжение — это уже дело десятое…

Пройдя в светлый прохладный зал, я сразу прошел к главной лестнице, ведущей на второй этаж дворца. От внимания моего не ускользнуло, что у лестницы дежурят два кавалергарда. Такого давненько не бывало. Кавалергардию основал еще дед убиенного императора в качестве личной почетной охраны. Брали туда исключительно самых рослых и крепких дворян, прошедшие пекло настоящих сражений. Даже рядовые набирались из обер-офицерства, а капитаном их был сам государь-император.

Однако позднее значение кавалергардии снизилось, и при Алексее Петровиче, батюшке нашего государя, она и вовсе была расформирована. Но потом, когда на престол уже взошел Михаил Алексеевич, и управлять всеми делами взялся светлейший князь Черкасский, кавалергардия вновь была восстановлена. И даже стала частью императорского летучего корпуса.

Формальное командование полком на это раз взял на себя сам светлейший, и по сути с той поры этот полк стал не столько почетной охраной императора, сколько личной гвардией самого светлейшего. И потому в императорском дворце увидеть кавалергарда было сложно, а вот у дворца светлейшего их было хоть пруд пруди. Они считали себя кем-то вроде опричников Ивана Грозного, хотя светлейший, который не терпел никакого своевольства, при этом установил в полку жесточайшую дисциплину. Так что встретить кавалергарда в каком-нибудь трактире, пьяным и дерущимся с кем-нибудь из гвардейцев, было практически невозможно.

И еще я подозревал, что среди кавалергардов имелось немало магов. Запрет светлейшего на чародейство явно был односторонним, сам же он желал иметь столь мощное оружие при себе. И в готовности. Держал порох сухим, так сказать…

Я проследовал мимо стоящих у лестницы кавалергардов, прошел полукруглой залой, увешанной картинами голландских и итальянских живописцев, и свернул в широкий светлый коридор. Одна сторона его была усеяна широкими арочными окнами, выходящими на дворцовую площадь, и через каждые двадцать шагов здесь тоже стояла стража.

У приемной комнаты перед покоями императрицы была выставлена охрана сразу из четырех кавалергардов. Ими командовал офицер — громадный такой детина с великолепными закрученными кверху усами. Завидев меня, он немедленно подошел, закрывая дальнейший проход.

— Камер-юнкер Сумароков, если не ошибаюсь? — сказал он, и я заприметил на него губах легкую усмешку.

— Точно так, — с легким наклоном головы ответствовал я.

— К сожалению, государыня в трауре и никого не желает сегодня видеть.

Этого и следовало ожидать. Конечно, я никак не думал, что у покоев императрицы наткнусь на кавалергардов светлейшего, но и на то, что увижусь с государыней без всяких на то препятствий тоже особо не рассчитывал.

— Мой визит имеет тему, весьма важную для здоровья Марии Николаевны, — сказал я настойчиво. — Прошу доложить и дождаться ответа ее императорского величества. В случае отказа, я немедля удалюсь.

Офицер вдруг прищурился и посмотрел мне в глаза столь пристально, что мне даже стало немного не по себе. Я буквально почувствовал, как он проник мне в разум и шарит где-то в его чертогах, пытаясь найти там нечто интересное для себя.

У магов это называется «метальной разведкой». Поверхностное исследование памяти того человека, кто представляет для мага определенный интерес. При наличии некоторого навыка можно было рассмотреть в голове у подопытного множество примечательных моментов.

А уж в моем случае — и подавно.