Экзамен для чародея-3: Моя императрица

Глава 12 Дела государственные, ценой в чарку водки

— Ну все, тварь, конец тебе пришел! — зловещим шепотом сказал Федька и размахнулся хорошенько, чтобы покончить со мной одним ударом.

Честное слово, я едва увернулся. Нож самым своим острием зацепил мой нарядный мундир камер-юнкера, царапнул по золотой петлице. Не окажись я таким расторопным, то запорол бы меня Федька, как есть запорол бы. А когда проспался и сообразил бы, что натворил лишнего, то открыл бы «тайную тропу» куда-нибудь в дальние дали, где не ступала нога человека, да забросил бы туда мое бездыханное тело. И поминай как звали!

Но все сложилось как нельзя лучше. Я отпрянул, одной рукой отвел от себя нож в сторону, а второй отвесил ему звонкую оплеуху.

— Федор, мать твою, Галкин! — вскричал я. — Очнись, окаянный! Не признал меня, что ли?

Да что уж тут спрашивать — и без того понятно, что не признал. В таком состоянии, в каком он сейчас находился, он вообще никого не признал бы. И мать родную. Хотя, сомнительно, что мать вообще у Федьки была. Сильно вероятно, что народился он от какой-нибудь гадюки, да был подброшен людям на воспитание.

А Федька глаза свои, водкой залитые, таращит на меня и снова ножом машет, не собирается к себе никого подпускать. Ну ладно, Феденька, ты сам напросился! Не я это начал.

Плюнув в ладонь и сжав кулак покрепче, я дождался, пока Федька снова кинется на меня, выставив перед собой нож. А потом, увернувшись от клинка, врезал пьянице прямо в скулу, использовав против него его же напор.

Феденьку даже вверх подбросило, такой силы получился удар. В первый момент я испугался, что пришиб его насмерть, и теперь мне придется менять свой план на корню. Но нет, не пришиб. Не будь он пьяным, то может быть и помер бы зараз, а так только рухнул на табурет, расколотив его вдребезги, и сразу же застонал, закряхтел, как будто протрезвился вмиг.

— Алешка? Сумароков? Ты что ли, медведь проклятый⁈

Признал, все-таки! Значит, и впрямь хмель с него слетел от боли. Уж не знаю только надолго ли. А мне он сегодня нужен трезвый. Во всяком случае, вменяемый…

— Я, Феденька, я. Ты меня чуть не зарезал совсем, ножиком своим! Прекращал бы ты это. Нажалуюсь я Петру Андреевичу, что ты с водкой дружен остался, так вмиг он тебя жабой обернет. Будешь квакать под колодцем, да мух языком ловить.

— Ой, не пугай меня, Алексей Федорович! — поморщившись отвечал мне Федька, продолжая лежать, не шевелясь, на обломках табурета. — Лучше помоги мне подняться на ноги, а то мне кажется, что ножка от табурета мне в спину воткнулась.

Я помог ему встать и осмотрел спину на всякий случай, на предмет отсутствия в ней всяких посторонних предметов. Да нет, ничего там не торчало, даже крови не был. Только морду у Федьки слегка перекосило, да и то я не был уверен до конца, что виной тому был мой кулак. Так и от пьянства перекосить может.

Я отобрал у Федьки нож, который он до сих пор сжимал в кулаке, и забросил его в самый темный угол комнаты. А Федьку осмотрел внимательно, охлопал по щекам, да по лбу стукнул, потому как не очень остался доволен осмотром.

— Не нравишься ты мне, Федор, ох не нравишься! Что у тебя с лицом?

— А что с лицом? — удивился Федька.

Покачиваясь, он подошел к стене у двери, где висело небольшое зеркальце, и осмотрел себя в него внимательно.

— Что не так, Алексей Федорович? Морду — так это ты мне помял. А что кровь потекла, так это хорошо, синяка не будет, значит.

— Да бог с ним, с синяком! — воскликнул я. — Ты ведь на жабу стал похож! Приглядись внимательно! Не таким ты был раньше! Я тебя редко вижу, потому мне и заметнее… Вылитый жаб. Лицо какое-то приплюснутое стало, рот до ушей, зеленый весь какой-то… Смотреть противно!

Федька глянул на меня испуганно, сорвал со стены зеркальце и стал рассматривать себя в него со всех сторон. Даже к окну подбежал, чтобы света побольше было.

Потом поднял на меня испуганные глаза.

— Вот ирод! — сказал он возмущенно.

— Вот-те на! — я раскинул руки в стороны. — Я-то тут причем⁈ Я тебя только лишь год назад в доме у Петра Андреевича видел, когда он нас знакомил. А больше мы и не встречались никогда! Ничего я с твоей рожей не делал! А что в харю кулаком сунул, так то за дело — нечего на людей с ножиками бросаться…

— Да я не про тебя! — отмахнулся Федор. — Граф Петр Андреевич — вот кто ирод проклятый! Уж грозил он мне, что в жабу превратит, если я водку пить не перестану — вот и превратил! Еще немного, и я квакать зачну! Вообще на человека походить перестану!

Видно было, что Федька испугался сильно. С лица совсем сошел, кожа еще пуще позеленела, а губы затряслись, как будто он вот-вот собирался расплакаться. Он отбросил зеркальце на стоящую у стены справа лежанку, заваленную каким-то тряпьем, и запустил пальцы себе в волосы, как будто рвать их собрался. Но рвать не стал, а так и замер с пальцами в патлах, раскачиваясь на одном месте. Взгляд у него теперь был не просто пьяным — он был безумным.

Мне даже жалко его стало.

— Да ладно тебе, Федька! — я подошел и ободряюще похлопал его по спине. — Не все так плохо, как тебе кажется… Дай-ка я на тебя внимательно гляну, пьянь ты эдакая!

Я положил ему руки на лицо и покрутил туда-сюда, рассматривая. Потом вперился взглядом ему прямо в лоб и принялся сверлить, сверлить, сверлить, погружаясь все глубже в его сознание.

Я искал следы какого-нибудь заклятья, тайком наложенного на Федьку кем бы то ни было, пусть даже куратором Амосовым. Я словно на санях летел со нежного склона, скользя по глубинам его сознания. Нет, воспоминаний его я не видел, для этого нужна была магическая подготовка высшего уровня, хотя подспудно я ощущал, что и сие таинство мне вполне подвластно. Нужно только лишь озаботиться этим вплотную и провести несколько опытов.

Но наложенное заклятье я мог почувствовать. Снять его — вряд ли, особенно если наложено оно было таким мастером, как Петр Андреевич, но понять, что оно присутствует — это пожалуйста.

И я-таки нашел его! Неприметное такое, спрятанное в потаенном уголку и прикрытое темным покрывалом ложных воспоминаний. Но из-под «покрывала» того все же проглядывал его выбившийся бок, и я сразу понял, что это оно и есть.

Изловчившись, я приподнял самый краешек этого «покрывала» и принялся очень осторожно исследовать заклятье, пытаясь разобрать «почерк» наложившего его чародея.

Дело в том, что у каждого мага есть свои особенности наложения заклятий. Хотя, нет, я немного не так выразился: у каждого начинающего мага есть почерк. Какие-то огрехи в наложении, личные предпочтения, особенности в произнесении слов. И все это вместе формирует «почерк». У магов высшего уровня подобные огрехи, как правило, отсутствуют, но это как раз и является их почерком! Если нет явных огрехов и особенностей — значит, заклятье наложено высшим магом. Каким-нибудь магистром. Ведь бакалавры тоже порой ошибаются.

Бывает, правда, и такое, что магистры намеренно допускают какие-то огрехи при наложении заклятья, и тогда вычислить их гораздо сложнее, ведь искать ты будешь кого-то из начинающих магов, а их — хоть пруд пруди, не смотря на все усилия светлейшего князя Черкасского.

Впрочем, в этот раз, похоже, магистр Амосов и не думал таиться. А чего ему таиться? Ведь обещал он Федьке, что в жабу того превратит, если он пить не бросит? Обещал! А Федька бросил? Не бросил. Так чего тут таиться?

Изучив наложенное заклятье, я вернул на место «покрывало» ложных воспоминаний и с облегчением покинул одурманенное водочными парами сознание Федора. Предварительно немного очистив его, правда, от действия алкоголя. Мне не нужен был вдрызг пьяный Федор. Мне нужен был Федор в своем уме. И я ободряюще похлопал его по щеке.

— Ну что там? — сразу же спросил Федька с надеждой. — Нашел что-нибудь, Алешенька?

«Алешенька»… Ишь-ты залебезил как! Боится жабой обернуться, стало быть. Сгореть от водки однажды утречком он, значит, не боится, а вот жабой стать ему жуть как неохота!

— Нашел, Феденька, нашел. Петр Андреевич наложил на тебя заклятье условного действия, так что большой опасности в том нет.

— Условного действия? — не понимающе переспросил Федор. — И что сие означает?

— А означает сие, Федор, — ответил я сурово, — что граф Амосов слов своих на ветер не бросает. Он сразу понял, что с пьянством своим ты расставаться не собираешься, и использовал очень хитрое заклинание. Оно работает только тогда, когда ты начинаешь употреблять проклятую. Ты пьешь — оно работает. Перестаешь пить — перестает работать. Снова пьешь — снова работает.

Федор отвесил челюсть.

— Это что же получается, Алексей Федорович? Это получается, что когда я пью проклятую, то начинаю превращаться в жабу?

— Верно мыслишь, Федор, верно мыслишь.

— И в скорости я вовсе жабом обернусь?

— Пить не перестанешь — обернешься! Уж не знаю, насколько быстро это произойдет, но произойдет обязательно. Петр Андреевич своих слов на ветер не бросает, и если ты думаешь, что он с тобой пошутил, то ты ошибаешься. Он ценит веселых людей, но шутит крайне редко.

Федор весь так и обмяк. Потух, голову повесил, присел на край кровати. И сразу стал еще больше походить на жабу, только на жабу очень грустную и несуразную, с разбитой мордой.

— А ты чего на меня с ножом-то кинулся, Федор? — поинтересовался я. — Али рассудок помутился совсем? И с демоном меня спутал?

Федор отмахнулся.

— Не с демоном, а с самым настоящим сатаной, — сказал он. — Савелий, управляющий купца Гречихина. Хотел плату с меня взять за эту халупу. Третий раз уже приходит. А я ведь предупреждал его, что если еще раз замечу, то кишки выпущу! А он и не побоялся нисколько.

— Ну так ведь за квартирку положено платить, — напомнил я. — Петр Андреевич на то тебе денег и дает, чтобы жить где было, да чтобы ты по надобности перемещал желающих, куда им вздумается.

— Граф сам за квартирку платит, — возразил Федор. — Не захотел он мне на это денег выдавать. Потому как знает, что я все равно все пропью. А уж чего от меня Савелию надобно, так то мне неизвестно. Вот я и хотел его образумить слегка. Что б неповадно было.

Дальше обсуждать бытовые вопросы Федора я был не намерен. Тут решались вопросы куда более важные, чем квартирная плата беспробудного пьяницы! И я нисколько не преувеличу, если скажу, что это вопросы государственной важности. И потому я взял Федора за шиворот и приподнял с кровати, потому как дела мои нуждались в безотлагательном решении.

— Федор, — сказал я, нагнав на себя всю строгость, на какую только был способен, — у тебя твоя ряса монашеская сохранилась, или же ты ее пропил уже?

— Сохранилась, Алексей Федорович! — ответствовал Федька. — Как есть сохранилась… — Он торопливо перекрестился. — Как же я мог рясу-то свою пропить, до кощунства такого опуститься⁈

— Что — никому не нужна оказалась? — предположил я.

Федька понурил голову.

— Никому, — согласился он. — Старая, говорят, и воняет сильно.

— А постирать не пробовал?

— Да как-то руки все не доходили.

— Ясно. Ладно, натягивай свою вонючую рясу и топай за мной. Будем сегодня с тобой вершить дела государственные…

Спорить Федька не стал. Вытащил из-под лежанки протертый в нескольких местах мешок, достал из него скомканную рясу и быстренько в нее облачился. Там же нашел и скуфью — черную шапочку, похожую на горшок, какую часто носят монахи. Федька натянул ее на свою лохматую голову и сразу же стал вылитый монах, не отличишь.

— Ну как? — спросил он. — Гожусь я для дел государственных?

— Годишься, Федор, годишься. Пошли уже, некогда мне с тобой лясы точить!

— А может по чарке на дорогу?

— Обойдешься. Ты мне в человеческом обличье понадобишься, а не жабьем образе. Если бы мне жаба была нужна, я бы на болото пошел… Надеюсь, бегаешь ты хорошо?

Федор был очень удивлен такому вопросу.

— Не знаю, Алексей Федорович. Уж лет пять как бегать не доводилось. Я-то все больше жизнь сидячую веду, или же лежмя лежу, когда пьяный сильно. А вот чтобы специально бегать куда-то — такого и не припомню.

— Ничего, сейчас припомнишь. Потому как лошадь у меня одна, а сажать тебя рядом с собой я желания не имею. Правы были люди: воняет от твоей рясы, как от ведра помойного!

Федор шумно понюхал себя в разных местах и ответил с обидою:

— Ничего не воняет, а чистым ладаном пахнет! У нас по всему монастырю такой запах был… Где бы я ни был, именно так и пахнет.

— Да потому что это от тебя и воняло! — заверил я Федора, выходя из его квартирки. — Ладно уж, пошли… Ежели что, скажешь, что это так от иерея пованивает. Гороха намедни объелся, и теперь его и пучит нещадно.

— Грех это — на иерея напраслину возводить, — покачал головой Федька, следуя за мной к лестнице. — Тяжкий грех, Алешка… Нужно нам было все же по чарке выпить. Глядишь, и грешить проще было бы…

Впрочем, вскоре ему стало не до пустой болтовни. Я взобрался на Снежку, а Федька уцепился за подпругу, и под улюлюканье местной ребятни мы отправились к моему дому.

Бегун из Федьки оказался не очень. Прямо скажу, просто отвратительный. Я и лошадь-то почти не подгонял, а Федька вскорости уже запыхался весь, дышал хрипло и не падал замертво только потому, что запутался пальцами в подпруге. Можно было бы сказать, что он «взмок как лошадь», но Снежка моя при том была свежа и бодра, а Федька же выглядел, мягко говоря, не очень. Со стороны, должно быть, казалось, что я привязал к своем седлу покойника и таскаю его за собой по всему городу.

Пришлось остановиться и дать Федьке время перевести дух. Ему стало получше, но выглядел он все равно так, что в гроб краше кладут. Тогда пришлось уступить ему свое место в седле, а самому бежать рядом — слава богу, что большого труда для меня это не составило. Федька хотя и был всего-то лет на семь меня старше, но беспробудное пьянство уже изрядно подорвало в нем здоровье.

Признаться, он и на лошади-то скакал так себе, не умеючи, так что, когда мы добрались до дома, он выдохся не меньше моего. Мне даже пришлось помогать ему слезать со Снежки и придерживать под руку, чтобы не упал.

— Ты уж, Федор, не помри раньше времени. Ты мне сегодня еще нужон.

— Не помру, Алексей Федорович, не помру. Сейчас отдышусь, и полегче станет… Эх, зря мы все-таки с тобой по чарке не выпили!

Завидев нас, Гаврила перекрестился и помог Федьке войти в дом, где и уложил его на софу прямо в гостиной. При этом, правда, покосился на меня виновато, помахивая перед носом ладошкой.

— Что за запах от него такой, барин? Где ты такого батюшку отыскал? В каком поганом месте эдакую дрянь нашел?

— Дрянь не дрянь, а пользу принесть сумею, — ответствовал ему с софы Федька. — Кое-что и мы могем, а не только барин твой с графом… А не найдется ли у тебя, Гаврила, немного водки, чтобы за дело браться не впопыхах, а подготовленным? Худо мне совсем, а когда худо, то и дело не спорится.

Гаврила глянул на меня с вопросом в глазах, и я, поморщившись, махнул рукой: налей ты ему водки, пусть подавится. Гаврила налил. Федор выпил с большим благоговением, причмокивая даже от удовольствия, и лицо его сразу же прояснилось. На губах замаячила хитрая улыбка.

Звонко хлопнув в ладоши, Федька растер их, рывком поднялся с софы и поинтересовался:

— Ну-с, Алексей Федорович, с чего начнем? Я готов к любым просьбам, даже если они вконец испортят мою репутацию!

— Как будто там осталось что портить, — заметил я. — Но твой настрой мне нравится. Сможешь ли ты, Федор, открыть для меня «тайную тропу»?

Федор коротко хохотнул.

— И всего-то? А ты думаешь, что граф Петр Андреевич мне за красивые глаза крышу над головой дал, да куском хлеба не обижает? И стоило для того из мого дома в такую-то даль тащиться? Тропу я бы и там для тебя в миг открыл! — Он принялся озираться. — Что, прямо здесь работать будем?

— Постой, не торопись, — осадил я его. — Тропа понадобится широкая, потому как целый экипаж с лошадьми по ней проехать должен. Поэтому открывать ее будешь на заднем дворе, чтобы с улицы никто посторонний не заметил. Со мной будут еще люди, но кто они, тебе знать не обязательно. По тропе ты пройдешь вместе с нами, потому как в обратную сторону мне нужно будет вернуться немедля, но уже совсем в другое место… Справишься ли ты, Федор, с такой задачей?

Федька задумчиво потер небритый подбородок.

— Две тропы подряд — это работа, конечно, серьезная. Но ко мне с другой обычно и не приходят!

Он заговорщицки мне подмигнул. Но я покачал головой.

— Не две, Феденька. Три! Потому как опосля еще одну тропу открыть придется.

— Три⁈

Федька стянул с себя скуфью и задумчиво почесал макушку. Похоже было, что просьба моя его несколько озадачила.

— Три тропы кряду… Умеешь ты, Алексей Федорович, загадки интересные загадывать! Три тропы — это дело серьезное! Ослабнуть можно так, что потом не скоро поднимешься.

— Так потому к тебе и обращаюсь, Федор, что ты один знаешь, как все это провернуть! Потому к другому и не пошел. Беттихер — тот слабоват для таких дел, а братья Дубасовы, Владимир с Андрияном, уж слишком осторожные, не возьмутся они за подобную авантюру.

Федька согласно покивал: да, мол, полностью с тобой согласен, Алексей Федорович.

— Беттихер без сил свалится уже на второй тропе, — пояснил он деловито. — А братьям Дубасовым есть что терять, я бы им сильно не доверял на твоем месте. Живут они спокойно, сыто, богато — к чему им в дела государственные лезть?

Вид у него стал довольный-предовольный, как у сытого кота. Впрочем, он моментально насторожился — испугался должно быть, что может продешевить.

— Но ты ведь понимаешь, Алексей Федорович, что и я уже не так молод? — торопливо спросил он. — Всякое может случиться. А ну как силушка меня в самый неподходящий момент покинет? Так и сгинем мы с тобой в Запределье проклятом. А все почему? А все потому, что пожалел ты мне еще одной чарки с водкою! Сам же себя потом корить будешь, да только поздно уже будет сокрушаться-то! А, Алексей Федорович?

И Федька с надеждой в бесстыжих глазах показал мне пальцами, сколько именно ему следует налить. Получилось примерно на два пальца.

Да и черт с ним, лишь бы дело делал! Поди в жабу не успеет обернуться с этой чарки-то?

Я подал Гавриле знак налить еще водки, дождался, пока Федька, с чавканьем и бульканьем, опорожнит чарку, а потом прямиком направился на задний двор. А Гавриле сказал:

— Запри ворота и собирай всех. Мы уезжаем.