Экзамен для чародея-3: Моя императрица

Глава 16 Дворянское гнездо. Большое дворянское гнездо

Да, я рассмеялся, и постарался сделать это как можно непринужденнее, чтобы развеять все сомнения моей подозрительной и такой проницательной родительницы. Материнское сердце сразу же почуяло неладное в этом визите. Визите, которого, как она полагала, не должно было быть вовсе.

— Воля моя собственная, матушка, — ответствовал я, взяв мать за руки. — Но надобность служебная. И гости со мной прибыли совсем не простые.

Тогда матушка сделала знак мужикам, чтобы те стояли на месте. Они мгновенно ей повиновались. Она решительно отодвинула меня в сторону и неспешно проследовала к экипажу, не отводя взгляда от императрицы. И по мере приближения, глаза ее расширялись. Казалось, что она не верит увиденному ими. А потом и вовсе замерла в изумлении. И тогда Мария Николаевна сама шагнула ей навстречу.

— Настасья Алексеевна, голубушка! — государыня приобняла матушку за плечи и коснулась ее щеки своей. — Если мне не изменяет память, то виделись мы с вами лет эдак пять тому назад, на балу по случаю тезоименитства государя, супруга моего невинно убиенного.

— Уже дошли и до нас эти страшные вести, ваше величество, — отозвалась матушка, вновь обретя дар речи. И низко склонилась перед государыней. — Сосед наш, князь Глебов, получил эту весть от сына своего старшего, Владимира, прибывшего из столицы на почтовых без всякого продыху. Изначально мы и верить в это не желали, но княжич заверил, что все это истинная правда. Я и высказать не могу вам всего своего сочувствия! Сама лишилась мужа преждевременно, и знаю, насколько тяжело принять это.

Сестрицы мои, Олюшка с Лизаветой, все еще ничего не понимая, сбежали с крыльца и встали по обе руки от меня, чуть спрятавшись за моей спиной. Лизанька, самая старшая из моих сестер, едва заметно пихнула меня локтем.

— Алешка… — зашипела она, аки змеюка. — Глазам своим не верю… Неужели ты саму государыню-императрицу к нам в гости привез?

Было ей уже почти двадцать лет, но замуж нам ее пока так и не удалось выдать, и вовсе не из-за каких-то ее внешних недостатков. Я полагаю, что все мои сестры — девицы достаточно видные, и не только для местной деревенщины, но и даже для петербургского света. Но выбор женихов здесь был не особо велик, а Лизанька — особа привередливая, кого попало и первого встречного себе в мужья брать не собиралась, и потому сидела до сих пор в девках, вместе с младшими сестрами.

Черная коса ее толстой плетью была перекинута через плечо на грудь, и Лизанька неуверенно теребила ее своими тонкими пальчиками. Человек несведущий, впервые Лизаньку увидевший, мог бы назвать эти пальчики нежными и ласковыми, но я-то был братом этой бестии, и прекрасно знал, что ежели эти пальчики сожмутся в кулачок, а кулачок сей прилетит тебе в ухо со всего размаха, то эпитеты «нежные» и «ласковые» сразу покажутся совсем неуместными.

Глаза ее тоже были черными, под цвет волос. Не угольными, конечно, но очень темным. Должно быть, проявилась в ней таким образом кровь кавказских князей, которыми являлись предки моей матушки. И хотя глаза эти были очень большими, но смотрели пронзительно, так, что порой хотелось спрятаться куда подальше от взгляда эдакого.

— Так оно и есть, Лизанька, — ответствовал я ей. — Как есть императрица наша Мария Николаевна. Решили уехать подальше от суеты петербуржской, покуда нужные люди не разберутся до конца с тем, кто государя на тот свет отправил.

Олюшка так и вцепилась мне в руку.

— Так говорят же, Алешенька, что камергер Лефорт это был! — воскликнула она. Но не громко, а так, чтобы только нам с Лизаветой было слышно, а до императрицы с матушкой ее слова не донеслись. — Он в государя и выстрелил. А потом и собой покончил, когда понял, что убежать не сможет, и ждут его пытки лютые!

Олюшке вот-вот должно было исполниться семнадцать, была она скромница и любила проводить досуг в компании с французскими романами. Наверное, с Кристофом им нашлось бы о чем поговорить. Ростом она особо не удалась, но внешностью ее господь не обидел, да и сложно было бы ему это сделать, учитывая, что оба родителя наших были известными красавцами. Во всяком случае, я так считал. Темноволосая, голубоглазая, пухлогубая, пухлощекая — Олюшка казалась всегда немного обиженной, и потому ее постоянно хотелось приголубить и поколотить того негодяя, который осмелился нанести ей обиду. Вот только никого негодяя и в помине не было.

— Цыц, — не поворотив головы, сказал я шепотом. — Еще неизвестно, кто Лефорту тот пистолет в руку вложил и приказал в государя пальнуть.

— А-а! — понимающе протянула Олюшка. И тут же вновь сжала мою руку. — Алешенька, — позвала она, — а кто те нужные люди, про которых ты сказал? Кто с ентим делом разбираться будет?

— Вот я и буду разбираться. А покуда — цыц! И что б ни слова никому!

— Ясно, Алешенька! — испуганно отозвалась Олюшка.

— Поцыцкай мне тут, — предупредила меня Лизанька. — Я спесь-то твою столичную махом здесь из тебя выбью.

— Дуреха ты! — поморщился я. — Я дела государственные, между прочим, решаю. Нельзя из меня спесь выбивать… То есть, нету у меня никакой спеси!

— Вот я и проверю, — мрачно пообещала Лизанька. — А то ишь-ты — цыцкает он! Дела у него государственные… Мне Владимир Глебов успел рассказать, какими ты там делами государственными в своем Петербурге занимаешься. Уж не знаю, известно ли об этом маменьке, но лично мне ты должен о-о-очень многое рассказать!

— А мне⁈ — тут же влезла Олюшка. — Почему я ничего не знаю⁈ Алешка, а мне расскажешь⁈

— А ты маленькая еще, — отрезвила ее Лизанька. — Рано тебе еще о таких вещах слушать.

— О каких вещах? — Олюшка так и вытаращила на меня глаза и потянула за руку. — Алешка, расскажи! Чем ты там занимаешься таким, что даже мне еще рано об этом слушать⁈ А мне ведь и замуж уже можно! Только не зовет еще никто, но как только позовет — сразу же пойду! Ну, Алешка, ну, расскажи! — тут она дернула меня так за рукав, что он затрещал даже. — Я тоже тебе что-нибудь расскажу взамен, хочешь?

— Не хочу, — сказал я. — Отстань! Нечего мне рассказывать. Лизка выдумала все. Слушает сплетни всякие, да верит им.

Имение Глебовых, Ижорское, находилось по соседству с нашим, несколько верст всего. Вообще-то, мы с соседями не особо близко общались. Так, по большим праздникам собирались, когда не пригласить соседа в гости было бы равноценно нанесению смертельной обиды. Но чтобы просто так в гости друг к другу ездить, поболтать да кофием побаловаться, такого и не припомню даже. Большой дружбы, в общем, не водили.

А тут, значит, Владимир Сергеевич Глебов, примчавшись из столицы домой с трагическим новостями, для чего-то явился к нам в Светозары и встречался здесь, оказывается, с Лизанькой с глазу на глаз, и поведал ей при этом последние сплетни на мой счет.

Чего это ради, спрашивается? Почему именно Лизаньке он об этом решил рассказать? Нет, не так: почему вообще он решил рассказать об этом кому-то из моих родных? Я могу понять, если бы он передал последние столичные сплетни своим папеньке с маменькой, да братцу своему младшему Бориске. Но причем тут Лизавета?

Ах, Владимир Сергеевич, Владимир Сергеевич… Вам придется мне кое-что объяснить.

Между тем матушка с государыней закончили свою приветственную беседу и направились к дому. Мы с сестрицами расступились, уступая им путь к крыльцу. Катерина с камер-фрейлиной Голицыной торопливо шли следом. Когда они все прошли в дом, и сестрицы за ними, Гаврила сразу принялся распрягать лошадей, а Орлов с Федькой подошли ко мне. Федька, поведя носом, поторопился проскочить за сестрицами — учуял, должно быть, запах съестного. Гришка же остановился очень близко ко мне, постоянно озираясь.

— Ну что, камер-юнкер? — спросил он негромко сквозь зубы. — Может намекнешь мне, от какой такой напасти ты спасал императрицу нашу? От кого этот побег затеял, да меня в него втянул? Из-за чего в преступники меня записал?

— Да что же ты такое говоришь, Гришенька? — ответил я на такие слова. — Ну какой же ты преступник? Ты лейб-гвардии служивый, и потому прямая твоя обязанность охранять императрицу вне зависимости от политических веяний. Именно этим нам с тобой отныне и придется заниматься, Гришенька. Именно этим.

— Так ты думаешь, что во дворце светлейший князь не смог бы обеспечить государыне должной охраны? — с усмешкой поинтересовался Григорий.

В ответ я тоже усмехнулся.

— Светлейший смог бы, кто же спорит? Но кто защитит ее от самого светлейшего?

Гришка замер, и хотя сам я не смотрел на него, а внимательно оглядывал двор, но все же почувствовал на себе его удивленный взгляд.

— Да что ты такое мелешь языком своим, камер-юнкер⁈ — Гришка повысил голос. — Уж не хочешь ли ты сказать, что светлейший князь Черкасский имеет какой-то интерес в том, чтобы убить нашу государыню⁈

Он в сердцах схватился за шпагу, и даже выдернул ее слегка из ножен, но я перехватил его руку и силой надавил на нее, заставив спрятать клинок обратно.

— Не ори так, Григорий! — шикнул я на него и вперил взгляд ему прямо в возмущенные зенки. — А ты решил, что я для собственной радости государыню «тайной тропой» прямо из церкви вывез, у сотни народа на глазах? Развлечения ради? Если бы нас там поймали, то Федьку как чародея мигом в острог отправили бы, а то и того проще — вздернули бы на веревке, что б другим неповадно было. А я поехал бы куда-нибудь на Камчатку, сивучей стрелять. А может и рядом с Федькой в петле болтался бы… Но я так же, как и ты, Гриша, давал клятву жизнь свою положить в защиту царской семьи и от слова своего отступать не намерен!

Я почувствовал, что Гришка больше не пытается выдернуть шпагу из ножен, и отпустил его руку.

— Да что ж такое… — пробормотал он с растерянностью. — Такими обвинениями просто так не раскидываются! Такое доказывать нужно!

— Пока я буду доказывать, государыню на тот свет отправят. Нет уж, Гриша, но сперва мы с тобой обеспечим ее безопасность, а уж потом что-то доказывать будем.

Я не случайно сказал «мы с тобой» — это должно было лишний раз напомнить Григорию, что он тоже несет ответственность за жизнь императрицы. Не зря же его приставили сопровождать ее в поездке на богослужение.

Вот пусть и проникнется своей миссией! Пусть теперь вместе со мной поломает голову, как обеспечить безопасность государыни.

— Я знаю одно, Гриша, — сказал я проникновенно. — На той известной ассамблее у князя Бахметьева, светлейший при помощи чародейства вложил в руку графа Румянцева пистолет и заставил его выстрелить сначала в князя, а затем и в самого себя. Таким образом он репетировал более серьезное преступление, а эти двое его давно не устраивали по разным причинам… Потом светлейший вложил пистолет в руку камергера Лефорта и на веки вечные записал его в цареубийцы, хотя Петр Петрович вовсе и не заслужил такой славы. Не по его воле все это случилось, и не по своей воле он стал еще и самоубийцей…

— Странные вещи ты говоришь, Алексей Федорович, — покачал головой Орлов.

— Не странные, а страшные, Григорий Григорьевич! — заверил его я. — Потому что затеял светлейший князь переворот государственный, и теперь хочет сам взойти на престол российский. И очень ему в этом мешает государыня наша Мария Николаевна. Страх как мешает, Гриша! Я сейчас не могу тебе всего рассказать, да, наверное, и права на то не имею, но коль уж государыня сама согласилась на побег из Санкт-Петербурга, да еще таким способом, то уж, верно, она и сама поверила в то, что жизнь ее в большой опасности. Спасти ее — мой долг. Наш с тобой долг, Гриша… Ну, так как? Ты со мной?

Григорий отвечать не торопился. На его месте я бы тоже не торопился. То, что он сейчас от меня услышал, было действительно серьезным обвинением, и если вдруг окажется, что я ошибся, то он и сам может легко оказаться сподвижником государственной измены.

Но тот факт, что государыня все же находилась с нами, заставил его поверить в итоге в мои слова. И он сказал:

— Хорошо, Алешка, ты меня убедил. Пожалуй, в этом деле я с тобой. Но помни: это еще не значит, что я обиды на тебя не держу. Мы, Орловы, народ злопамятный — долго носить в себе могем, а потом как выплюнем-выплюнем, так мало и не покажется!

— Ну что поделать-то? — я пожал плечами. — Носи на здоровье! Только в имении моем не выплевывай. У нас здесь не мусорят.

Григорий рассмеялся на эти слова, тяжело хлопнул меня по плечу и, поднявшись на крыльцо, исчез за дверями. А я еще раз осмотрелся и подошел к тем самым мужикам, которых матушка моя свистнула — они так и стояли на углу дома, переминаясь с ноги на ногу и ожидая дальнейших распоряжений. В одном из них я признал Ваську Щербатого, которого знал с детства. К слову, он был одним из тех мальчишек, которые вытаскивали меня из пруда, куда я прыгнул, спасая щенков от утопления. Это касаемо той самой истории, что я поведал лейб-лекарю Монсею в доме его, прогнавши оттуда страшного Батура.

— Здорово, Василий, — сказал я. — Ты вилы-то свои опусти, негоже так барина своего встречать.

Васька вилы в землю воткнул и оперся на них, как на посох.

— Извиняй, Алексей Федорович, коли напугал тебя вилами-то!

Я расхохотался. Васька тоже, а за ним и другие мужики.

— Так вот, мужики, — сказал я, когда все вдоволь насмеялись. — Приказываю вам забыть, что к нам в имении гости пожаловали. Вы никого не видели и знать не знаете ни о каких гостях, понято вам?

— Конечно, понятно, — закивали мужики. — Что же тут непонятного? Никаких гостей тут не было. Никого мы не видели. Давненько к нам никто не приезжал.

— Разве что княжич Глебов заглядывал, — хитро заметил Васька. — Старший который, Владимир Сергеевич. Но он все больше тайком сюда пробирается, чтобы его барыня Настасья Алексеевна не приметила. А вечером под окнами у Лизаветы Федоровны я его увидел… Вот и думаю: может уворовать чего задумал? А, барин? — Васька мне игриво подмигнул. — Может его на вилы поднять стоит, как вора и разбойника?

В сердцах я потряс крепко сжатым кулаком. Вот ведь неприятность прилетела, откуда и не ждал. Вольдемар Глебов, значит, тайком под окна к Лизке бегает! Чтобы матушка не заметила. Ну, ничего — он только что из Петербурга прибыл, надеюсь, что много не набегал. Да и Лизавета не без царя в голове, наверняка лишнего ему не позволит…

Или позволит?

Я обомлел. А может уже позволила чего? Да нет, быть того не может! Я попытался представить себе эту картину, но тут же зажмурился и затряс головой, чтобы прогнать ее прочь. И понял вдруг, что будь Вольдемар Глебов сейчас рядом со мной, я бы, пожалуй, не думая, проткнул его шпагой.

Быстро овладев собой, я покачал головой.

— Нет, Василий, не твое это дело. Я сам разберусь. А вы, от греха подальше, никуда из имения не отлучайтесь и ни с кем в разговоры не вступайте. Дело тут серьезное, не до смеха будет, если проболтаетесь кому.

— Да понятно нам, барин, не первый день на свете живем. Будет тишь да гладь, божья благодать. А коли нужно будет, то и Володьку Глебова в дальней роще прикопаем на пару саженей в глубину, ты только скажи…

— Цыц, черти! — прикрикнул я на них. — Ишь, удумали чего! Перед вами сыщик сыскного приказу или кто⁈ Я таких, как вы в острог должен прятать, а не в своим имении держать! И помните: о гостях наших никому ни полслова!

— Ни гугу, барин! — снова заверили меня мужики.

Но вид у всех был такой, что я понял: и гугу будет, и бубу. И потому вздохнул глубоко и щелкнул перед ними пальцами, произнеся краткое заклинание. Все они замерли, будто окаменели. Стоят словно статуи и не шелохнутся даже. Хорошо еще, что их в этот момент никто не видел, а то картина не очень-то приятная получилась.

Но прошло несколько мгновений, и они вновь ожили, замотали головами, недоуменно переглядываясь. Но я точно знал, что теперь они даже под пытками ничего не смогут рассказать о наших гостях. Полностью стирать воспоминания о них смысла не имело, поскольку они могут еще ни раз повстречаться в имении. Но возможность говорить о гостях с кем бы то ни было посторонним я заблокировал. Отныне немота на них будет нападать, стоит только кому-нибудь поднять эту тему.

Заклинание сие, конечно, временное, и через месяц-другой оно сойдет на нет само собой, но мне и этого времени достаточно.

— Идите уже работать, нечего тут без дела болтаться, — сказал я.

И прошел в дом.