Марсианское диво

9.

Бур вонзился в рыжий грунт, пошел вниз, пробиваясь сквозь толщу нанесенных за бог знает сколько лет наслоений. «Арго» нужно было загрузить золотом снизу доверху, превратить в летающий золотой слиток – а для этого «консервной банке» предстояло совершить не один рейс из Сидонии до орбиты и обратно… если только там, в глубине, действительно находилась сплошная золотая целина, а не отдельные золотые островки…

Бур вернулся из разведки, и все вздохнули с облегчением: золото – есть! Для верности произвели бурение еще в трех местах, по углам нанесенного на карту квадрата, – и вновь не обманулись в своих ожиданиях. Золотая подкладка простиралась под равниной, возможно, до самого Купола и Пирамиды, и ничто не мешало приступать к рытью котлована. И продолжить бурение в других местах, чтобы определить – хотя бы приблизительно – размеры золотого слоя.

Каталински на пару с Флоренс вплотную занялись экскаватором, а Батлер и пилот модуля, погрузив в ровер бур и боксы с обслуживающей аппаратурой, направились к побережью древнего высохшего моря. Удалившись на пять километров от места посадки «консервной банки», они принялись бурить новую скважину.

Золото было и здесь, даже гораздо ближе к поверхности – на глубине восьми метров. Равнина Сидонии оказалась поистине золотой равниной…

– Господи, да тут, похоже, жили сплошные Крезы, – пробормотал Свен Торнссон, разглядывая добытые из скважины образцы. – Может, вообще весь Марс был вовсе не красным, а золотым?

– Или сплошные Мидасы, – добавил Батлер. – Все, к чему прикасались, превращалось в золото. Пройдутся туда-сюда – а за ними золотые следы.

– Однако, изрядно же они здесь потоптались!

– И все-таки никакое золото их не спасло. – Ареолог задумчиво оглядел равнину, задержав взгляд на громаде Марсианского Сфинкса.

Торнссон показал на небо цвета пыльных роз и выгоревших подсолнухов:

– Оттуда долбануло?

– Скорее всего, да, оттуда, – кивнул Алекс. – И хорошо долбануло.

Пилот хмыкнул:

– «Звездные войны», финальный эпизод…

– Войны не войны, а вот то, что Марс «поцеловался» с кометой, астероидом или даже другой планетой, – вполне возможно. Гипотез хватает. Была бы машина времени, можно было бы проверить.

– Ага. Угодить аккурат в тот момент, когда этот астероид валится прямо тебе на голову.

Торнссон уложил образцы в пенал, сменил Батлера на месте водителя и они направились к очередной точке бурения.

Ареолог молча разглядывал стелившуюся под колеса ровера каменистую равнину.

Несомненно, Марс когда-то здорово пострадал, и с тех пор его северное полушарие в среднем на три километра ниже южного. Оно, судя по всему, в свое время получило серию сокрушительных ударов и в результате местами лишилось внешнего пласта коры. Южное полушарие тоже несло на себе многочисленные шрамы от разрушительной бомбардировки. Восточный край обширной, протянувшейся на тысячи километров возвышенности, названной поднятием Фарсида, явно был расколот какими-то катастрофическими силами. Среди хаотичного переплетения связанных между собой каньонов и впадин, получившего мрачное имя Лабиринт ночи, поверхность Красной планеты распарывала чудовищная извилистая борозда, словно оставленная плугом какого-то космического исполина, который прошагал здесь три с лишним тысячи километров и, подустав от такой работы, забрал плуг и удалился в свои зазвездные владения. Этот оставленный неведомым плугом след назвали Долиной Маринера, в честь «Маринера-9» – первого космического аппарата землян, сфотографировавшего марсианскую борозду.

Торнссон остановил ровер у нового места бурения и заявил:

– Если и тут то же самое, то я, ей-богу, готов поверить в золотые дожди.

– Какие там золотые дожди, Свен, – возразил Батлер. – Это Зевс прикинулся золотым дождиком, когда ему Данаю очень уж сильно захотелось. Думаю, что местным алхимикам просто удалось добиться того, чего не удалось нашим Парацельсам.

– Философский камень! – мгновенно сообразил Торнссон, выбираясь из марсохода. – Считаешь, они отыскали философский камень?

– Вот именно. И пустились во все тяжкие. Жаль, что подтвердить или опровергнуть это предположение нам вряд ли удастся. Как кто-то когда-то сказал: залез ночью в дом вор, ищет драгоценности. Нашарил на ощупь, но не знает в темноте – бриллианты это или простые стекляшки. Так и мы: может, предположение наше и верное, только мы не знаем, что оно верное. – Алекс вздохнул. – Эх, здесь бы основательно покопаться, какие-нибудь письменные источники отыскать, а не так, как мы…

– Всё впереди, Алекс! – с оптимизмом отозвался пилот. – Доставим золотишко – и наладим сюда путь.

Работали до сумерек, забыв о времени и не обращая внимания на голод. Все были охвачены азартом, хотелось делать все как можно быстрее и сделать как можно больше. Однако Батлер время от времени поглядывал на темную громаду Сфинкса, предвкушая тот момент, когда они доберутся до золота и он возьмет ровер и отправится к древнему сооружению, очень похожему сверху на маску со слепыми глазами – маску с праздника хэллоуин в земном городе Бостоне.

И лишь когда командир с орбиты самым категоричным образом приказал прекратить работы и устраиваться на отдых, участники Первой марсианской разогнули натруженные спины. Марсианский день – сол – уже закончился, и небо из розово-желтого превратилось в темно-лиловое. В нем сверкали Фобос и Деймос, и скромная точка «Арго», а еще – мириады звезд, до которых никогда не суждено дотянуться человечеству. Да и зачем?.. Звезды были далеко, и с их, звездной, точки зрения, перелет с Земли на Марс – миллионы и миллионы километров! – был даже не шагом, не шажком, а так – чуть ли не ходьбой на месте в собственном доме…

В «консервную банку» возвращались, еле волоча ноги от усталости – не помогала и пониженная сила тяжести, а с пустотой в желудках не смогли справиться даже хваленые энергетические батончики «Хуа!», разработанные учеными из Пентагона. Такой батончик был создан еще в девяностых годах как часть так называемого «рациона первого удара», призванного обеспечить высокую физическую и умственную работоспособность солдат и их хорошее самочувствие во время напряженных боевых операций. «Хуа!» – это отклик солдат, сокращение от «слышу, понял, признал»… Позади осталась выемка – в ней уже полностью скрылся экскаватор, – и высокий конус перемещенного с помощью транспортера грунта. В это время суток тут должен был лютовать как минимум семидесятиградусный мороз, однако датчик показывал устойчивый плюс… И это продолжало оставаться необъяснимым. Впору было задуматься о вмешательстве каких-то сверхъестественных сил, но Алекс Батлер не верил в сверхъестественное, твердо усвоив древний тезис о том, что чудо – это явление, происходящее в соответствии с пока неизвестными нам законами природы. А где-то на уровне подсознания продолжала кружить одна и та же мысль: эта невероятная аномалия, которая не лезла ни в какие ворота, каким-то образом связана с объектами Сидонии. Точнее, с одним из них – с Марсианским Сфинксом…

Когда до модуля оставалось десятка три шагов, Флоренс, шедшая первой и освещавшая путь фонарем на шлеме, вдруг остановилась и, подняв лицо к чужому небу, медленно, вполголоса, продекламировала:

Ни ненависти, ни любви

В пустых глазницах ночи,

Минервы мраморной укор:

Невидящие очи.

– Ну и дела, – пробурчал, чуть не наткнувшись на нее, Леопольд Каталински. – Нанотехнологи, оказывается, временами сочиняют стихи.

– Да нет, это что-то знакомое, – возразил Батлер. – Кто-то из старых, да, Фло?

Флоренс повернулась к нему:

– Не таких уж и старых. Это Роберт Фрост.

– Нанотехнологи, оказывается, временами читают Фроста, – вновь вставил Каталински. – Или ты из литературоведов в нанотехнологи подалась?

– Я, Лео, не на одних триллерах выросла и не только в телевизор пялилась, а еще и книжки читала. За старшей сестрой тянулась, она у меня умничка. Стараюсь, понимаешь ли, не быть узким специалистом.

– Ну-ну, – сказал Каталински. – Я тоже в школе что-то читал. Но никакого Фроста не знаю. Или не помню. Вот Шекспира знаю: Гамлет, Ромео, король Артур… Кто он, этот Фрост – американец? Англичанин?

– Американец, – ответила Флоренс. – Один из крупнейших поэтов двадцатого века, между прочим. А король у Шекспира не Артур, а Лир.

– Стихи не воспринимаю, – безапелляционно заявил Свен Торнссон. – Вот песни – другое дело.

Батлер оторвал взгляд от незнакомых звездных узоров:

– А я Фроста знаю. Насчет звездопада мне еще лет в двадцать понравилось. Что-то такое, точно уже не помню… Я шел под звездопадом, и на голову вполне могла свалиться звезда… Не помнишь, Фло?

– Помню, – ответила Флоренс и скромно добавила: – Не хотелось бы хвастаться, но у меня очень хорошая память. И не просто хорошая, а где-то даже ну очень хорошая. Во всяком случае, многие тексты могу пересказать почти дословно, а уж стихи…

– А ну-ка, ну-ка, – в голосе инженера-универсала прозвучала ирония. – Кому там на голову звезда упала?

– Сейчас, – сказала Флоренс. – Представлю себе нужную страницу…

Она немного помолчала, и, когда Каталински, усмехнувшись, уже собрался разразиться чем-то ехидным, вновь начала декламировать:

Когда я, глядя под ноги, сутул,

Под звездопадом брел во тьме ночной,

Не мог я разве быть убит звездой?

Тут был известный риск – и я рискнул.

– Браво! – с восторгом воскликнул Алекс Батлер. – Флосси, ты просто молодец! Уникум! Во все экспедиции – только с тобой.

– А ты командира стихами не достала, пока мы в усыпальнице торчали? – поинтересовался присевший на корточки Торнссон.

Флоренс сделала какое-то движение, но промолчала. Выражение ее лица за стеклом шлема нельзя было рассмотреть в быстро сгущавшейся темноте. Торнссон даже не подозревал о той зоне взаимного притяжения, в которой находились командир и нанотехнолог, – голова его была забита схемами посадочного модуля.

– Какие стихи! – поспешно отреагировал на вопрос пилота Батлер. – Думаешь, было там время для стихов? Это же не в усыпальнице бока пролеживать.

Торнссон медленно выпрямился во весь свой внушительный рост и, вероятно, был готов затеять дискуссию, но его опередил Каталински.

– Мы сегодня ужинать будем или нет? – ворчливо вопросил он. – И как насчет того, чтобы хорошо поспать перед работой? Не знаю, кто как, а я и есть хочу, и спать хочу. Экскаватор сам ковыряться в земле не будет. А мы вместо ужина о звездах рассуждаем. И вместо обеда, между прочим, тоже. Ночи – очи… Звездопад – камнепад… Лирика это все. Ах, звезды! Ах, светят! Фонари влюбленных! Ах, как хорошо, взявшись за руки, гулять под звездами, как романтично… Ерунда! – Он рубанул рукой воздух, словно одним ударом невидимого меча хотел разделаться со всякой лирикой. – Что такое звезды? Раскаленные шары, обычные небесные лампочки – и нет в них никакой лирики-романтики. Спектральный класс такой-то, масса такая-то, температура такая-то. Точка. Ужин заменить никак не могут.

– Ого, – сказал Свен Торнссон. – Лео, да ты Цицерона за пояс запросто заткнешь.

– Когда я голоден – заткну любого! – заявил Каталински и устремился к модулю.

Когда все уже были у трапа, Батлер на прощание повернул голову к Сфинксу – и в этот момент сумрак над этим исполином расцветили багровые сполохи. Непонятные беззвучные вспышки, подобные зарницам, следовали одна за другой, с разными интервалами, словно где-то наверху, на поверхности каменного лика, беспорядочно мигал гигантский фонарь.

– Что это? Маяк? – сдавленно произнес Торнссон.

Никто ему не ответил. Вокруг стояла тишина, дул слабый, то и дело пропадающий ветерок, и в этой тишине вновь и вновь озаряли небо над Сфинксом багровые вспышки – как отсветы далекого пожара.

Это продолжалось не более двух-трех минут, а потом, наверное, пожар удалось потушить – и вспышки пропали.