Мой бесполезный жених оказался притворщиком

Глава 43

В Мариинской империи одной из самых популярных карточных игр была игра “Птичий клин”. Для нее использовалась колода-оракул. В ней было пять мастей по числу и цвету вещих птиц Ведании. Каждая масть насчитывала пять младших карт — слезы, сны, иллюзии, пророчества и шансы, а также одну старшую, фигурную карту — самого вестника. В колоду также входило пять карт, которые назывались картами стихийных дверей. И, хотя большинство людей использовали колоду исключительно для игр, с помощью нее также можно было погадать на будущее.

Например — мы с Платоном как-то пытались узнать, как именно будет выглядеть наш следующий учитель по этикету, насколько противным будет его характер и как скоро нам удастся избавиться от него.

Нам досталась карта эфирной двери, что в дальнейшем мы расшифровали так: наставников, желающих работать на графа Флорианского и учить его детей, можно было найти разве что в мечтах, вот настолько неизгладимое впечатление мы произвели на всех остальных.

После этого с нами, конечно, несколько раз пыталась заниматься матушка, но назвать ее полноценным наставником было бы огромным преувеличением, к тому же карта никак не могла описывать ее, потому что обычно означала помощь потусторонних сил или божественное покровительство.

Мы с Платоном сошлись на том, что предсказания не были нашей сильной стороной и в дальнейшем использовали колоду только для игр.

И, чего лично я никогда не могла понять, что очень удивляло меня, но почему-то не вызывало вопросов больше ни у кого, так это почему мастей по количеству вестников было — пять.

Ведь в храме всегда насчитывалось лишь четыре статуи.

— У Ведании пять вестников, — сказал Лукьян. — В мире пять стихий, у человека пять органов чувств, у Ведании пять вестников. Этому всех учат. Почему ты этого не знаешь?

Как бы тебе сказать, сейчас это крайне непопулярное знание.

— Вестница сердечных клятв, — принялась загибать пальцы я, — красная птица, Вестник непрошенных шансов, синяя птица, Вестник неизбежного ужаса, желтая птица и Вестник безнадежных битв, черная птица. Кто пятый?

— Вестница судьбоносной скорби. Белая птица. Есть даже считалочка, посвященная птицам Ведании. В красном платье — к алтарю, в белом — смерть встречать свою. Жёлтый цвет — ночного духа. В синей юбке повитуха. Черный китель — быть беде. Что сегодня на тебе?

Я задумалась.

— Ты никогда не слышала ее?

Может, да, а может нет. Я бы ни за что не подумала, что она посвящена Ведании. Да и вряд ли она была так популярна, как думал Лукьян. Сколько всего в этом мире крутилось вокруг предсказаний и их богини? Как же так вышло, что при столь значительном влиянии Хилковы оказались практически стерты из истории?

— Но в храмах никто не обращается к белой птице.

— Это потому, что она уже давно никому не отвечает. Раньше у Ведании было именно пять птиц. Они посылали людям предсказания, оберегали их. Могли вмешиваться в земные события. Сама Ведания на это не способна. Богам запрещено спускаться в мир людей. А потом Вестница судьбоносной скорби стала завидовать.

— Ведании?

— Людям. Особенно она завидовала их чувствам. Вещие птицы постоянно пели о них, но только пели. И она, — маленький Лукьян выдержал паузу, а затем широко раскинул руки и куда громче чем до этого крикнул, — сбежала! Она покинула Вечный сад, попыталась стать человеком. Она хотела собрать все известные чувства. И в итоге стала их красть. Стала путать предсказания. Мешать другим вестникам. Она сделала то, чего вестникам нельзя делать никогда. Стала врать. И тогда ее душа почернела. Ее стали называть Несчастливой звездой. Это Ведания отправила к своим предсказателям посланников. Они предупредили, чтобы те не слушали пророчеств Вестницы судьбоносной скорби. И сказали, что когда белая птица колдует — с неба падает звезда!

— Я уверена, что звезды падали и до этого.

— Ничего ты не понимаешь!

Я проигрывала пятилетнему ребенку.

— Тогда почему бы Ведании не поймать и не наказать ее? Если она так опасна.

— Ведания пыталась. Она не может вмешаться сама, ты же помнишь? Поэтому она посылала за ней посланников. Но они проиграли. Тогда она стала посылать вестников. Но ни одному из них не удалось поймать сбежавшую птицу. Она самая сильная из них.

С огромным трудом проигрывала, потому что с самого начала задав невероятно низкую планку из опасений обидеть Лукьяна, я продула с таким разгромным счетом, что он решил — меня стоит пожалеть. Так что теперь, пока он изо всех сил старался позволить мне выиграть хотя бы одну партию, я этого очень не хотела и выглядела так, словно масти на картах были для меня великим и загадочным шифром. Я подозревала, что он использует способность в игре, но, к счастью, я за свою жизнь так блестяще научилась лажать, что даже с предвидением, у Лукьяна не было никаких шансов обойти меня в невезении.

— Разве их магия — не под контролем Ведании? — кажется, что-то такое говорил Лукьян, когда объяснял, для чего ему так часто молиться.

— Это у обычных предсказателей, — отмахнулся ребенок. — А вестники сами… — он задумался, пытаясь подобрать аналогию, — как младшие боги! Их силы от Ведании не зависят. Хотя это она их создала.

Конечно, можно было бы и выиграть несколько раз, но, как по мне, выигрывать у ребенка — это как-то низко, он ведь все равно расстроится, таковы уж дети.

— Если вестники сами малые боги, как же они могут спуститься в мир людей?

Глаза Лукьяна загорелись. Очевидно, в его семье все и без того все это отлично знали, наверное, посланники Ведании постарались и нагрузили их информацией. Он впервые видел кого-то, перед кем мог блеснуть знаниями. Я чувствовала себя просто незаменимой.

— Ведания попросила Фату Милостивую сплести для вестников человеческие судьбы. Та заменила нити. И они смогли отправиться в мир людей.

— То есть они стали людьми?

— Вроде того. Ты очень плохо играешь, — заключил Лукьян, до глубины души пораженный тем, что я умудрилась остаться с полной рукой козырей, да еще и сверху себе набрать все, что только можно. — Третий раз подряд проливаешь на себя чай. Тебя легко обмануть. Твоему мужу очень не повезет.

До этого он уже успел отметить, что я странно одеваюсь.

Постоянно витаю в облаках.

Не умею рисовать.

И — не знаю ни одной считалки.

Мне было как-то даже жаль, что Лукьян никогда не вспомнит об этой встрече. Он так сильно всегда старался продемонстрировать идеальные манеры, что мне с трудом верилось, что в глубине души он был едва ли не бестактнее Платона. Как ему, должно быть, было тяжело постоянно держать язык за зубами. Бедный парень. К тому же:

— Небеса накажут тебя за такие предположения, — сказала я. — Помяни мое слово.

— Только если я женюсь на ком-то вроде тебя.

Именно на мне ты и женишься.

Как тебе такое, а?

На лице Лукьяна проступило сомнение. Он несколько раз придирчиво осмотрел меня и наконец тяжело вздохнул.

— Кто-нибудь целовал тебя?

Он задавал на редкость бестактные вопросы, но, так как мне постоянно выпадала карта воздушной двери, вынуждающая игрока, честно отвечать на любой заданный вопрос, деваться мне было некуда.

— Нет.

— Тебе надо попробовать.

— Неужели?

— После поцелуя лягушка обязательно превращается…

— Я не лягушка, — перебила я. — А вот ты мелкий грубиян.

Лукьян очень сильно надулся.

Вот уж кто сейчас походил на лягушку — так это он.

— Я нашел тебя в пруду. И я даю хороший совет. Тебе это наверняка поможет.

Как жаль.

Как же до слез обидно, что ты этого не вспомнишь.

Потому что я бы тебе это припомнила!

— Я не лягушка, — еще раз повторила я, впрочем, без особой надежды на успех. — И меня нелегко обмануть. С чего ты это взял?

Партия закончилась.

Я перемешала карты и снова раздала.

— Матушка навязала тебе работу, за которую она не собирается платить.

— Я согласилась по доброте душевной.

— Ты согласилась, потому что не умеешь плавать.

Что ж, здесь он был абсолютно прав. Как и предупреждал Лукьян, который нравился мне намного больше, при повреждении исходного круга, хроночары выкинут тебя в ближайшем активном, и для меня таким стал круг времен детства Лукьяна. Должно быть, тогда он еще работал. Я оказалась в уже немного знакомом мне замке, за тем исключением, что сейчас он выглядел на несколько порядков лучше, ведь многочисленные родственные семьи еще не успели вынести из него все, что только можно, по причине того, что хозяева больше никогда не могли проверить — все ли на месте.

Я ничего не могла сделать, мне оставалось только ждать еще три дня до новой активации круга, и ждать нужно было — где-то.

Я бы предпочла какую-нибудь гостиницу, но туда нужно было еще как-то добраться. Вряд ли Хилковы согласились бы одолжить мне одну из своих лодок, чтобы я благополучно отплыла с острова, а своими силами я смогла бы плыть лишь в одном направлении — ко дну.

Так что мне следовало остаться в замке, а госпожа Хилкова как раз искала няню, и все равно.

Нельзя сказать, что я не пыталась отделаться от этого блестящего предложения.

— У меня нет образования, — вздохнула я.

— Но я и не прошу о чем-то сложном. Не придется преподавать языки или музыку. Уверена, вы в состоянии просто недолго присмотреть за ребенком. Всего одним!

— Я сидела в тюрьме.

Всего два часа и не то чтобы за дело, но все же.

— Но сейчас вы здесь. Стало быть, вы осознали свои ошибки и исправились.

— Через три дня меня и след простынет.

— Этого достаточно! Вы наняты! Я уверена, что вас послала сама судьба.

Это без сомнения. Судьба меня послала. Но немного в другом смысле.

У меня были огромные вопросы к матери Лукьяна.

Когда она появилась на горизонте, в белом льняном платье, с зонтиком от солнца и весьма обеспокоенным выражением лица, а после посмотрела на меня, и ее глаза расширились и заблестели, я ожидала чего-то такого:

Либо она сейчас долбанет меня магией, как сестра императора она наверняка владела чем-нибудь достаточно впечатляющим, либо — она позовет охрану, и магией меня долбанет уже кто-нибудь из них.

В любом случае я приготовилась бежать.

Но поведение госпожи Хилковой кардинально разошлось с моими ожиданиями.

— О, — просияла она, — вы, должно быть, по объявлению!

Просто чудо, а не мать.

Чудо, какая безответственная.

Ей нужно было срочно уехать в столицу, помочь мужу с подготовкой ко Дню основания империи, в проведении которого храм играл значительную роль, и она готова была вручить своего ребенка буквально первой встречной, которая неизвестным образом пробралась на их территорию (видимо, очень сильно хотела получить работу), да к тому же совсем не интересовалась тем, сколько ей за все это заплатят.

Может, потому что в доме и без того были слуги и охрана, ей нужен был только аниматор, но все же.

Это невероятно глупо, я ведь могу оказаться кем угодно.

В любом случае — я застряла с мини-версией самого непредсказуемого своего приятеля на три дня без какой-либо помощи и поддержки со стороны, прошло уже полтора из них, и за это время я успела зарекомендовать себя не с лучшей стороны.

Лукьян сбросил две карты и перевернул земляную дверь.

Теперь был его черед отвечать на вопросы.

— Твоя мать пообещала мне сорок империалов, не то чтобы она не собиралась мне платить. Почему ты так говоришь?

Лукьян очень долго смотрел на меня, кажется, даже не моргал, а потом наконец громко рассмеялся.

Я опешила.

Что такого смешного я спросила?

— Ты не сможешь их забрать, — покачал он головой.

— И почему же?

Он склонил голову набок, как любопытный кот. Он так странно вел себя. Он совсем не опасался меня, а иногда хмурился так, словно я то ли не понимала очевидных вещей, то ли прикидывалась.

— Потому что круг не даст тебе ничего отсюда унести.

Мои руки замерли.

Мой рот захлопнулся сам собой.

Все мое тело одеревенело, и я почувствовала, как в животе завозилось волнение.

— Круг?

— Ты ведь воспользовалась кругом перемещения во времени? Ты неожиданно появилась в пруду. Ты странно себя ведешь. Ты странно одета. И я совсем не могу запомнить твое лицо. Когда смотрю на него, то вижу. А пытаюсь представить — и не могу. В библиотеке сейчас очень холодно. Значит, круг работает. Магия времени забирает тепло. Я сразу это понял. И мама поняла. Поэтому она и оставила тебя со мной. Кругом может воспользоваться только кто-то из семьи. Тебе можно доверять.

Ох.

Похоже, зря я так плохо подумала о матери Лукьяна.

Но они оба предпочли сделать вид, словно не заметили этого…

— И тебе не хочется спросить меня о будущем?

— Хочется.

— Но ты не спрашиваешь.

— Будущее может быть хорошим. А может быть плохим. Отец говорит, что не стоит спрашивать.

— Ты же все равно об этом забудешь.

Лукьян постучал пальцем по столу.

— А ты нет. Тебе будет неловко. А если там что-то плохое? Ты будешь чувствовать вину. Потому что даже если расскажешь, ничего не предотвратишь. Я не буду спрашивать.

Это был… очень зрелый подход. Всем бы так. Я бы на месте Лукьяна выспросила все, что можно, я бы записала это, рассказала кому-то еще. Я бы сделала все возможное, я бы понадеялась на то, что мне удастся найти лазейку, что хроночары что-то упустят, и я получу преимущество.

Наверное, потому что я никогда не сталкивалась с магией времени так близко, не жила с ней с рождения и не задумывалась о том, как подобное может разгневать богиню предсказаний.

В принципе, я и сейчас занималась именно этим.

— А зачем твоей маме оставлять тебя с кем-то? — спросила я. — Разве не проще взять с собой? Тоже мог бы помочь с подготовкой праздника. Или твой отец думает, что тебе там не место? И почему у тебя нет постоянной няни? Я бы не сказала, что тут настолько плохие условия, чтобы уж совсем желающих не нашлось.

Конечно, я чуть было не провалилась в колодец, заплутала в подземелье, пытаясь добраться до выделенной мне комнаты по путанным объяснениям пятилетнего, склонного к приукрашиванию ребенка, наткнулась в темноте на какие-то доспехи и едва не умерла от страха, когда статуя посланника повернула голову в мою сторону.

Но это были мелочи.

— Это игровой вопрос? — пожевав губу уточнил Лукьян.

— Нет, — сказала я. — Не хочешь, не отвечай.

Это была равноценная честность.

Я не думала, что он ответит, но он ответил.

— Ты знаешь, почему людям без дара к предсказаниям тяжело находиться рядом со статуями вестников?

— Нет.

Мне в храме в целом не слишком нравилось. Людно, душно, я никогда не искала этому никаких магических причин.

— Статуи — это образы вестников. Они способны действовать на людей почти также. Только слабее. Люди без дара тоже могут увидеть пророчества. И это их пугает. Чем ближе вестник — тем отчетливее видения.

Он подпер щеку кулаком.

— Отец думает, что я заболел. Мама всегда так ему говорит.

— Зачем?

— Она не хочет, чтобы я проводил время в храме.

Это было что-то новенькое.

— Потому что тебя потом оттуда за уши не оттащишь?

— Потому что тогда Ведания меня найдет.

И то, что он сказал потом, я запомнила особенно хорошо. Я не переставала думать об этом ни в последующие часы, ни тогда, когда круг времени снова пришел в движение, и маленький Лукьян помахал мне рукой, прежде, чем туман охватил меня и выбросил в моем времени, когда я посмотрела на Лукьяна, который очень сильно отличался от своей детской версии, он мало что рассказывал, он совсем не грубил и уж точно не избегал храмов:

— Даже боги могут видеть нити судеб людей только в храме.

Туман рассеялся, камни магического круга погасли.

Собравшиеся в библиотеке неловко молчали.

Лукьян посмотрел на меня, затем перевел взгляд на компанию людей, которым можно было доверить разве что что-то, что вам совершенно точно было не жалко потерять, медленно вздохнул. Сжал руки в кулаки. Разжал их. Вздохнул еще раз.

— Кто, — медленно, практически по слогам проговорил он. — Это. Сделал?

— Мы пытались выяснить.

Евжена укоризненно посмотрела в сторону Змеева. Змеев вопросительно пожал плечами и тут же скривился от боли, и принялся растирать плечо, кровь под носом уже запеклась. Платон неловко кашлянул и принялся почесывать ладонью висок, надеясь таким образом, видимо, спрятать фингал под глазом и не преуспел в этом — нисколько.

Иларион меланхолично прижимал к идентично Змееву разбитому носу салфетку и лишь едва заметно кривился на слишком глубоких вдохах.

— Я готов поклясться, — гнусаво сказал он, — что камень сам скатился. Здесь просто слишком кривой пол.

Плиты на полу в нескольких местах вздыбились, словно кто-то пытался сдвинуть их с места, от штор ощутимо несло гарью, прямо по центру зала в залитой водой дыре в полу бултыхался карась.

Пытались понять, да?

Еще бы пол после такого не окривел.