Экзамен для чародея-3: Моя императрица

Глава 10 Долг каждого порядочного дворянина

Сей офицер, несомненно, был магом. И специализировался он именно на ментальной разведке. Возможно, именно потому его и поставили к покоям императрицы, чтобы знать истинную цель визита любого из посетителей.

Я же очень не хотел, чтобы истинная цель моего визита стала известна кому бы то ни было, кроме императрицы. А уж тем более светлейшему. И потому, не меняя выражения лица, сделал некоторое усилие, чтобы поставить защиту на те уголки своей памяти, доступ в которые считал нежелательным.

Странно, но мне это удалось с первого же раза, хотя никогда ранее я подобному не подвергался. Если не принимать в расчет, конечно, «открытую книгу», но то была процедура несколько иного свойства.

Разумеется, было бы гораздо проще поставить защиту на все свое сознание целиком — повесить, так сказать, один большой замок, вскрыть который было бы чрезвычайно сложной задачей. Этому я научился у куратора Амосова без особого труда. Но имел сей способ и обратную сторону. Наткнувшись на такую беспардонную защиту, «ментальный разведчик» мгновенно понял бы, что перед ним находится маг, способный выставлять подобные заслоны.

Меня могли арестовать прямо на месте. А это, надо сказать, не входило в мои планы на ближайшее будущее. Именно поэтому я просто выставил неприметные заслонки, которые могли бы сбить с толку «ментального разведчика» и запутать его в чертогах моего разума. При этом сам я остался бы вне подозрений.

Уж не знаю, как мне это удалось! Не имея ни малейшего опыта в расставлении подобных «заслонок», я тем не менее абсолютно точно знал, что и как следует делать. Словно как-то подсказывал мне изнутри. Удерживал от ошибочных шагов и вместе с тем подталкивал к верным поступкам. И уже скоро я понял, что не просто пытаюсь угадать, а совершенно точно знаю какие действия следует предпринять, чтобы успешно противиться вторжению в свой мозг чужого разума.

Сила двух демонов кипела во мне, мгновенно находя нужные решения. И я вдруг с абсолютной отчетливостью понял, что даже если и сделаю какой-то неправильный шаг, если этот суровый кавалергард сумеет распознать во мне чародея — мне ничего не грозит. Я смогу сделать так, чтобы сей офицер замолчал навеки, и при этом сам останусь вне всяческих подозрений.

Он был не в силах воевать с двумя демонами одновременно. Раскрыв мою личность, он был бы обречен забрать это знание с собой в могилу. Стоит ему лишь увидеть в моей памяти то, что видеть ему не полагается, стоит только сделать один неверный шаг…

Но бог миловал. Не меня — его.

Не найдя в моих воспоминаниях ничего для себя интересного, офицер наконец оторвал от меня взгляд своих едких глаз, приоткрыл двери приемной комнаты и одними пальцами сделал знак кому-то, кто там в настоящий момент находился.

Некоторое время спустя из комнаты вышла камер-фрейлина Екатерина Голицына и уставилась на меня вопросительно. Было ей уже лет около двадцати семи, была она белокура и светлокожа, с прямым носом и большими немного печальными глазами. При дворе она имела вес весьма солидный, и я подумал, что мне сейчас весьма кстати тот факт, что я всегда был у нее на хорошем счету.

— Слушаю вас, Алексей Федорович, — сказала она. — Надеюсь вы понимаете, что ваш визит совершенно не ко времени, и тема его должна быть чрезвычайно важной. В противном случае государыня не сможет вас принять.

Я поклонился.

— Разумеется, я это понимаю, Екатерина Дмитриевна. Я бы никогда не осмелился беспокоить Марию Николаевну в столь тяжелый для нее час, если бы не важность того известия, которое я ей принес. Прошу доложить императрице, что визит мой не имеет к политике никакого отношения. Он носит чисто медицинский характер и очень важен для здоровья самой государыни.

Камер-фрейлина Голицына как-то странно посмотрел на меня, словно не могла взять в толк то, что я ей только что сказал. Потом кивнула и вновь исчезла за дверью.

Мельком глянув на офицера, который на время нашего с камер-фрейлиной разговора почтительно отошел в сторону, я неспешно прошелся вдоль дверей.

Что ж, если императрица изволит принять меня сейчас, то это будет победой. Крошечной пока еще, но победой. А уж удастся ли мне убедить ее в том, что жизнь ее висит на волоске, это уже будет зависеть от моего собственного красноречия.

Я постараюсь быть убедительным. Очень сильно постараюсь. Потому что забота о жизни своей государыни — долг каждого порядочного дворянина.

Но если она все же не проникнется моей обеспокоенностью, если прогонит меня прочь, тогда… Впрочем, тогда я не знаю, что мне делать. Да и думать об этом сейчас пока не в силах.

Спустя несколько минут двери приемной комнаты вновь приоткрылись и в коридор вновь вышла камер-фрейлина Голицына. Я сразу прервал свой променад вдоль дверей и замер в ожидании.

— Алексей Федорович, — сказала камер-фрейлина, — мне удалось убедить государыню принять вас. У вас есть несколько минут, потом Мария Николаевна изволит начать утреннюю молитву.

«Мне удалось убедить»… Как правильно все же Екатерина Дмитриевна сформулировала свой ответ! Я уверен, что ни в чем она и не пыталась убедить императрицу, просто лишь поставила в известность, что-де камер-юнкер Сумароков настойчиво добивается аудиенции и говорит, что это весьма важно для ее, императрицы, здоровья.

Учитывая, что никогда прежде камер-юнкер Сумароков не напрашивался на аудиенцию и тем более не имел никаких сведений относительно ее здоровья, сам факт этого визита не мог не заинтересовать императрицу. И она выделила для камер-юнкера Сумарокова несколько минут своего драгоценного времени.

Так что Голицыной оставалось только сказать мне, что это она смогла убедить государыню принять меня. Тем самым без особых усилий сделав меня своим должником. Без какой-то конкретной цели, впрочем. Просто на всякий случай, на будущее.

При дворе так принято, черт возьми! И потому я глубоко поклонился камер-фрейлине и принял игру, сказав проникновенно:

— Я ваш должник, Екатерина Дмитриевна.

— При случае я вам об этом напомню, — отозвалась она и шире открыла передо мной двери в приемную комнату.

Я хотел было шагнуть за порог, но меня остановил офицер.

— Не столь быстро, камер-юнкер! Я вынужден просить вас отдать мне вашу шпагу. После известных событий никто не может войти императорские покои при оружии.

Звучало это разумно, и я без лишних слов отдал кавалергарду свою шпагу.

— Не имеете ли вы при себе пистолеты, кинжалы, ножи или любое другое оружие? — спросил офицер, хотя и сам видел, что ничего подобного я при себе не имею.

Собственно, я прекрасно понимал, что не будь я придворным, меня без лишних слов и церемоний обыскали бы с ног до головы. Имея же придворный чин, я мог просто дать слово, что не проношу оружия в покои. Но сделать я это должен был лично, в присутствии свидетелей.

— Нет, никакого иного оружия, кроме шпаги, при себе не имею, — поклялся я.

— Вы можете идти, мсье…

Я прошел в приемную комнату. Камер-фрейлина Голицына шагнула следом и плотно прикрыла за собой двери. Проходя мимо, она словно случайно коснулась своими теплыми пальцами моей ладони, и я от неожиданности замер.

При дворе случайностей не существует. Любое событие здесь подмечается, берется на заметку и затем тщательно отслеживается на предмет дальнейшего развития событий. Хочешь ты того или нет, но тебе предстоит жить среди всех этих условностей и тончайших правил. И если кто-то коснулся пальцами твоей ладони, то это вовсе не значит, что он неуклюжий увалень. Скорее всего таким образом он выказывает к тебе свой интерес. И чем выше важность этого человека при дворе, тем больше значения ты должен придавать этим знакам.

Имелся целый свод всех условностей, которые опытный придворный знал как «отче наш». Якобы случайные касания, особые улыбки, взгляды, особым образом приклеенные «мушки», выбившиеся локоны — все это имело свое значение. И в большинстве случаев тут присутствовала любовная подоплека.

К примеру, некая девица желала обратить на себя внимание молодого дворянина, который по какой-то причине не выделял ее среди множества других девиц света. Говорить об этом напрямую не принято. Постыдными считались не сами любовные признания, а тот возможный отказ в ответных чувствах, который вполне мог бы прозвучать. Это придало бы всему действу некую публичность, а при определенных обстоятельствах даже трагизм. Изобретенные же при дворе условности всю эту публичность несколько затуманивали, размывали, превращали просто в игру.

Вот и сейчас — прикосновение пальцев камер-фрейлины к моей ладони в любом другом месте и при любых других обстоятельствах выглядело бы простой случайностью. Здесь же, у самых покоев императрицы, они читались вполне определенно.

«Мсье Сумароков, — говорили они, — я не буду иметь ничего против, если вы вдруг начнете оказывать мне знаки внимания, переходящие в любовный пыл. Я ничего не могу обещать, но если вы окажетесь достаточно настойчивым, то у меня не останется иного выхода, только как сдаться на милость победителя…»

Но вряд ли камер-фрейлина Голицына представляла себе, насколько все это было некстати! И крайне неудобно…

Да, именно неудобно! Супругом камер-фрейлины был Дмитрий Михайлович Голицын, сын фельдмаршала Михаила Михайловича Голицына от второго браку. Не то чтобы он был мне другом — настоящих друзей у меня не так много, по пальцам пересчитать. Гришка Потемкин, разве что, да Петруша Вяземский, да Ванька Ботов, да Мишка Гогенфельзен… Вот и все, пожалуй. Дмитрий же Голицын был просто мне приятелем, с которым я порой проводил время за картами или за умною беседой.

Был он на год всего постарше меня (и на несколько месяцев младше своей супруги), но казался мне настоящим кладезем премудрости. На все у него имелось свое собственное суждение, а уж книг он перечитал столько, сколько я за свою жизнь и не видел вовсе!

Очень интересный человек, в общем, и прочили ему большое будущее по дипломатической линии. В супруге своей Екатерине Дмитриевне он души не чаял, и кто бы мог подумать, что она нежданно-негаданно положит на меня глаз. Именно в тот момент, когда это наименее уместно.

Уж лучше бы она Мишку Гогенфельзена выбрала, или Гришку Потемкина! Впрочем, они оба известные амурных дел мастера, и кинулись бы в эту авантюру сломя голову, пока не увязли бы в ней по самые уши. А когда Голицын об этом прознал бы (а он бы прознал!), драться на дуэли им пришлось бы уже не в шутку, как нам с Кристофом, и не просто до первой крови. А совершенно точно до смерти одного из них.

Ах, Екатерина Дмитриевна, Екатерина Дмитриевна! Ну вот зачем вам все это нужно?..

В приемной комнате помимо нас с Голицыной находилось еще несколько фрейлин, совсем молоденьких еще девиц. Все они занимались каким-то неведомыми мне делами: вышивали на маленьких пяльцах, шепотом обсуждали узоры, сматывали нитки в клубки. Одна фрейлина вслух читала на французском какой-то роман.

Когда в комнате появился я, они сразу притихли, глянули на меня с интересом, но под суровым взором камер-фрейлины Голицыной тут же вернулись к своим занятиям.

Мелко семеня, Екатерина Дмитриевна проследовала к дверям в покои императрицы, приоткрыла их и тут же юркнула в образовавшуюся щель. Быстро вернулась и кивнула мне: «Вас ожидают…»

Я тоже кивнул в ответ и прошел в покои государыни.

Мария Николаевна сидела в кресле у окна и держала в руках томик библии. Была она очень бледна лицом, а ее траурный наряд только лишний раз это подчеркивал.

Сложно судить о красоте государыни, к которой ты привык относиться скорее как некому символу. Но все же ранее я считал императрицу если не первой красавицей, то уж точно очень привлекательной женщиной. Однако сейчас она мне таковой не показалась. Должно быть горе настолько иссушило обычно округлые черты ее лица, что теперь оно казалось каким-то рубленным, словно высеченным из камня. Заостренным. И глянула на меня императрица глазами, в которых застыли слезы.

Отложив библию на столик под зеркалом, она поднялась со стула и, подойдя к окну, замерла у него, безучастно глядя куда-то вниз.

— Мне сообщили, мсье Сумароков, что у вас есть какие-то новости относительно моего здоровья. Откровенно говоря, я удивлена: какое отношение к медицине может иметь камер-юнкерство? Но до меня дошли слухи, что с некоторых пор у вас в доме проживает ваша кузина из Новгорода. Некая Катерина, из Романовых, кажется. О ее врачебных талантах уже судачит весь Петербург. Так неужели ваш визит как-то связан с этими талантами?

Легкий немецкий акцент еще ощущался в ее голосе, но все же за прошедшие годы она сильно обрусела. Да и вряд ли она теперь когда либо вспоминала о своем сагарском детстве.

— Никак нет, ваше величество, — я галантно поклонился. — Моя кузина не имеет никакого отношения к теме данного визита. Признаюсь честно: на самом деле мой визит имеет отношение к вашему здоровью лишь опосредованно. В том смысле, что против вас затеяна большая интрига, в результате которой этого самого здоровья у вас, ваше величество, может не остаться вовсе.

Императрица медленно повернулась, уставилась на меня изумленно.

— Я не понимаю вас, камер-юнкер. Извольте объясниться, чтобы я не расценивала ваши слова, как попытку меня запугать.

— Ну что вы, ваше величество! — воскликнул я. — Последнее, что я желал бы, это напугать вас. Но обстоятельства складываются так, что мы не можем более игнорировать той опасности, которая вам угрожает. И подлое убийство государя служит тому подтверждением!

Мария Николаевна отошла от окна, вернулась к своему креслу, но садиться в него не стала. Здесь не было фрейлин, которые придержали бы ей юбки, а сидеть перед придворным в неопрятном виде наверняка показалось ей недопустимым.

Поэтому она просто прошлась по покоям туда-сюда, как давеча это дела я перед дверями ее приемной комнаты. Я обратил внимание, что одну руку она то и дело прикладывает к своему животу, как будто желая придержать его. Вероятно, это было непроизвольное стремление беременной женщины защитить своего будущего ребенка.

— Если хотите быть понятым, то говорите яснее, мсье Сумароков, — сказала государыня. — У вас есть основания полагать, что против меня зреет заговор?

— Заговор созрел уже давно, и даже приведен в исполнение. Убийство императора состоялось, и отсутствие законного наследника развязывает преступникам руки. Я уверен, что уже скоро будет поднят вопрос о смене династии, и вам будет предложено отправиться в монастырь, ваше величество.

— Я бы на вашем месте не торопилась говорить об отсутствии законного наследника, — молвила государыня и снова непроизвольно положила руку себе на живот.

Я счел нужным поклониться.

— Вам незачем что-либо мне объяснять, ваше величество, — с глубочайшим почтением сказал я. — Но должен предупредить, что лейб-медик Монсей Яков Фомич, после последнего осмотра вашей милости, имел неосторожность доложить светлейшему князю Черкасскому о некоем интересном положении, в котором вы находитесь. И не более часа назад на его дом было совершено нападение, в результате которого дворецкому было перерезано горло, а лакею вскрыт живот.

Императрица побледнела еще сильнее, хотя я и полагал, что подобное уже невозможно.

— Боже, мсье Сумароков, избавьте меня от этих подробностей! Зачем кому-то понадобилось убивать слуг моего лейб-медика?

— Убить хотели и его самого, а также его супругу, госпожу Монсей Елену Сергеевну, — пояснил я. — Прямо на моих глазах это собирался сделать некий Батур, один из преданных слуг светлейшего князя. Я уверен, что князь не желает, чтобы стали известны факты о вашем положении и возможном появлении на свет законного наследника. Ему выгодна смена династии. Весьма вероятно, что он сам желает претендовать на Российский престол.

— Господи, да с чего вы это взяли, камер-юнкер⁈

— Имеющиеся у меня факты говорят сами за себя, ваше величество. И я уверен, что у светлейшего князя теперь нет иного выхода, кроме как убить вас. И счет идет уже даже не на дни. Счет идет на часы. Вы обратили внимание, ваше величество, что караул внутри дворца несет кавалергардия?

Императрица была удивлена, окаменела даже, пытаясь понять, что может означать сие известие.

— Не-ет, — крайне медленно протянула она. — Я ничего не смыслю в военных мундирах. И не понимаю, почему это плохо для меня.

Неподвижное лицо ее вдруг расслабилось, острые линии на нем сломались, смялись, отчего оно приобрело жалобное выражение.

— Это плохо, потому что кавалергардией командует лично князь Черкасский, — сказал я. — Эти отборные воины преданы ему аки псы и готовы исполнить любое его приказание. К тому же многие из них обладают силой магии, и далеко не на начальном уровне.

— Магией? — императрица казалась удивленной. — Что вы такое говорите, камер-юнкер⁈ Но ведь магия находится под запретом, и светлейший лично следит за тем, чтобы этот запрет не нарушался!

— Вот именно, — холодным тоном отозвался я. — Князь Черкасский не желает, чтобы в ваших землях имелись какие-либо иные чародеи, кроме него самого и преданных ему людей. Именно сейчас начинается жесточайшая борьба за престол, и князь намерен одержать в ней победу.

— Но… — растерянно начала Мария Николаевна. И вдруг вскричала: — Разве не я ваша императрица⁈ Да, Михаил Алексеевич убит, но разве не я государыня земли Русской⁈

— Формально так оно и есть, — я прижал к груди ладонь и поклонился. — Но фактически за вами не стоит ни один влиятельный род. Вас попросту не воспримут всерьез.

— Не воспримут всерьез⁈ — с возмущением воскликнула императрица. — Я ношу в себе наследника престола Российского! Что еще нужно этим предателям⁈

— Власть, ваше величество! Им нужна власть, и гонка за ней уже началась. Сейчас они все-равно, что гончие на охоте. И стоит вам только публично заикнуться о том, что вы носите в себе наследника, как вас в тот же миг порвут в клочья. Или же объявят сумасшедшей, а уже потом порвут, потому как никому не надобен соперник в лице еще не родившегося младенца!

— Боже, боже мой!

Государыня, явно нервничая, заходила вдоль окна. Иногда она останавливалась и смотрел на меня так с какой-то мольбой. А порой закрывал лицо руками и начинала тереть его, и мне казалось, что после подобного оно перестанет быть таким бледным, раскраснеется. Ан нет, не тут-то было — бледность никуда не уходила.

Опасаясь, как бы государыня не впала в панику окончательно и не натворила бед, я решил, что пора поставить ее в известность о своих планах.

— Я понимаю, ваше величество, ситуация может показаться безвыходной. На первый взгляд. Но славу богу на Руси еще есть дворяне, верные своей присяге! И я предлагаю вам выход, который поможет сохранить жизнь вам, и престол будущему наследнику. Но действовать следует без промедления. Только скажите, что вы готовы, я и немедленно возьмусь за дело! Ну же! Ваше величество!

Императрица стояла передо мной, полная сомнений, и почему-то, при всей своей величественности и безупречной грации, напомнила мне Парашку в день первой нашей встречи — озадаченную, беспокойную, испуганную.

Мария Николаевна явно боялась сделать неверный выбор, и у нее на то были причины. Но чего у нее действительно не было, так это времени, чтобы все тщательно обдумать. И мне кажется, она в конце концов, и сама это поняла.

— Так каков же ваш план, мсье Сумароков? — спросила она неожиданно жестким тоном и прищурилась, уставившись на меня в упор. — Что я должна делать?