Мой бесполезный жених оказался притворщиком

Глава 13

— Я не могу просто выкинуть их, это ведь подарок! — Надежда выглядела невероятно растерянной, продолжая прижимать к себе букет оранжевых лилий.

— Он даже не твой!

— Но ведь-

Евжена оглушительно чихнула и зло уставилась на нее покрасневшими глазами.

— Тогда ты можешь сидеть снаружи вместе с этими проклятыми цветами!

Надежда обернулась ко мне.

— Дафна, ну скажи, что я права, разве ты не будешь выглядеть ужасным человеком, когда Гордей найдет цветы, которые он так тщательно выбирал для тебя, среди мусора? Что он почувствует?

Мне хотелось сказать, что Гордей Змеев с самого рождения и до сего дня вряд ли был способен чувствовать хоть что-то, кроме самодовольства. Его семья владела месторождениями драгоценных камней, бесчисленными землями, предприятиями и была невероятно богата, из-за чего Гордей только и делал, что задирал нос.

Добился только того, что угодил под перекрестное проклятье Илариона и Платона и два дня проходил зеленым и в пупырышку.

Что касается цветов — только такая наивная дурочка как Надя могла полагать, что Гордей Змеев прислал мне их от большого участия.

Но не я.

Не после многочасовых уроков с госпожой Майской.

Гордей Змеев принадлежал к одной из самых знатных семей империи, уж, конечно, он тоже знал язык цветов. И, зная его он прислал именно оранжевые лилии. Это был очень коварный цветок, особенно когда дело касалось интерпретации послания. Он одновременно символизировал новое начало и — ненависть, презрение и гнев. Это было сообщение, которое гласило:

“Мы только встретились, а я уже желаю тебе провалиться в ад”.

Да он просто очаровашка.

Он ведь даже не пришел вручать их сам, прислав Марка Кемского, которому судя по всему роль личного лакея скользкой ящерицы не доставляла совершенно никаких неудобств.

И в то же время — если бы я закатила сцену и швырнула этим букетом ему в рожу, он бы только невинно похлопал глазами.

О, небеса, ты что, ненормальная, это же цветы, да еще и такие красивые! Ах, дядя, ты видишь, что все это начал вовсе не я?

Хотя начал-то как раз он.

Мы только поддержали.

Пара дней, и наша жизнь превратилась в ситком “Шесть врагов Гордея Змеева”. Вернее, “Пять врагов Гордея Змеева”, Надя все же предпочитала во всем этом не участвовать.

По-видимому, ждала сиквел.

И грабили мы не казино, а банк нервных клеток ректора.

Например, где-нибудь в семь часов утра, разъяренный Гордей Змеев принимался орать:

— Кто насыпал перец на мою подушку?

Или:

— Кто плюнул мне в стакан в столовой?

Или:

— Кто брал мой фамильный меч? И — не вернул!

На что Платон отвечал:

— Я, снова я, и опять же я, и не только меч, кстати, но и набор серебряных ножей, проклятые иглы и самонаводящиеся стрелы. Можешь порадоваться, теперь все это добро служит подпорками для огурцов в оранжерее. Я сдал их от твоего имени, так что, уверен, всемирная ассоциация садоводов и огородников уже номинировала тебя на премию “Земляной червь года”. Не понимаю, почему ты не рад, это же такая редкая номинация!

— Такая редкая, что ты ее вот прямо сейчас придумал, — отзывался Иларион.

— И слово предоставляется председателю премии! Скажите, есть ли другие достойные кандидаты?

— Другие кандидаты и рядом не ползали. Присуждается единогласно.

— И наконец — приз зрительских симпатий!

Здесь слово, как правило предоставлялось, Лукьяну.

– “С вами наши ножки” от комитета по делам сороконожек, — неизменно поддерживал он. — Наш девиз “Чем больше ножек — тем удачнее подножка”.

Гордей Змеев обладал поистине поражающим талантом объединять людей — его соседи были готовы дружить друг с другом, лишь бы не пришлось дружить с ним.

Или, например, как-то раз ректор вызвал нас с Евженой в свой кабинет.

Он строго поглядел на нас, прежде чем спросить:

— Кто из вас это сделал?

Евжена посмотрела на меня, я посмотрела на Евжену, ректор посмотрел на потолок. Видимо, в поисках здравого смысла. Ведь, если его не было у нас, значит он должен был быть где-то еще. Почему не там?

— Гордей Змеев, — сухо пояснил он, говоря о любимом племяннике так, словно не знал его, и ответом ему послужило наше коллективное насмешливое “Ооооо”, — пожаловался на то, что кто-то, — он особенно выделил это слово, — кто-то неизвестный заколдовал все его учебники так, что, когда он открывает их, вместо ожидаемой информации, там одни обидные слова и пожелания. Дамы, вы не знаете, кто бы это мог быть?

— Надо сделать вид, что мы ничего не знаем, — шепнула я Евжене.

— Что такое учебник? — немедленно сориентировалась она.

— Не так!

— Я зачитаю одно из творений этого неизвестного, — продолжил ректор, — Итак, вот что особенно привлекло мое внимание:

Отправился в школу потомок ужей,

В той школе он встретил колючих ежей.

Рыдает змееныш, ежи хохочат,

Иголками больно исколот весь зад.

— Без понятия, кто автор, — не моргнув глазом соврала я. — Но очень талантливо.

— Чувствуется изысканный стиль, — поддержала Евжена. — Глубокое понимание характера лирического героя.

— А какие сравнения!

— Удивительно!

— Под каждым оскорблением проступает подпись! — громыхнул ректор. — С вашими именами! К тому же я видел, как на введении в артефакторику Надежда, ваша соседка, между прочим, подкладывала на стул Гордея кнопку!

О, это уже было камео.

— Но главное — не это. А то, что нет такого слова, как “хохочат”, дамы! Стыд-то какой! Если оскорбляете кого-то, хотя бы делайте это правильно!

— А что рифмуется с “хохочут”? — наклонилась ко мне Евжена.

— Надо, чтобы “зад” остался, а то Платон надуется. Тогда в предыдущую “ряд”? Ну, знаешь, “рыдает какой день подряд”, например.

— О, отлично! Но ведь и все остальное переделывать теперь!

— Дамы!

— Да?

— Да?

Лицо ректора свело судорогой.

— Протираете пыль в библиотеке! Месяц!

— Нормально, — отмахнулась я. — Все равно мы собирались за словарем.

Или вот, например, на уроке теологии наш наставник брат Вольдемар однажды спросил:

— Господа, а кто из вас бросил записку с именем Гордея Змеева в ящик для поминовений в академической часовне? Господа, это ведь неправильно, мы же с вами столько раз обсуждали, что пожелания о добром здравии подаются в белый ящик, а о поминовении в черный, я так удивился, когда разбирал их сегодня…

— Это ты! — упомянутый Гордей Змеев развернулся в сторону Лукьяна и принялся гневно потрясать кулаком в воздухе. — Ну ты у меня дождешься! Я тебе покажу! Да ты меня проклясть что ли пытаешься! Я все расскажу дяде!

Лукьян вздохнул.

— Ой, и как же я мог перепутать…

— И записка была не одна, а…

— … перепутать целых сорок раз. Ума не приложу, как так вышло.

— Их было ровно сорок, верно, — не обращая ни на что внимания закончил свою мысль наставник. — Господа, надо внимательнее слушать то, что я говорю на уроках, чтобы такие казусы больше не повторялись.

Платон восхищенно присвистнул:

— Вот ты чего в часовню-то мотался. Слушай, а ты точно его проклял?

— Вам всем конец, поняли?!

— А ты не видишь, что он уже бьет копытом? — отметил Иларион. — До превращения в козла осталось всего-ничего.

— Нельзя превратить козла в козла, — авторитетно сказала я. — Это пустая трата магических сил.

Одним словом, мы вообще ничего не сделали для того, чтобы заслужить такое отвратительное отношение к себе и были крайне возмущены и оскорблены поведением Гордея Змеева.

Но вернемся в настоящее.

— Прямо сейчас единственный ужасный человек здесь это ты, — прохрипела Евжена. — Потому что я задыхаюсь, а ты все еще не убрала из нашей комнаты эту дрянь! Как насчет моих чувств, а?

— Дафна! — раздалось с двух сторон.

Я накрыла голову подушкой и отвернулась к стене.

Ну началось.

— Дафна!

Я отбросила подушку в сторону и села на кровати, упираясь обеими руками в матрас.

— Зачем Гордею Змееву вообще лезть в мусор? — спросила я.

Не мог же он наконец-то прозреть в вопросе определения своей истинной сущности и отправиться в естественную среду обитания.

— Давайте просто выбросим их и забудем. Надя, в самом деле, ты хочешь, чтобы Евжене стало хуже?

Их стоило выбросить уже только из-за того, кто их подарил.

Неужели Надежда не видела, какой он отвратительный тип?

— Но что если он увидит и спросит? — не унималась Надежда.

— О тогда я так и скажу! — не выдержала я, срываясь на крик. — Что его букет чуть не убил мою соседку!

Уверена — его это только обрадует.

Это было просто смешно.

Вот в чем ужас всех этих милашек, которые боятся кого-нибудь расстроить — у них начисто отсутствует критическое мышление. Или даже — мышление вообще. Я не какой-то гений мысли или великий аналитик, но даже я могу с уверенностью сказать, что все наши проблемы начались после встречи с Надеждой.

Мало того, что мы получали одно наказание за другим, потому что она непременно что-то роняла, кого-то толкала или еще каким-нибудь образом умудрялась оказаться в эпицентре очередных неприятностей, так она еще и вела себя так, словно в лучшем случае ей было десять или даже меньше, и словно всего этого было мало, она за нас переживала.

Нет, не так.

Она волновалась по всякой ерунде так, словно от этого зависела судьба целого мира. Она пеклась о том, кто и что подумает обо мне или Евжене сильнее, чем пеклись бы наши матери и уж точно сильнее, чем пеклись мы сами.

Но самое ужасное, что она рассуждала обо всем этом непременно вслух и на публике, из-за чего мы с Евженой вечно выглядели как две полоумные психопатки, которые по ночам вместо того, чтобы спать, подленько подхихикивают, планируя очередные пакости.

И она очень, очень переживала, что кто-то об этом узнает.

Да кто бы об этом узнал, если бы не ты!

У Евжены непременно кончалось терпение, и — комната тонула в ругани.

Есть множество причин, по которым твои соседи по комнате — твои лучшие друзья, но Надежду хотелось выставить за дверь и никогда больше не пускать обратно.

— Мое предложение все еще в силе, — подмигнул мне Платон, когда я пожаловалась ему на свою тяжелую долю. Мы сидели в библиотеке и готовили к сдаче контурные карты. — Серьезно. Давай просто отправим Глинскую к Змееву и Таврическому. А потом заварим дверь снаружи. И заколотим окна. И — проблема решена.

— Но она же делает это не со зла, — вздохнула я. — Она хорошая. Никого не хочет обижать…

— Ммм, да? А по-моему, она или хитрая или полная дура.

— Эй!

— Что "эй"? — передразнил Платон. — Ты сама-то посмотри. И что у нее там за магия? Так, какой-то хилый дар, да? Что она там на тестах сделала, говорили, я не помню уже, ручку в воздух подняла? Базовая левитация? Да плевать на нее, сходите вы с Рейн к коменданту, пусть он ее от вас в подвал отселит. Или в туалет. Я там один на третьем этаже раздолбал-

— Ты что сделал?!

— Случайно! Случайно раздолбал. Я боролся за правое дело! Я пытался смыть пробравшуюся на территорию академии гадюку в унитаз! — он кивнул в сторону дернувшегося на этих словах Гордея Змеева. — Так вот там теперь, считай, свободное пространство. Как раз ей будет куда цветочки поставить.

Я уронила голову на сложенные руки и с мученическим стоном закрыла глаза.

Да, на первичных тестах дар Надежды был невероятно слаб и относился к общим способностям, но я-то знала, что на церемонии распределения у нее проявится дар семьи Змеевых — пекельное пламя.

И что тогда?

В один прекрасный день мы проснемся, а вокруг одни угли, потому что Надя нечаянно спалила комнату?

Я уже начинала понимать оригинальную Дафну.

Советы Платона, конечно, никуда не годились, но что-то делать со всем этим было определенно нужно.

— Ты все еще здесь? — кисло уточнила Евжена.

Надежда еще крепче прижала к себе букет, не зная куда деваться, так крепко, что еще чуть чуть и она бы вдавила его себе в грудь.

— Я поставлю его на окно, — предложила она. — И мы его откроем. Комната будет проветриваться и-

— И Дафну сдует, — всплеснула руками Евжена. — Я поражаюсь. У тебя просто одна идея невероятнее другой!

— Тогда не будем открывать! — зажмурилась Надежда. — У Дафны нет аллергии, цветы ей не помешают. Правда же?

Она с улыбкой посмотрела на меня.

И честно.

Я была полна благородных порывов.

Но даже у меня был определенный фитиль терпения.

Весьма короткий, как оказалось.

Я молча подошла к Надежде, вырвала у нее из рук букет и, не обращая внимания на последовавший за этим невнятный бубнеж, стремительно вылетела в коридор.

Это был мой букет в конце концов. Нечего тянуть к нему свои лапы.

И я его выкину. И пусть мне только повстречается Змеев. Я все ему выскажу. И о букете, и о его противной роже.

Меня внезапно охватила необъяснимая злость.

На Надежду, на цветы, на всю эту идиотскую ситуацию.

Запах был одуряющим, таким сильным, что меня замутило, перед глазами заплясали цветные пятна, и я на полном ходу в кого-то врезалась.

Инерция швырнула меня назад, и я бы непременно шлепнулась на задницу, если бы человек, в которого я врезалась не подхватил меня под талию, прижимая к себе. Я подняла глаза, намереваясь поблагодарить его и извиниться, но слова застряли у меня в горле, когда я осознала, с кем именно столкнулась.

Никогда прежде я не оказывалась так близко к Лукьяну Хилкову, а теперь нас разделял разве что проклятый букет.

— Извини. И, эм, спасибо, — сглотнув все же пробормотала я и попыталась вывернуться из хватки Хилкова.

Но не тут-то было. В его стеклянных, безучастных глазах мелькнуло какое-то насмешливое выражение, а у меня по спине пробежали мурашки, когда вместо того, чтобы отпустить, Лукьян Хилков лишь притянул меня ближе, вглядываясь в мое лицо.

Я всегда считала Лукьяна невероятно безобидным, таким слабым, что за ним стоило по возможности присматривать. Вот только это как-то совершенно не вязалось с той силой, которую я ощущала в этом своеобразном объятии.

Я нахмурилась, и пихнула его в грудь свободной рукой.

Не помогло.

Зато привлекло внимание желтых глаз к цветам.

Должно быть, они пахли поистине отвратительно, потому что никогда прежде я не видела на лице Лукьяна Хилкова такой кристально чистой ярости.

— Нужно быть осторожнее и хоть иногда использовать глаза по назначению, — недобро усмехнулся он.

— Я же извинилась! Эй!

У меня не было никакого желания устраивать сцену, но это было уже слишком. Я ничего ему не сделала. Я никогда не говорила ему ни единого плохого слова. Я наоборот всегда старалась ему помочь.

Невнимательность это что, такое великое преступление?

Я еще раз дернулась, намереваясь плюнуть на совесть и пнуть его, если это не поможет, но Лукьян все же выпустил меня из объятий.

Он недовольно вздохнул и закатил глаза.

— Если бы это тебе помогло, — сказал он. — Если бы это только могло тебе помочь, Дафна.

Я задохнулась от возмущения.

— Прозвучало как угроза!

— А?

Он выглядел по-настоящему удивленным и обиженным, словно ему даже в голову не приходило, что это можно расценить как угрозу, хотя чем, бога ради, это еще могло быть?

— Все совсем не так, я предупреждаю тебя.

— Это одно и то же!

— Ну что за характер, — снова переключился в режим несчастной жертвы Хилков, его глаза обиженно заблестели, и мне резко стало даже как-то стыдно за свою вспышку. — Никакой благодарности.

— Я сказала “спасибо”!

— О, конечно, моя ошибка.

И резким движением вырвал у меня из рук букет. Недобро прищурился, покрутил его так и этак.

— Какая мерзость, — сказал он.

И так и не вернув мне его ловко нырнул за угол прежде, чем я смогла придумать достойный ответ.

После того столкновения с Лукьяном Хилковым в мою жизнь вернулись ночные кошмары.

Это было неприятно, к тому же мало походило на совпадение, если начистоту, я вообще не верила в совпадения, но и предъявить ему мне было нечего.

Представляю, насколько нелепо я буду выглядеть со своими обвинениями. Я и сама себе казалась ненормальной, а Лукьян так и вовсе скажет — и ты туда же. И я окажусь в одной компании с Гордеем Змеевым, а я меньше всего хотела оказаться с ним в одной компании. Находиться с ним в одной академии — уже было слишком.

Теперь кошмары стали хуже и запутаннее, чем раньше. Я совсем ничего в них не понимала. Каждую ночь мне снилось, что я задыхаюсь, потом куда-то бегу, а в спину мне летит испуганный женский крик.

Кто кричал?

Куда я бежала и почему?

Об этом мне оставалось только гадать.

Будь у меня больше деталей, может, я бы и смогла что-нибудь с этим сделать. Но даже в те дни, когда у меня была такая возможность, узнать что-либо так и не вышло. Хотелось бы мне сказать, что моей вины в этом не было, вот только противный голос в моей голове настойчиво повторял, что это не совсем так.