Экзамен для чародея-3: Моя императрица

Глава 4 Знатные дамы в интересном положении

Следуя дозволению графини, мы с Катериной вновь сели на свои места. Дворецкий немедленно отошел на почтительное расстояние и принялся зажигать новые свечи. В зале постепенно становилось все светлее.

— Я вижу, вы не держите секретов от своей кузины, — заметила графиня, и я заметил слабую улыбку, мелькнувшую у нее на устах.

Впрочем, она тут же ее спрятала, и я понял, что Вера Павловна не желает навлекать на себя недовольства Катерины. Вероятно, в другое время она с наслаждением вступила бы с ней в искрометную перепалку по поводу наплыва в Санкт-Петербург различных фальшивых «кузин», «племянниц» и тому подобных девиц из провинции, но сейчас ее явно занимал совсем другой вопрос.

— Что ж, тем лучше, — сказала Румянцева, поняв, что Катерина не собирается каким-то образом язвить по поводу ее замечания. — Я просто хочу избавиться от этой тайны, а уж что с ней делать дальше — это я отдаю целиком на ваше усмотрение, Алексей Федорович.

— Я вас внимательно слушаю, Вера Павловна, — ответил я. — И в чем же заключается сия тайна? Каким образом в вашем положении удалось стать обладательницей каких-то государственных секретов? Но, что самое главное: почему вы решили, что об этих секретах следует рассказать именно мне?

На каждый поставленный мною вопрос графиня согласно кивала, сопровождая это движение коротким закрытием век, как бы говоря: «Это очень хороший вопрос, камер-юнкер!»

Когда я закончил, она неуклюже заерзала в кресле, устраиваясь удобнее, затем сложила руки на своем большом животе и пояснила, морщась:

— Ребеночек пинается, ничего не могу с этим поделать. Уж больно он буйный. Со дня на день должен на свет появиться.

— Желаю вам легкого разрешения, Вера Павловна, — кивнул я.

Графиня махнула на меня рукой.

— Тьфу на вас, Алексей Федорович!.. Однако вернемся к нашим государственным секретам. К вашему вопросу о моем положении могу сказать, что именно оно позволило мне узнать то, что знает сегодня всего пара человек. Ну, а почему я решила рассказать об этом именно вам… Знаете, Алексей Федорович, вы показались мне достойным человеком. Уверена, вы в конце концов сможете выяснить истинную причину гибели моего мужа и обелить его имя…

Тут я посчитал себя в праве ее прервать.

— Мне это уже удалось, ваше сиятельство, — отчетливо проговорил я. — Истинная причина гибели графа мне известна.

— Вот как! — воскликнула Румянцева. — И что же? Вы мне ее назовете? Я понимаю, что следствие еще не закончено, все доказательства не собраны, но все же я имею право знать! Это сделал сам Бахметьев? Скажите мне, не стоит его покрывать! Я была права, когда сказала, что это он убил моего мужа, в затем выстрелил и в самого себя, засыпав в пистолет малую порцию пороха⁈

Все эти дни она была уверена в собственной правоте, и похоже было, что ее неприязнь к князю Бахметьеву успела переродиться едва ли не в ненависть. Для нее он был человеком, подло и низко убившим ее мужа, и ее отношение к нему было соответствующим.

Она говорила, а я в ответ на каждую фразу мотал головой, давая понять, что на самом деле все обстояло совсем иным образом.

— Вы верно заметили: следствие еще не закончено, и каких-то веских доказательство у меня нет, но… — я замялся. — Уверяю вас, что князь Бахметьев тут совершенно ни при чем. Он тоже является жертвой всех этих событий. Могу сказать, что, хотя пистолет и сжимала рука вашего мужа, но вложил его в нее совсем другой человек!

Во взгляде графини проступило глубокое недоумение.

— Каким же образом? Что вы имеете в виду?

— Именно то, что уже сказал, ваше сиятельство! Я уверен, что против вашего мужа была применена гибридная магия. Вам известно, что такое «подсадная сущность»?

Графиня так и подалась вперед, и если бы не живот, который она продолжала обнимать, то возможно поднялась бы со своего кресла. Но ей не удалось сделать этого, и потому она просто замерла, уставившись на меня всепроникающим взглядом.

— Да, Алексей Федорович, мне известно, что такое «подсадная сущность», — медленно проговорила она. — Уж не хотите ли вы сказать, что…

— Вот именно, Вера Павловна! Некий господин, который является весьма опытным магом, прямо на ассамблее у князя Бахметьева провел процедуру подсаживания сторонней сущности в вашего мужа. Это не было случайным стечением обстоятельств или внезапной вспышкой неприязни — вся эта акция была спланирована загодя. Заряженные пистолеты были доставлены в усадьбу князя еще до начала ассамблеи и тщательно спрятаны в кустах. Затем, во время фейерверкуса, в вашего мужа была подсажена посторонняя сущность, противостоять которой он не смог. Именно она и заставила сделать графа то, что он сделал — выстрелить в хозяина ассамблеи, а затем покончить с собой.

Графиня была ошарашена. Она смогла все ж таки подняться с кресла, дворецкий сделал движение в ее сторону, чтобы помочь ей в этом, но Румянцева остановила его властным жестом. Сделала шаг в мою сторону. Я тоже встал.

— Постойте… — произнесла она растерянно. — Алексей Федорович, вы же знаете, что мой муж и сам был магом в степени бакалавра, он смог бы распознать в себе подсадную сущность!

— Одно дело распознать ее, ваше сиятельство, и совсем другое — быть в силах противостоять ей. Сильный маг смог бы принудить и магистра исполнять то, что ему будет угодно. Уж поверьте мне.

Я увидел вдруг, что по щеке Веры Павловны катится одинокая, но очень крупная слеза. Она беспрепятственно достигла подбородка, замерла там на мгновение, а затем капнула графине прямо на живот. Но она этого не заметила.

— Алексей Федорович… — проговорила графиня, с трудом подавив влажный всхлип. — Вам уже известно, кто мог это сделать?

— У меня есть подозреваемый, но нет доказательств, ваше сиятельство, — ответил я с коротким поклоном. — А потому я не считаю себя в праве называть каких-либо имен. Могу лишь добавить, что это дело рук того же человека, который убил давеча государя нашего Михаила Алексеевича…

Голова графини недоуменно наклонилась вбок, едва ли не до самого плеча.

— Вы имеете в виду камергера Лефорта? — спросила она удивленно.

— Отнюдь. Я имею в виду того, кто заставил господина Лефорта совершить данное преступление. Этот человек испробовал подобный способ убийства на вашем муже и князе Бахметьеве, а затем использовал его против нашего государя… Это все, что я могу сказать вам, Вера Павловна.

— Но ведь тогда… — прошептала графиня. — Это должен быть кто-то весьма высокопоставленный!

— Более того, — заметил я, — он должен иметь какие-то претензии на власть и возможность заполучить ее после смерти императора. Ведь государь так и не оставил после себя наследника престола Российского.

После этих слов графиня Румянцева сразу вся как-то поникла. Плечи ее опустились, а голова свесилась ниже их. Будь в зале немного темнее, и я мог бы подумать, что у графини и вовсе нет головы, и стоит она передо мной на своих ногах лишь подвластная воле какой-то злодейской магии.

Почему-то вспомнился облик казненного Генриха Глаппа, его изувеченное тело, лишенное головы и конечностей. От этого воспоминания я даже содрогнулся, но сразу взял себя в руки. Да и графиня уже подняла голову и расправила плечи, вновь приобретя царственную осанку.

— Собственно, именно по этому поводу я и пригласила вас в свой дом, — сказала она.

— По какому такому поводу? — опешил я. — Я вас не понимаю? Что вы имеете в виду?

Графиня со вздохом снова опустилась в кресло.

— Сядьте, камер-юнкер, — потребовала она неожиданно резко. — Сядьте и выслушайте то, что я вам расскажу…

Я послушно выполнил ее приказ и принял самый заинтересованный вид. Кинув косой взгляд на Катерину, я заметил, что она тоже преисполнена любопытства. И тогда графиня начала свой рассказ.

— Как вы можете видеть, Алексей Федорович, я нахожусь в таком положении, когда визит в мой дом лекаря говорит не о болезни, а о скором появлении в этом доме нового графа Румянцева… Да-да, не удивляйтесь, я уверена, что родится мальчик! И медик мой тоже уверен в этом, поскольку все признаки говорят о том, что это будет именно сын. Я назову его в честь его отца, Александром. Будет он Александром Александровичем.

— Внешние признаки не всегда создают истинную картину, — возразила Катерина.

Вера Павловна быстро глянула на нее — впервые с момента встречи — и заметила:

— Может быть вы и правы, но все же я более склонна доверять мнению моего медика. Потому что он врачует не только меня, но и государыню Марию Николаевну.

— Вы сейчас говорите о лейб-медике Монсее? — удивился я. — Яков Фомич и вас врачевать изволит?

— Да, мы с господином Монсеем старые знакомые. Неоднократно оказывали друг другу услуги самого разного толка…

Оказывается, лейб-медик Яков Фомич Монсей — он же Джеймс Монси, англичанин, состоящий на службе российской короны — следил за состоянием графини Румянцевой с самых ранних сроков беременности. Своевременно проводил профилактические осмотры и назначал различные порошки, необходимые для успешного вынашивания плода. С графом Румянцевым они были в приятельских отношениях, и потому плату за свои услуги он брал лишь символическую, которая должна была лишь обозначить чисто профессиональный повод для его визитов в дом Румянцевых.

Но этот факт вовсе не мешал ему, после осуществления осмотра и выписки врачебных рекомендаций, выпить бокал вина в гостиной и провести какое-то время за светской беседой. После гибели графа он одним из первых навестил Веру Павловну, чтобы выразить ей свои соболезнования. И это даже несмотря на то, что сам граф в этом деле выглядел не только душегубом, но еще и самоубийцей, что являлось не меньшим грехом, чем первый.

Последние дня графиня чувствовала себя очень плохо. И состояние ее можно было понять: когда ты носишь в своем чреве ребенка последние дни, а может быть даже и часы, то известие о смерти мужа явно пойдет не на пользу твоему здоровью. И Яков Фомич, являясь старым другом Румянцевых, сразу же и чрезвычайно этим обеспокоился. На следующий же день после той самой «кровавой ассамблеи» он явился к графине и настоял на внеочередном осмотре. Вера Павловна согласилась, хотя то состояние, в каком она находилась в первые часы после получения страшного известия, совсем этому не способствовало.

Впрочем, вполне возможно, что именно своевременное вмешательство медика, его порошки и небольшое кровопускание помогли избежать тяжелых последствий.

— А два дня назад Яков Фомич снова пришел, чтобы справиться о моем состоянии, — добавила графиня, поглаживая живот.

Ткань платья была натянута на нем столь же туго, как натягивается кожа на барабан, и мне порой казалось, что я вижу, как вспучивается на нем небольшой бугорок от пяточки притаившегося во чреве младенца. И Вера Павловна тогда хмурила брови и мягко похлопывала ладошкой по этому бугорку, словно призывая ребенка к порядку.

— Это произошло как раз накануне известия о том, что камергер Лефорт застрелил императора, — продолжала Румянцева. — Яков Фомич в этот раз остался доволен результатом осмотра. По его словам, родоразрешение должно случится в ближайшие дни. Он наказал при первых признаках начала родов послать за ним посыльного, а потом мы вместе выпили кофий. Еще он поведал мне про пару случаев из своей практики, когда ему приходилось принимать роды.

— Уверен, что это была очень занимательная беседа, — не очень-то вежливо перебил я. — Однако я не вижу в этом ничего, что могло бы составлять государственную тайну, Вера Павловна. Вы по-прежнему уверены, что ваша новость столь уж важна?

Я чувствовал некоторое разочарование. Все эти неожиданные визиты, многообещающие записки, странные намеки на важность, могли быть не более, чем фантазиями убитой горем вдовы на последних днях беременности. Как известно, женщины в таком состоянии много чего могут нафантазировать, и способны сами себя убедить в том, что все это истинная правда.

Впрочем, я тут же понял, что несколько поторопился со своими суждениями.

— Вам лучше выслушать меня до конца, Алексей Федорович, — ледяным тоном проговорила Вера Павловна. — Я уже почти дошла до сути… Так вот, в ходе нашей беседы Яков Фомич как бы между прочим поведал о том, что недавно проводил профилактический осмотр императрицы Марии Николаевны. И на нем выяснилось, что у нее уже третий месяц отсутствуют регулы…

В первый момент я не придал особого значения этому известию. Подумаешь — с очередной барышней какая-то мелкая хворь приключилась! Яков Фомич Монсей не зря свой хлеб ест, он излечит болезненную царицу в два счета своими порошками да припарками. «Регулы»… Надо же какое странное название у болезни. И каких только слов эти медики не придумают!

Но потом я перевел взгляд на Катерину и понял, что на самом деле графиня сказала сейчас нечто очень важное, но я по скудоумию своему бытовому этого сразу осмыслить не смог.

— Третий месяц? — быстро спросила Катерина. — И она за этот срок не заподозрила ничего неладного?

— Бывает! — всплеснула руками графиня. — Я, милочка моя, и сама в свое время не сразу поняла, что со мной что-то не то происходит. Это же надо специально записывать, дни помечать! А если забегаешься в делах, то потом и припомнить не можешь было что или же нет.

— А Яков Фомич ваш куда смотрел? — в тоне Катерины слышались жесткие, почти стальные нотки. — Он же лейб-медик, это его первейшая обязанность! Особенно если учесть, что император уже давно и безуспешно ждал подобного известия…

Я слушал этот разговор и никак не мог взять в толк, о чем здесь идет речь. Императрица чем-то серьезно больна? Это печально, конечно, но беспокоиться этим должен именно господин Монсей, а никак не сыщик «сыскного приказа». А ежели до графини дошли слухи о лекарских способностях Катерины, и она решила ими воспользоваться, то почему сама ей обо все не рассказала при своем визите в мой дом? Для чего оставила записку для меня? Это что — причуды женщины на сносях?

— Прошу меня простить, дамы, — несмело сказал я, — но я не очень уловил суть происходящего… Императрица чем-то больна? Надеюсь, это не смертельно?

Две женщины — графиня и Катерина — одновременно уставились на меня странными взглядами. Так обычно смотрят на детей или же недалеких людишек, чьи умственные способности оказались значительно ниже ожидаемых.

— Сумароков, ты дурак? — спросила Катерина напрямую. — Ты говорил, у тебя три сестры, и ты до сих пор не знаешь, что такое «регулы»?

И вот тут меня словно молния поразила.

Императрица ждала ребенка! Она пребывала в таком же «интересном положении», что и графиня Румянцева, и в скором времени должна была подарить государству Российскому нового императора!

В нашей семье никогда не использовалось слово «регулы». Чудилось в нем что-то грубое, неприятное, какое-то немецкое. Я слышал, что сестрицы мои свои ежемесячные женские дела называли меж собой «красными днями», и какое-то время мне представлялось это чем-то вроде загадочного чисто девичьего праздника, когда сестры собираются по ночам все вместе, наряжаются в красные платья и водят хороводы вокруг костра.

Потом, конечно, я каким-то образом узнал, что это такое на самом деле. И мне стало очень жалко своих сестер. Ведь все это жутко неудобно, неопрятно и даже страшно. Так мне, во всяком случае, казалось.

— Так вот оно в чем дело… — понимающим тоном протянул я. — Теперь я понимаю…

— Да ты гений! — не замедлила вставить свое слово Катерина.

— И что же еще сказал уважаемый Монсей по этому поводу?

Графиня помотала головой.

— Он особо не заострил на этом внимания, — пояснила она. — Мне кажется, Яков Фомич и не собрался рассказывать об этом, и просто случайно проговорился, увлекшись беседой. А потому поспешил перевести разговор на другую тему. И я его понимаю, ведь он раскрыл не только государственную, но и врачебную тайну, и должно быть почувствовал себя не очень удобно.

— Но то, что императрица находится в положении — сие бесспорно? — настойчиво уточнил я.

— Да, это не вызывает сомнений. Но приставать к лейб-медику с вопросами в тот момент я не сочла возможным, но и не было у меня такого интересу. Я лишь мысленно поздравила государыню с тем, что она может, наконец, исполнить свое предназначение и подарит престолу долгожданного наследника. Да и вовсе забыла об этом, потому как у меня достаточно и своих собственных дел.

— Однако же на следующий день вы решили приехать ко мне, чтобы сообщить эту новость, — заметил я. — Почему же, ваше сиятельство?

— Один из моих слуг принес страшную весть об убийстве императора, — ответила графиня. — И я подумала: если кто-то решился убить императора, то не захочет ли он убить и его наследника?