Экзамен для чародея-3: Моя императрица

Глава 23 Красная ящерка, тяжелый разговор и отгадка таинственного крестика

Ужин прошел достаточно оживленно. Подавали коровий язык с хреном и запеченную с луком щуку, огромную, едва ли мне не по пояс в длину.

Санечка поменяла мою старую одежду на голубое платье и сразу стала похожа на куклу, которою батюшка подарил ей еще в детстве. За столом в этот раз она сидела вместе со всеми и была наконец представлена государыне, хотя сама пока не понимала, кто перед ней находится.

Но как только матушка именовала Марию Николаевну ее полным титулом, Санечка так и открыла рот, не в силах поверить, что видит сейчас собственными глазами ту, о ком столько много слышала, но лицезреть воочию никогда не имела чести.

Государыня смутно улыбалась, прекрасно понимая чувства молодой барышни в этот момент осознания происходящего.

Да уж, выражение Санечкиного лица в эту минут дорогого стоило! Мне кажется, что все присутствующие за столом не отказали себе в удовольствии задержать взгляд на моей младшей сестренке, чтобы увидеть это самое выражение — округлившиеся глаза, в которых застыло выражение полнейшего обалдения, маленький приоткрытый ротик, вздернутый носик с темными точками конопушек…

Но когда эффект от этого зрелища немного сошел, разговор потек о недавнем происшествии в Ольшанке. А точнее, о родах Алены, Савельевой жены, да об «утопленнице», совершенно неожиданно оказавшейся сестрой Катерины.

Сама «утопленница», Анастасия Романова, тоже сидела с нами за одним столом. Отмытая, причесанная и переодетая в одно из Олюшкиных нарядов, она оказалась вполне себе привлекательной девицей и, со слов Катерины, тоже обладала широкими познаниями в области медицины.

Императрицу очень заинтересовал сей факт, и даже несколько удивил: не слишком ли много медиков женского полу объявилось в последние дни на просторах Российской империи?

Впрочем, Катерина очень быстро обратила этот вопрос в шутку, заявив со всей серьезностью, что лучше уж пусть объявляются медики женского полу, нежели разбойники мужского.

Мария Николаевна шутку оценила, посмеялась даже с превеликом удовольствием, и все сидящие за столом ей вторили. Не смеялась только сама «утопленница», то бишь, Анастасия Алексеевна, как ее теперь все называли. Она с некоторым удивлением оглядывала всех присутствующих, включая Катерину, и весь вид ее словно бы говорил: «Что здесь происходит, господа? Почему вы все смеетесь? Может быть это и удачная шутка, но она не такая уж и смешная, чтобы так надрывать над ней животы!»

Она словно бы никогда не слышала о правилах дворцового этикета, и ничего не знала о том, что ежели государыня сочла какие-то слова забавными и посмеялась над ними, то и другие должны поступить точно так же, даже если сама шутка и не показалась им такой уж смешной.

Тут дело вовсе не в шутке. Это просто вопрос уважения и преклонения. А все это и есть основа царской власти…

Нужно заметить, что особо ничего нового про Анастасию Алексеевну нам узнать не удалось, она оказалась не очень разговорчивой особой. Да, она сестра Катерины. Да, из Новгорода. Пошла купаться на реку, ее подхватило течением, и больше она ничего не помнит. В памяти остались лишь очень смутные воспоминания, в которых она и сама пока не способна разобраться: что в них правда, а что вымысел.

Другие может и поверили в это, и даже посочувствовали обеим сестрам, но… Я-то знаю, что все это полная ерунда! Потому что я сам придумал новгородское происхождение Катерины, а поговорить с ней откровенно и с глазу на глаз у меня пока не получалось.

Зато я заметил, что Гришка Орлов поглядывает на Анастасию с некоторой заинтересованностью. И дело тут было не только в привлекательной внешности последней, хотя и это, несомненно, являлось важным фактором.

Дело в том, что Олюшкино платье, которое Анастасии Алексеевне пришлось впору, оказалось достаточно открытым в верхней своей части (я не великий знаток женской одежды, и потому не возьмусь в точности называть детали платья), так что плечи и часть груди ее были совершенно оголены.

А с левой стороны груди, на ширину ладони пониже ключицы, красовалась татуировка в виде красной ящерицы. Когтистые лапки ее были растопырены, хвост загнут крючком, и в целом рисунок выглядел настолько правдоподобно, что в первое мгновение возникало желание схватить эту животинку и сбросить прочь с Анастасии Алексеевны.

И это было удивительно. Ранее я встречал татуированных воров и всяческих убийц, встречал солдат с наколками, и в особенности моряков. Но на барышне татуировку лицезрел впервые. И не только я, впрочем.

Мария Павловна, приметив эдакую невидаль, тоже проявила интерес к татуировке, осмотрела ее в непосредственной близи и даже позволила себе потрогать ее пальцем.

— Как интересно, — заметила она. — Никогда прежде не видела ничего подобного. Странные, однако, у вас моды в Новгороде. Как же вы решились на такое? Я слышала, это очень болезненная процедура. Это так, милочка?

Анастасия Алексеевна неотрывно, будто завороженная, смотрел на государыню и предосудительно долго не отвечала, и я заметил, как Катерина под столом пихнула ее ногой. «Утопленница» наша сразу вздрогнула и закивала:

— Да… ваше величество… это достаточно больно.

Казалось, что ей с трудом удалось выдавить из себя это привычное обращение к императрице — «ваше величество».

— Но данная процедура была необходима с эстетической точки зрения, — немедленно пояснила Катерина. — Дело в том, что у моей сестры с самого детства на этом месте имелось родимое пятно не очень приятного вида. И чтобы иметь возможность носить открытые платья, она приняла непросто решение нанести себе эту татуировку. По-моему, получилось очень даже неплохо.

— Да-да, — слегка рассеянно отозвалась Мария Николаевна. — Боюсь, когда Анастасия Алексеевна окажется при дворе, то подобное может быстро войти в моду.

— Чтобы сие не бросалось в глаза, могу посоветовать Анастасии Алексеевне носить более закрытые платья, — предложила камер-фрейлина Голицына.

— Шила в мешке не утаить, Екатерина Дмитриевна, — отвечала ей государыня.

— В нашем случае, это будет звучать так: «Ящерку за корсетом не спрятать», — пошутила Катерина.

И опять ее шутка возымела успех — Мария Николаевна долго и с довольствием смеялась, отчего мы все в свою очередь должны были делать то же самое. Анастасия, как и в прошлый раз, веселья сначала не выказала, но Катерина снова пихнула ее ногой под столом, и та сразу же натянуто рассмеялась.

Далее беседа потекла на разные отвлеченные темы: сперва Гришка Орлов поведал забавную историю из гвардейской жизни, затем Мария Николаевна принялась расспрашивать Фике о ее жизни в Цербсте, а потом все выслушали рассказ Кристофа о наших недавних похождениях в Сагаре.

Секретные детали этой поездки он, разумеется, утаил, как и ее цели, но зато весьма живо описал быт и нравы упырей, чем вызвал за столом немалое удивление. Так же он в красках рассказал о моем сражении с демоном Шакусом в Горной Поляне, сделав упор на то, что я был в абсолютно голом виде, чем привлек внимание к себе местного населения. В особенности женского пола.

Также он вскользь и с толикой юмора упомянул о моем близком общении с герцогиней Иоханной, и теперь уже я был вынужден пнуть его под столом ногой — слава богу, что он в это раз сидел рядом.

В общем, ужин наш прошел весьма увлекательно. После чая с медовыми пряниками гости разбрелись кто-куда. Матушка утянула Катерину на прогулку по имению, чтобы в спокойной обстановке обсудить с ней некие «животрепещущие вопросы», как она сама выразилась. Императрица с «утопленницей» и принцессой отправились пройтись по саду в компании моих сестер, а Гришка Орлов с Кристофом вызвались их сопровождать, чтобы оградить от возможных опасностей.

Камер-фрейлина Голицына собралась отправиться в свою комнату отдохнуть после сытного ужина, но я успел перехватить ее у самой лестницы.

— Екатерина Дмитриевна, — обратился я к ней и, взяв за пальцы, помог вновь спуститься по ступеням вниз. — Мне кажется, что нам с вами необходимо поговорить. Без посторонних ушей. И для этого сейчас самый удобный случай.

Голицына чуть скривила ротик, делая вид, что не понимает, какова может быть тема этого разговора. Но все же послушно вышла из дома. По тропинке мы успели отойти на добрые полсотни шагов, прежде чем я решился что-либо сказать. Но если уж быть совсем точным, то первой все же заговорила Екатерина Дмитриевна.

— Алексей Федорович, вы хотели со мной о чем-то поговорить, — напомнила она. — Мы уже отошли от дома на достаточное расстояние, а вы до сих пор не сказали ни слова. Я не думаю, что будет приличным, если мы с вами вовсе пропадем из поля зрения окружающих.

— Да, конечно! — торопливо ответил я, обдумывая, как бы мне начать этот непростой разговор. — Видите ли, я нарочно отошел подальше, чтобы никто не мог расслышать наших слов…

Голицына, прищурившись, взглянула на меня искоса, снизу вверх.

— Алексей Федорович, ей-богу, вы меня пугаете! Говорите уже, а то мое бедное сердце не выдержит такой пытки!

Хм… Ну что ж, тогда буду откровенен.

— Екатерина Дмитриевна, от меня не ускользнули те знаки внимания, которые вы мне оказываете в последнее время.

— Вот как? — Голицына казалась искренне озадаченной, и меня это несколько смутило. — И какие же это знаки, например?

— Ну-у, вы понимаете… Все эти прикосновения, взгляды… Я не очень часто бываю при дворе, и потому мне не довелось стать знатоком любовных игр…

— Любовных игр⁈ — перебила меня Екатерина Дмитриевна. — Вы полагаете, что я веду с вами какую-то любовную игру?

У меня даже лоб взмок. Как бы мне так сказать ей помягче, что она меня совсем не интересует в смысле чувственных отношений?

— Екатерина Дмитриевна, я хочу, чтобы вы меня правильно поняли. Мы с вашим супругом, Дмитрием Михайловичем, хотя и не близкие друзья, но все же я глубоко его уважаю, и ценю наши добрые с ним отношения, а потому не могу позволить себе романа с его женой. Это было бы подло с моей стороны, и мое воспитание не позволяет мне так поступать с дорогими мне людьми.

Голицына вдруг подняла вверх руки и нахмурилась.

— Постойте! — воскликнула она. — Насколько я поняла, вы почему-то решили, что я склоняю вас к любовной связи, и теперь мне в этом отказываете таким вот непритязательным образом, это так⁈

Я молитвенно сложил руки перед грудью.

— Екатерина Дмитриевна, ради бога! Вслух, из ваших уст, это звучит еще хуже, чем было у меня в голове. И я до самого последнего момента оттягивал этот разговор, потому как не был к нему готов, да и не знал, как вы отнесетесь к моим словам… Хочу, чтобы вы знали: вы одна из самых красивейших женщин, кого мне приходилось встречать в своей жизни! Любой из тех мужчин, с кем я знаком, жизнь бы отдал, лишь бы вы обратили на него свое внимание! И я не понимаю, чем заслужил подобное счастье, но должен сказать, что сердце мое…

— Тпру-у-у! — громко сказала Голицына и дважды хлопнула меня по груди обеими ладошками одновременно. — Алексей Федорович, хочу вас остановить, пока вы не наговорили лишнего… Я не знаю, какие именно из моих взглядов или случайных касаний показались вам проявлением любовной страсти, но хочу уверить вас в том, что вы ошиблись! Иногда взгляд — это просто взгляд, а прикосновение — это просто прикосновение. И они не обязательно должны быть частью какой-то хитрой любовной игры! Вот смотрите…

И она демонстративно прикоснулась кончиками пальцев к моему запястью.

— Ну? Что-то произошло? Вы полагаете, я делаю вам какие-то туманные намеки?

— Нет, — ответил я, нахмурившись. — Я не замечаю никаких намеков.

— Вот видите, Алексей Федорович! Их нет! — Голицына неожиданно просветлела лицом и улыбнулась. — Однако мне очень приятно, что вы повели себя именно таким образом. Вы и в самом деле мне глубоко симпатичны, и я рада, что, ошибившись в суждении относительно моих знаков внимания к вам, вы все же поставили дружбу выше любовной связи… Вы хороший человек, Алексей Федорович! Конечно, во многом вы еще совсем ребенок — огромный, сильный, но все же ребенок, — но я рада быть другом такого человека, как вы.

Привстав на цыпочки, она потянулась и чмокнула меня в щеку. Потом почему-то рассмеялась, развернулась и, поддернув юбки, торопливо направилась к дому. А я смотрел ей вслед и чувствовал, как растекается тепло ее губ от места поцелуя по всей моей щеке.

И мне вдруг стало очень легко и хорошо на душе, как будто я таскал там увесистый камень, а теперь вот скинул его и сразу почувствовал невероятное облегчение. Конечно, там были еще и другие камни, один тяжелее другого, но с ними я панировал разобраться позднее. Один за другим, один за другим — от каждого из этих камней я со временем избавлюсь.

Все будет хорошо…

Я вернулся в дом и какое-то время сидел в пустой гостиной, покачиваясь в старом батюшкином кресле качалке — вперед-назад, вперед-назад, вперед-назад. Скрип-скрип, скрип-скрип.

Уже был вечер, и, хотя на дворе еще не стемнело, в гостиную сквозь окна света уже поступало гораздо меньше, и здесь стало сумрачно. Над камином красовалась большая картина какого-то фламандца, с фруктами в широкой вазе, графином с красным вином и убитыми тетеревами. Я точно знал, что раньше эта картина висела на втором этаже рядом с лестницей, а здесь же находился верный батюшкин палаш, который я забрал себе при прошлом своем визите. И видимо для того, чтобы место не пустовало, матушка и перевесила сюда эту картину.

Я долго ее рассматривал, находя в ней, к своему удивлению, все новые и новые подробности: тут, оказывается птичье перышко лежит, которое я раньше не замечал, а под крылом какие-то красные ягодки виднеются. Клюква, наверное.

А потом большие часы, стоящие промеж двух окон, принялись отбивать удары — бум, бум, бум — и я сбился со счета и все думал: который же теперь час? Поняв, что окончательно заблудился во времени, я с кряхтением выбрался из кресла-качалки и подошел к часам. Стрелки на них показывали ровно десять часов вечера.

Некоторое время я просто пялился на циферблат, понимая, что в голове у меня порхает некое озарение, которое я уже чувствую, но увидеть пока не могу. Оно было близко, совсем рядом, нужно только руку протянуть, чтобы ухватить его за хвост…

Но причем же здесь эти часы? Десять вечера. Десять…

Десять, черт меня возьми!

Цифры на часах были сделаны из меди и являли собой римские знаки, так что цифра «десять» на них обозначалась в виде косого крестика. Точно такого же крестика, какой был вышит черными нитками на платке Лизаветы.

Выходит, таким образом Вольдемар Глебов сообщал Лизаньке час, когда сможет явиться на свидание с нею? Очень хитро! И никаких подозрений не вызовет.

Но где же они могут встречаться? Далеко от дома Лизанька в такой час не пойдет, я уверен, а значит встреча их произойдет где-то неподалеку, прямо под боком. Где же это может быть?

Постойте…

Беседка в нашем саду! А я-то, глупый, недоумевал еще: кто же это нам там костей вишневых наплевал? Никто из домашних такого делать не стал бы, а вот Вольдемар…

Мне он никогда особо не нравился! Прямо-таки вижу, как он тянет руки к нашей вишне, срывает ягоду и со сладкой такой улыбочкой бросает себе в рот. А потом плюет косточки прямо нам под стол! Жрет и плюет, жрет и плюет. Да еще одной рукой при этом трогает Лизаньку за грудь…

Я даже зарычал от злости. Десять часов! Часы уже пробили десять, а значит Вольдемар уже явился в беседку, да и Лизанька наверняка тоже уже там!

Я метнулся по комнате, в поисках шпаги, которую снял с себя прямо здесь. Нашел ее на вешалке за комодом, схватил и бросился к двери.

Убью, гада! Как есть убью!

С грохотом распахнув двери, я скатился с крыльца и что было духу устремился к беседке.