Экзамен для чародея-3: Моя императрица

Глава 7 Поучение юного неофита и срамные болезни сильных мира сего

Как я и предполагал, возвращению Кристофа из заграничной поездки его домашние не сильно-то и обрадовались.

Нет, поначалу, конечно, его встретили едва ли не с восторгом! Папенька то и дело похлопывал по спине и требовал подробного рассказа о всех приключениях в этом вертепе вурдалаков. А маменька так даже слезу пустила.

Но это продолжалось всего пару минут, ровно до того момента, пока Софи Завадская не намекнула брату, что пора бы и представить ту неизвестную молодую особу, которая прибыла вместе с ним. К тому же на одной лошади.

Вот тут Кристоф и смутился. Он прекрасно понимал, что если объяснить всё парой фраз, то вопросов у родных окажется еще больше. А все случившееся с ним в поездке будет выглядеть по меньшей мере предосудительно.

А то! Удалой молодец прибыл в чужую страну, соблазнил невесту тамошнего правителя, а в заключении выкрал ее и увез для собственной услады! Именно так бы все это и выглядело, если бы он рассказал нашу историю в двух словах.

Впрочем, даже если бы он добавил подробностей и не жалел эпитетов, все равно картина от этого сильно не изменилась бы. Как не смотри, а принцесса была чужой невестой. Более того — она была почти Великой княгиней, правительницей той странной земли! Ей ничего не угрожало, а все слухи о шести предыдущих женах князя Ульриха, погибших при странных обстоятельствах, могли быть просто выдумкой.

Как бы то ни было, а с точки зрения Великого князя Сагарского, да и любого здравомыслящего человека, Кристоф Завадский был преступником. Более того — чтобы выкрасть принцессу, он заколол барона Марбаха, ближайшего наперсника Великого князя! Этого сладострастного недотепу, лишившегося одного глаза в поисках удовольствий. А значит, Кристоф был обычным убийцей, и его следовало бы отправить на эшафот.

В общем, неофит мой пустился в долгие и нудные объяснения, которые только усугубили ситуацию. В результате маменька потребовала от него немедленно вернуть девицу прежнему владельцу, а самому запереться в своей комнате и тщательно подумать над собственным поведением.

Папенька на это возразил, что новое путешествие в Сагар вылезет ему в копеечку. К тому же есть большая вероятность, что Кристофа там немедленно казнят, поскольку каждое из преступлений их сына даже в отдельности тянет как минимум на виселицу. А уж в совокупности ему могут назначить четвертование, колесование, сдирание кожи живьем или еще какой-нибудь ужас, который взбредет на оскорбленный ум Великого князя.

Да и девица ничего себе, хорошенькая. С виду дурочка, конечно, и ресницами своими пушистыми машет совсем по-коровьи, но это скорее всего от непонимания языка. Зато зубы вон какие белые да крепкие! А если приглядеться, то и фигура у нее ладная, такая нарожать им может штук пять внуков, а то и шесть, пока не сгорит от горячки родильной. Но ведь не все же сгорают! Многие выживают, и живут себе потом припеваючи…

Заслышав про внуков, мадам Завадская немного успокоилась, и даже обошла вокруг принцессы, оценивая ее уже с другой точки зрения. Но быстро опомнилась, встрепенулась и заявила, что ее желание иметь внуков не настолько сильно, чтобы смириться с тем, что на их роду отныне и навсегда теперь будет сиять несмываемое пятно позора.

Папенька ей возразил, что это смотря с какой стороны посмотреть. Девица сия может и будет выглядеть в глазах двора порочной, но зато сын их Кристоф для многих предстанет совсем в новом свете. Эдаким рыцарем, совершающим подвиги по имя прекрасной дамы. А девицу потом и поменять можно, когда страсти поутихнут.

Тут уже возмутился сам Кристоф. Он заявил, что менять девицу не позволит, и вообще не понимает, как можно использовать слово «поменять» в отношении благородной дамы. Он мог бы понять, если бы речь шла о какой-нибудь крестьянке или же о колесе от телеги, но о своей невесте он так говорить никому не разрешает.

Тут и сестрица влезла, спросила не ко времени, как же братец на этой немке жениться собрался, ежели она совсем другой веры и по-нашему не бельмеса. Кристоф возразил, что вот веру как раз можно и поменять. Что в любой ближайшей церкви принцессу окрестить можно сызнова по православному обычаю. А что касается языка, то Фике оказалась весьма способной ученицей, а если возникнут какие-то трудности, то с ней вполне можно изъясняться и по-французски.

Фике понимала, что в эти минуты обсуждается ее будущее, и потому натянула на лицо свою самую дружелюбную улыбку и заявила на сносном русском:

— Я уметь плавать как рыба!

— Молодец! — сразу же похвалил ее папенька. — Но это нам не пригодится…

В общем, слово за слово, все переругались. Софи Завадская заявила, что не желает, чтобы на нее пала хоть малейшая тень из-за всех этих сомнительных событий. И еще заявила, что ее горячо почитаемый жених, лейб-гвардии майор Архаров, вряд ли оценит действия Кристофа. И если они хоть как-то поспособствуют тому, чтобы расстроить ее свадьбу, то она лично убьет своего братца, лично убьет его немку и еще кого-нибудь, кто попадется ей в тот момент под руку.

Кристоф в ответ ей громко рассмеялся. И сказал, что сестрице беспокоиться совершенно не о чем, и если горячо почитаемый лейб-гвардии майор Архаров сбежит от нее, поджав хвост, будто побитый пес, то его место быстренько займет кто-нибудь другой. Желающих найдется немало. Вот и Петруша Вяземский давеча интересовался сестрицей, а род Вяземских куда как знатнее, чем какие-то там Архаровы!

Софи заявила ему, что древность рода Архаровых подтверждена документально, в то время как эта странная девица, которую он притащил из сагарских земель, вызывает у нее серьезные вопросы. И даже если она родит дурному братцу ребеночка, то у нее, Софи Завадской, все равно останутся колебания, а уж не упырячий ли это выродок.

Маменька встала на сторону дочери, и подтвердила, что ее мучают те же самые сомнения. Папенька, впрочем, подтолкнул ее в бок и громко прошипел, что так нельзя говорить при посторонних. Что глупая немка хоть и болтает по-русски только всякую чушь, но вполне может понимать то, о чем Софи только что сказала. И может обидеться.

А маменька сказала, что ей наплевать, что на ее кто-то там может обидеться, тем более, когда речь идет о чести семьи.

Вот тогда Кристоф и вскипел. Он заявил, что не желает больше ни минуты оставаться в доме, где так относятся к его чувствам, и к чувствам той, кого он имел счастье полюбить всей душой. И что он немедленно покидает этот дом и даже кружки воды здесь не примет, хотя чертовки хочет пить!

Схватив ошарашенную Фике за руку, он решительно потянул ее к выходу. А она только и вякнула на прощание:

— Я уметь плавать!

Маменька с тяжелым вздохом махнула на нее рукой:

— Плыви уже… рыба…

Вот так и поговорили. А поскольку идти с таким солидным довеском, который представляла из себя юная ангельтинка, Кристофу было некуда, то и явился он ко мне, с большим трудом уговорив Парашку впустить его в дом.

Обо всем этом Кристоф поведал мне уже утром, едва я успел продрать глаза. Вид у него при этом был очень грустный. Было понятно, что совсем другой прием он хотел получить в доме своих родителей.

Я это понимал, и потому глубоко вздохнул, натягивая штаны.

— Друг мой Кристоф, — сказал я. — Что вы хотите от меня услышать? Что этот мир полон несправедливости, и населяющие его люди по какой-то причине не желают разделять с вами радость по поводу ваших безумных поступков? Да, это так! Но я вас об этом уже предупреждал.

— И что же мне теперь делать? — спросил Кристоф, опустив голову.

— Можете повеситься, — предложил я. — Только сперва советую зарезать свою возлюбленную. Чего ей здесь одной мучиться?

— Это не смешно, — мрачно ответил Кристоф.

Тогда я пальцами с силой схватил его за румяные щеки и встряхнул так, что он даже зашипел от боли. А я оттолкнул его и влепил тяжелую затрещину.

— Да, это не смешно! — гаркнул я. — А кто вам сказал, что будет смешно да весело? Я вообще удивлен, что вас до сих пор не арестовали и не бросили в каземат за тот политический скандал, который может вот-вот разразиться по вашей милости! Но я уверен, что это только из-за того, что Тайной канцелярии сейчас совсем не до ваших матримониальных интриг. Россию сейчас ожидают потрясения куда тяжелее…

Вид у Кристофа был такой несчастный, что мне его стало даже немного жаль.

— Однако я могу ответить на ваш вопрос, что вам теперь следует делать, — сказал я примирительно, залезая в свежую сорочку.

Кристоф сразу глянул на меня с интересом. Уверен, что именно эту фразу он от меня и ждал.

— Сегодня же мы покинем Петербург, — продолжил я. — У меня еще есть пара суток отпуска, а там еще и воскресный день прибавится.

Лицо неофита немедленно просветлело, он заметно приободрился, при этом даже став повыше ростом.

— И куда мы направимся? — полюбопытствовал он.

— Узнаете в свое время, — резко ответствовал я, облачаясь в мундир камер-юнкера. — Но советую быть готовым к отъезду в любую минуту. И предупредите об этом свою невесту… Кстати, я бы советовал вам поберечь ее честь и как можно скорее обвенчаться в любой церкви.

— Для этого ей сперва надо бы принять православие, — несмело заметил Кристоф.

Я между тем прицепил на пояс шпагу. Спросил с прищуром:

— Позвольте поинтересоваться: а вы с принцессой вообще обсуждали такую возможность?

— Да как-то не было повода, — почесав затылок, сообщил Кристоф.

Я замер, покачал головой.

— Мне просто интересно, друг мой… Какой именно повод вы ожидаете? Поймите, с той самой минуты, как вы решили расстроить свадьбу князя Ульриха, вы перестали быть обычным недорослем и превратились в мужчину. Отныне вы сами решаете есть ли уже повод, или его еще нет.

С этими словами я вышел из комнаты. Кристоф семенил за мной, всеми силами пыжась придать себе серьезный вид. Должно быть, мои последние слова его очень впечатлили, и пусть на первый взгляд в нем ничего не изменилось, но я знал, что глубоко внутри он уже все решил. И в эту минуту я был доволен своим неофитом. Убить его, конечно, мне по-прежнему очень хотелось, но я был доволен…

Утро было еще совсем раннее. Кристоф сразу проследовал на двор, а я заглянул в столовую. И был несколько удивлен, когда застал там Катерину. Она полусидела на самом краешке стола и с задумчивым видим пила ароматный кофий. Завидев меня, сразу отставила чашку. Встала, оттолкнувшись руками от стола. Я остановился перед ней, натягивая перчатки.

— Это ты там так орал? — спросила Катерина.

— Я не орал, — пояснил я. — Я учил Кристофа уму-разуму. Потому как обычным образом наука до него не доходит.

— Мне показалось, что ты его бьешь…

— Я не бил, а доходчиво объяснял прописные истины.

Катерина понимающе покивала. А потом заявила неожиданное:

— Если ты меня когда-нибудь ударишь, Алешка, я уйду… И ты никогда больше меня не увидишь.

Я опешил. Даже дара речи лишился и какое-то время глупо моргал, не в силах сказать что-либо. Между нами будто в одно мгновение выросла ледяная стена — прозрачная, невидимая, но дышащая нестерпимым холодом. А потом я и сам не понял, как упал перед Катериной на колени.

— Като… — прошептал я растерянно. — Что ты такое говоришь-то? Как же можно ударить-то тебя? Я никогда не обижу тебя, Като! И не позволю, чтобы кто-то другой обидел… Като, ты веришь мне⁈

— Верю, верю! — она торопливо схватила меня за плечи и попыталась поднять на ноги. Но ей, конечно, это не удалось, уж слишком тяжелым я оказался для нее. И тогда она зашипела: — Да поднимайся же ты, вдруг кто увидит⁈ У нас уже есть одна девка с подпорченной репутацией, так еще и вторая появится… Вставай, Сумароков! Я верю тебе, просто предупредила, чтобы раз и навсегда снять этот вопрос.

Говоря это, она то и дело оглядывалась на распахнутые двери столовой — не идет ли кто. А у меня в голове слегка помутилось. Я почувствовал, с какой силой бьется в виске пульс, и жар охватил мою голову. Я чуть было не схватил Катерину за руку и не принялся целовать ей пальцы, но смог унять свое желание, хотя близкий запах девушки опьянил меня окончательно.

Я нехотя поднялся с колен. Не знаю почему, но я чувствовал себя виноватым. Как будто и в самом деле сделал что-то плохое.

— Ладно, Алешка, — примирительно сказала Катерина. — Я просто хотела тебя предупредить. На всякий случай, а то у вас тут нравы суровые. Если что, и пришибить можете.

Я почувствовал, как ледяная стена между нами в одночасье растаяла, и не осталось от нее ничего, лишь легкая прохлада метнулась по комнате, как бывает, когда захлопывается «тайная тропа». Но уже в следующее мгновение я понял, что никакой магии здесь нет, что это просто утренний ветерок дунул в распахнутое окно.

— Пришибить можем, — согласно кивнул я. — Но обидеть тебя — никогда!

— И на том спасибо…

Она замерла на миг, потом вдруг резко придвинулась и чмокнула меня в щеку.

— Это за что? — опешил я.

— За то, что ты такой… хороший!

Я с улыбкой коснулся пальцем место поцелуя, а потом прижал его к своим губам. Катерина рассмеялась, стукнула меня кулачком в грудь.

— Ты сегодня рано проснулась, — заметил я.

— Появились кое-какие дела, — пояснила Катерина, застегивая у меня на груди пуговицы мундира. — А ты тоже сегодня при параде, как я посмотрю. Никак на свидание собрался?

— Точно так, на свидание. С государыней Марией Николаевной. Как камер-юнкер я имею право находится во дворце у покоев их императорских величеств. Я должен с ней поговорить по интересующему нас вопросу. Ты же сама сказала: женщину не нужно предупреждать об опасности, женщину нужно от нее спасать. Этим я и собираюсь заняться… А у тебя дела какого плана? Будешь варить какое-то новое зелье?

— Почти угадал! — со смехом отозвалась Като. — Если бы ты выглянул в окно своей спальни, то увидел бы у ворот карету. Это князь Воронцов прислал за мной посыльного с запиской. Сообщает, что у него имеются некоторые проблемы медицинского толка, о которых он стесняется писать в письме, но очень надеется на мою помощь.

Я покачал головой.

— Если речь идет о Сергее Петровиче Воронцове, то не удивлюсь, что болезнь его как-то связана с его многочисленными любовными похождениями. А венерические недуги очень плохо лечатся, как я наслышан.

Катерина с озорством мне подмигнула.

— Я тоже подумала, что у него сифилис, — заявила он. — Но если он не сильно запущен, то своим пенициллином я смогу излечить его за семь дней!

— Разве это лечится? — не поверил я. — Это страшная болезнь, Като. От нее, говорят, нос отваливается.

— На самом деле, сифилис вылечить проще, чем насморк, — заверила Катерина. — Если знаешь как. — И тут же щелкнула меня по лбу. — Но имей в виду, Сумароков: это не значит, что тебе можно пускаться во все тяжкие! Не советую тебе таскать в наш дом всякую заразу!

«В наш дом»! Она сказала: «В наш дом»!

«В наш»…

В следующее мгновение я понял, что выгляжу, как ярмарочный дурачок, получивший в подарок сладкий леденец. То есть, тупо улыбаюсь во все тридцать два зуба, мотаю головой и время от времени гыгыкаю.

— Хорошо, Като, не буду!

— Кофе хочешь? Там еще осталось немного…

Я в очередной раз помотал головой.

— Мне уже пора.

— Хорошо, беги. Спасай своих женщин… А я пойду спасать своих сифилитиков. Князь все-таки!

На том мы и распрощались. Гаврила уже оседлал мне Снежку, и я в красивом черном мундире с золотыми петлицами отправился в путь. Впрочем, направлялся я не во дворец. В такую рань делать мне там было нечего — все-равно никто не допустил бы меня в покои государыни, пока она изволит почивать. Уж не знаю, крепок ли ее сон после убийства мужа, но времени терять не стоило.

Поэтому я решил сперва навестить дом лейб-медика Монсея. Тем более, что проживал Яков Фомич не столь уж далеко от дворца, чтобы было сподручнее посылать за ним в случае необходимости. Я хотел побеседовать с ним на предмет важности сохранения врачебной тайны. Хотя бы на какое-то время. Пока не встанет вопрос об избрании нового императора. Вот тогда можно будет и заявить во всеуслышание: новой династии не бывать, поскольку императрица вынашивает в своем чреве плоть от плоти убиенного государя-императора, законного наследника Российского престола!

Но покуда вопрос не возник, покуда царят повсюду безвластие и растерянность, кричать об этом не стоит. Пусть недруги государыни хоть какое время полагают, что никакой угрозы с ее стороны не исходит, что карта рода Трубецких бита. Нету больше Трубецких, кончились! А что касается вдовствующей императрицы… Так она по крови и не Трубецкая вовсе, а вообще из упырей сагарских. Никому она не интересна боле. Выделят ей скромное пособие, чтобы с голоду не подохла, а то и вовсе в монастырь отправят, с глаз долой. Чтобы не раздражала лишний раз своим присутствием.

Такая вот судьба была уготована императрице. Если бы не одно обстоятельство. Крошечное такое обстоятельство, возрастом не более трех месяцев…

Яков Фомич человек порядочный и умный, он поймет, что лишняя огласка может стоить императрице жизни.