Мой бесполезный жених оказался притворщиком

Глава 12

В итоге — мы все оказались в кабинете ректора.

Он не стал разбираться, кто начал драку и из-за чего, кто просто стоял рядом, а кому прилетело, у кого загорелся браслет, а у кого нет.

Его это не волновало.

Такой переполох в первый же день, да ещё и после событий на балу — должно быть, он решил, что лучше проявить излишнюю строгость, нежели пустить все на самотек, а потом оправдываться перед императором за разбитый нос цесаревича, объяснять, почему академия лежит в руинах или думать о том, как остановить неожиданно вспыхнувшую войну кланов.

Он, конечно, уже опоздал везде где только можно, но за попытки прикрыть свою задницу хотя бы в последний момент я готова была поставить ему десять баллов из десяти.

Стол ректора Змеева занимал большую часть кабинета. На нем громоздились бумаги, книги, какие-то случайные артефакты, которые он по-видимому просто не смог уместить в шкафах и теперь не знал, куда девать, магические шары и наконец — стопка кружек, явно прямиком из столовой.

А из длинной стеклянной колбы выглядывал пожухлый пучок укропа.

Из-за всей этой горы барахла ректора практически не было видно, когда он сидел в кресле, поэтому в конечном счете он встал и принялся расхаживать по кабинету туда-сюда.

Если он надеялся психологически подавить основных зачинщиков беспорядков, он зря надеялся, и слишком много о себе мнил.

— Я надеюсь, вы все понимаете, почему я вас вызвал, — сказал он.

Мы с Евженой обреченно переглянулись.

Гордей Змеев фыркнул.

Иларион надулся как лягушка.

Платон глядел на ректора так, словно тот ему задолжал.

А Лукьян Хилков нашел что-то невероятно увлекательное в пейзаже за окном, так что вид у него был вовсе не раскаявшийся, а необычайно умиротворенный.

К тому же обвинить его было не в чем, он тут снова выступал исключительно пострадавшей стороной.

Все это время прижимавшая салфетку к разбитому и поцарапанному носу Надежда захлопала глазами. Ее глаза покраснели и едва заметно слезились, но даже это ее не портило.

Мне оставалось только удивляться, как никто еще не заметил, насколько они с Гордеем похожи. Те же медные волосы и карие глаза. Загадка века, как все сразу не поняли, что она потерянная княжна Змеева. Портрет княгини Змеевой висел напротив главной лестницы, на стенде под названием “Лучшие выпускники”, студенты постоянно ходили мимо него.

Как Гордей этого не заметил?

Я попыталась припомнить, объяснялось ли это как-то в романе, но смогла откопать в памяти только одну единственную сцену, в которой в лучах закатного солнца по дороге в поместье Змеевых Гордей посмотрел на Надежду и взял в руки прядь ее волос задумчиво сказал:

— Раньше они были светлее. Но зато теперь ты больше похожа на меня!

Надежда была один в один княгиня, только моложе.

Как только она вошла в зал, все взгляды должны были устремиться к ней, но нет.

Кое-кто украл шоу.

— Это потому, что я опоздала? — спросила Надежда, шмыгая носом.

Так громко, что Евжену заметно передернуло.

Я ей искренне сочувствовала. Надежда выглядела так, словно вот-вот разревется, Гордей Змеев глазами метал молнии, Платон и Иларион выглядели ужасно недовольными тем, что благодаря своей магии он в буквальном смысле вышел сухим из воды, и оставалось только догадываться о буре, кипящей за невозмутимой физиономией Лукьяна Хилкова.

С даром Евжены находиться в подобной компании было несладко.

Ректор Змеев прикрыл глаза, пощипывая себя за переносицу, словно от всего этого у него разболелась голова.

— Еще кто-то хочет что-то сказать? — поинтересовался он, передавая Надежде чистую салфетку.

Девушка благодарно кивнула, рассыпаясь в заведениях о том, что ректору вовсе не нужно было так сильно беспокоиться, она бы потерпела, а потом обратилась в медицинский корпус, как это благородно и внимательно с его стороны.

Наивная.

Был бы он таким внимательным, так залечил бы ее нос чарами.

Больше никто ничего сказать не хотел.

Ректор привалился к столу и забарабанил пальцами по столешнице.

— Ладно, хорошо, но вы же, я надеюсь, собираетесь объяснить мне, что произошло?

Никто не собирался.

Человек с академическим образованием должен был и сам догадываться о причинах.

— Хорошо, — снова пробормотал ректор. — Тогда давайте выслушаем каждого. Евжена Рейн, ваша версия, что произошло?

— Что? — растерялась Евжена. — Почему я?

— Потому что вы сидите ко мне ближе всех.

Евжена посмотрела на меня в поисках поддержки, но я могла только пожать плечами. Этот жест не укрылся от проницательного взгляда ректора.

— Дафна Флорианская, может быть, вы хотите что-то сказать?

В ответ я только злобно уставилась на него.

Нашел стукача.

С другой стороны — сказать я хотела многое, но тогда мне пришлось бы объяснять, откуда я столько всего знала.

— Она тут вообще ни при чем, — влез Платон.

— Платон Флорианский, вас я тоже с удовольствием послушаю. Вам есть, что сказать? Я могу только догадываться, как разочарован будет ваш отец, когда узнает, что в первый же день вы устроили такой бардак, — по-видимому он решил шустро скинуть всю вину на Платоша, — вы даже не пыта-

— Можно мне комнату поменять? — мгновенно сориентировался Платон, перебивая ректора.

Не с тем связался.

Ректор Змеев едва заметно поморщился.

— Нет.

— Тогда нечего, Ярослав Серафимович.

— Это все моя вина! — снова подала голос Надежда, о которой к тому времени все уже благополучно забыли. — Пожалуйста, простите, я не хотела, чтобы так вышло!

— Почему это твоя? — не выдержал Гордей Змеев, обрадовавшись тому, что среди его вынужденных товарищей по учебе нашелся хотя бы кто-то один, судя по отсутствию убийственного взгляда, кто не желал ему подавиться собственной желчью. — Это все его вина! Как ему можно доверять?! Он наверняка планирует какую-нибудь гадость!

Его палец безошибочно указал на Лукьяна Хилкова, и это, если вам интересно мое мнение, была очень символичная сцена.

Лукьян Хилков повернул голову в сторону Змеева-младшего, едва заметно вскидывая бровь.

В его глазах легко читалось — да как же ты достал.

Меня удивляло то, с какой легкостью он держал себя в руках. Гордей провоцировал его снова и снова, но, казалось, Хилков относился к нему как к надоедливому комару, который кровь пил регулярно, но мысль о том, что однажды его все же удастся прихлопнуть, грела сердце.

Хотя уж кому как не ему было знать, чем это может обернуться. Будь я на месте Хилкова, смогла бы я также невозмутимо сносить все это?

С другой стороны — какой еще выбор у него был?

Если он начнет огрызаться, Змеевы добьются того, что его немедленно обвинят во всех прегрешениях отца и, чего доброго, все же казнят.

Только дурак станет так рисковать ради сомнительного удовольствия бросить какому-то зарвавшемуся идиоту парочку острот.

— Мне точно нельзя поменять комнату? — еще раз попытался Платон.

— Нет! — рявкнул ректор, оглушительно хлопая ладонью по столу.

И перевел взгляд на Хилкова.

— Лукьян Хилков, вам тоже нечего сказать?

Хилков показательно тяжело вздохнул и засунул руки в карманы.

Его миролюбивое выражение лица могло бы обмануть многих, но Евжена так испуганно дернулась, что мне стало ясно — его спокойствие было отличной игрой на публику.

— Полагаю, все это одно большое недоразумение, — наконец заключил он.

— Сам ты недоразумение, — перебил Гордей. — Дядя, как ты мог позволить ему учиться в академии?!

— Достаточно! — оборвал ректор.

— Как интересно, — протянул Лукьян Хилков.

— Что тебе там интересно?

— Я сказал — достаточно! Вы все наказаны! — прогрохотал ректор.

— Дядя!

— А ведь я говорил вам!

— Да ладно?!

— Можно мне еще одну салфетку?

В качестве наказания весь следующий месяц после уроков мы мыли полы в коридорах.

Все, кроме Лукьяна Хилкова, который в ответ на отмашку ректора о наказании демонстративно отряхнул рукава, с которых до сих пор капало, и со всей доступной обреченностью в голосе спросил:

— И я тоже?

А для верности ещё и шмыгнул носом.

Ректора перекосило.

— Что ж… Полагаю, вы от наказания освобождены, господин Хилков.

— Лукьян, — протянул Платон, его глаза загорелись, — Лукьян, слушай, а давай в следующий раз ты попросишь, чтобы нам поменяли комнату?

Лукьян только вежливо улыбнулся в ответ.

Платон вырос самодовольным и избалованным, вообще не тем человеком, которым он должен был быть изначально. Высокомерный, равнодушный к проблемам окружающих, бессовестный манипулятор.

Гордею Змееву оставалось только локти кусать от зависти, потому что даже он так понтоваться не умел.

Во всей этой печальной картине радовало лишь одно — Платон лажал ужасно, тупил по-страшному, и только это не позволяло назвать его по-настоящему плохим парнем — то, что он неизменно попадал впросак в своих попытках дойти до цели теми самыми любыми средствами.

Его моральный компас вечно показывал куда-то не туда.

В одну из ночей, когда нам было по тринадцать, мы снова сидели на крыше, которую прознавший обо всем граф переоборудовал так, чтобы минимизировать риск того, что кто-нибудь в один прекрасный день поскользнется, расшибется и испортит труды садовника, и я спросила Платона:

— Платоша, а что бы ты сделал, если бы однажды я стала плохой?

В те времена Платон еще скупился на слова, поэтому в ответ я получила целое ничего и неопределенный хмык.

— Ну, вот представь, что я стала злодейкой, — принялась объяснять я. — И, — я запнулась, понимая, что память у Платона, что надо, и в будущем у него обязательно возникнут вопросы, так что нужно спрашивать как-то завуалированно. Лучше не спрашивать вообще, но я просто не могла отделаться от этой мысли, не после того, как мне месяцами снились кошмары. — И я бы навредила кому-нибудь. Какому-нибудь очень хорошему человеку. Очень сильно навредила. Что бы ты тогда делал?

Я задавала ему нелегкий вопрос.

И нечестный.

Но даже если я не собиралась портить ему жизнь, даже если я планировала держаться подальше от цесаревича Илариона, и быть настолько дружелюбной по отношению к Надежде, насколько это возможно, это ничего не гарантировало. Намерения — это еще не все. Потому что людьми управляют чувства и эмоции. Иногда кто-то не нравится тебе просто потому, что он тебе не нравится. И ты не ладишь с кем-то, кто в другой жизни мог стать твоим лучшим другом, просто потому, что так сложились обстоятельства.

Мне могла не понравиться Надя Змеева.

Я могла не понравиться ей.

А уж, что могли надумать и наговорить сверху всевозможные любители сплетен, об этом и думать не хотелось.

Так что я надеялась услышать что-то обнадеживающее.

Что Платон хотя бы предупредит меня о том, что цесаревич уже сел затачивать меч.

— Капитан Раскатов говорит, концы надо прятать в воду, — задумчиво пробормотал Платон, устремив взгляд на фонтан, заставляя меня внутренне вопить от ужаса, потому что при каких вообще обстоятельствах капитан Раскатов мог сказать что-то подобное? — Так что не волнуйся. Этот хороший человек никому и ничего бы не рассказал.

— Нет, я имею в виду-

— Никто бы его просто не нашел, — сверкнул глазами Платон.

И, хотя звучало это до ужаса стремно, я не могла заставить себя разозлиться на него. Или отчитать его. Или провести лекцию о том, что хорошо, а что плохо.

Как бы то ни было, он часто тормозил. Подолгу размышлял над чем-нибудь, прежде чем сделать.

У меня были все основания полагать, что его убийственные порывы так и останутся страшным ответом на нелепый вопрос — не больше.

К тому же вселенная вроде как определила ему роль хорошего парня и вынуждала играть ее, даже если Платон не желал учить слова, раз за разом рвал сценарий и ломал декорации.

Он регулярно перепрятывал все оружие Змеева, чтобы он не зарубил Лукьяна Хилкова, когда Платон отвернется, потому что он не собирался все четыре года мыть коридоры в качестве наказания за то, что он такой отстойный сосед по комнате.

По той же причине он не хамил ректору.

Редко хамил ректору.

С натяжкой — это было не хамство, а убийственная честность.

И даже проявлял некоторую благосклонность в общении с цесаревичем. Всем уже давно стало понятно, что друзей у того нет от слова совсем, и сжалившись над беднягой Платон наконец сократил количество шуточек по этому поводу.

С сотни до десяти в день.

И, когда какой-то урод от пиротехники, умудрился подорвать свой котел на введении в алхимию, и ядовитые испарения пыхнули в сторону Нади, разъедая ее платок и блузку, обнажая не только ее выдающиеся вокальные данные, ставшие для всех настоящим шоком, но и кое-что еще, Платону пришлось стащить свой пиджак и накинуть на несчастную.

Потому что мы сидели за одним столом, и я очень выразительно сверлила его осуждающим взглядом.

Все то время, что Надежда визжала, а Платон незаинтересованно подпирал щеку кулаком.

Так что он был не совсем потерян, понимаете?

С этим еще что-то можно было сделать.

Наверное.

Именно об этом я и думала на уроке магической картографии. Слушать наставницу Белладонник все равно не имело никакого смысла. На уроках она, как правило, пускалась в пространные рассуждения о том, как прекрасна она была в молодости, и сколько невероятно обаятельных кавалеров боролись за ее руку и сердце.

И видимо все они друг друга перебили, потому что замуж она так до сих пор и не вышла.

— И вот, представьте, они стоят друг напротив друга, наводят друг на друга пистолеты, и тут появляюсь я! И кричу им: «Нет, не смейте, я не переживу, если кто-то из вас погибнет из-за меня, это разобьет мне сердце!», и тогда они-

— Это не ответ на вопрос после параграфа, — шепнула мне сидящая рядом Евжена.

Наставница Беладонник сердито поджала губы и повернулась в нашу сторону.

— Ах, — взмахнула рукой она. — Ничего вы не понимаете, барышни. Для девушки важен не какой-то там вопрос после параграфа, а совсем другой. Пригласит, не пригласит? Понимаете?

Что мы понимали, так это то, что наши знания о проклятых и священных местах, магических рудниках и подземных тоннелях после курса будут — нулевыми.

Изначально вопрос после параграфа звучал так: По каким признакам можно определить, что вы находитесь в проклятом месте?

Разумеется, большая часть эпицентров разрушительной энергетики была нанесена на карты, однако проклятые места возникали то тут, то там на местах ужасных преступлений, в домах безумцев или там, где происходили страшные трагедии.

— Вопросы после параграфа не для наставника, а для студентов, — все же выкрутилась наставница Белладонник. — Итак, проверим, насколько внимательно вы слушали предыдущие занятия. Кто может ответить на вопрос?

Вверх моментально взметнулась рука Надежды, но наставница предпочла проигнорировать ее.

Платон съехал вниз по стулу и прикрыл лицо учебником.

— Иларион Таврический, наше юное солнце, расскажите мне!

— Ну, эм, там холодно? — предположил Иларион.

— Вы у меня спрашиваете?

— Нет, это ответ. Там холодно.

— Это все?

— Да?

— Вас послушать, так все наши северные территории прокляты, не говоря уже о столице, настоящий рассадник нечисти, — покачала головой госпожа Белладонник. — Это неверный ответ. Так что, никто не может ответить на вопрос?

Рука Надежды тряслась так отчаянно, что я бы не удивилась, раздайся в один прекрасный момент хруст.

Однако вместо хруста раздался тихий голос Лукьяна Хилкова.

Может, он решил сжалиться над всеми и сэкономить нам пару часов возни в библиотеке, а может ему просто нравилось демонстрировать всем, какой он эрудированный и возвышенный тип. В конце концов, не было ни одного предмета, которой бы не давался Хилкову, кроме ратного дела, где он и круга не мог пробежать, чтобы не упасть в обморок, и дебатов, где всякая дискуссия в конечном счёте сводилась к оскорблениям в сторону его семьи, из-за которых он терялся и не знал, как ответить. Зато знал Платон. Отлично знала я. Цесаревич Иларион единственный раз в своей жизни блеснул интеллектом скаламбурив, когда отметил, что семейка Змеевых так активно расползается по политической карте империи, что впору решить, что это как раз они что-то замышляют.

В остальном — Лукьян знал ответ всегда. Конечно, в первый год начитывались лишь предметы общего курса, разделения на специализации еще не было, так что это вроде как были не самые сложные знания, но почему-то больше никому не удавалось с такой легкостью отвечать на вопросы наставников.

Более того — я наблюдала за Хилковым.

По большей части он спал на уроках, уронив голову на скрещенные руки.

И в библиотеке я его не встречала.

Если он куда и наведывался регулярно, так разве что в академическую часовню. Но, судя по стенаниям Платона, о том, что он по-прежнему живёт в одной комнате с ослом и рептилоидом, успехи Лукьяна Хилкова в этой области тоже были невелики.

Может, он и вовсе таскался в часовню с одной единственной целью — пару часов посидеть в блаженной тишине.

Так откуда же он все знал?

Загадка.

— К признакам проклятого места относят затхлый запах, посторонние звуки, насекомых, болезненные ощущения, возникающие без видимой физической причины, кратковременные иллюзии и чахлые растения, — перечислил Хилков. — Также могут присутствовать необъяснимые исчезновения вещей, искривления пространства и времени, и — ночные кошмары.

Мне показалось, что на последних словах блуждающий по кабинету взгляд Лукьяна Хилкова задержался на мне. Непроницаемый взгляд, заставивший меня вздрогнуть, а заметившую это Евжену нахмуриться.

Лукьян Хилков не мог ничего знать обо мне.

Особенно о кошмарах.

И все же.

Все же его взгляд казался мне странно знакомым. Как и в тот самый первый раз, когда я увидела его на балу, я задумалась — где.

Где мы могли встречаться?

Более того, я несколько раз пыталась припомнить, играл ли он какую-либо значимую роль в оригинальном романе, но натыкалась только на пустоту, вместо воспоминаний о деталях сюжета. Нужно было все записать, пока я еще помнила. С годами я все больше забывала о деталях сюжета, а иногда и вовсе терялась между фактами из романа и из моих воспоминаний в этом мире. Настоящих, реальных воспоминаний, которые зачастую оказывались прямо противоположны тому, что, как я думала, должно было произойти.

— Да откуда он опять все знает? — заныла Евжена.

И эта фраза могла бы послужить комплиментом, если бы следом не заговорил Гордей Змеев.

— О, это проще простого, — ядовито бросил он, а его верные подпевалы, Кемский и Львов, согласно загалдели. — Думаю, Хилков просто описал собственное поместье, да? Там ведь-

Нам было не суждено узнать, что там такого было в поместье Хилкова, потому что сидевший позади Змеева Платон прервал речь Гордея, отвесив ему подзатыльник учебником.

— Эй!

И я очень надеялась, что это больно.

— Как всегда, верно, — сухо кивнула наставница Белладонник. — Однако впредь, господин Хилков, попрошу вас не выкрикивать ответ с места. На этом урок окончен. Все свободны.

Взгляд, которым она напоследок наградила Лукьяна мог бы заставить поморщиться любого, но он даже не взглянул в ее сторону, одним из первых покидая кабинет.