Марсианское диво

48.

Оказалось, что у доктора Вайсбурда изменился не только голос, но и прическа, и цвет волос. Голос теперь был нормальный, не сиплый, но не такой, который помнил Батлер. Хотя отметил он это мимолетно и не стал недоумевать по этому поводу. Возможно, он что-то перепутал – или же воспринимал действительность как-то не так. Возможно, здесь имела место этакая аберрация восприятия, связанная, быть может, с марсианскими перипетиями; аберрация, о которой совсем не обязательно знать психиатрам.

Сент-луисский ученый подкатил к коттеджу в шестнадцать ноль три. Судя по номерам, «мустанг кобра» цвета металлик был взят напрокат здесь, в Трентоне. Алекс Батлер сел в машину, пожал руку Джереми Вайсбурду, и они направились в центральную часть города.

К легкому удивлению Алекса, доктор Вайсбурд был немногословен и, едва отъехав от коттеджа, прибавил звук радиоприемника. Батлера это вполне устраивало, поскольку хоть на время избавляло от разговора о Марсе.

Минут через десять, уже на шоссе, доктор выключил радио и поверх очков взглянул на Алекса:

– А что, если мы поедем не в ресторан, а посидим в моем номере, в отеле? Я хочу вам кое-что рассказать, и ресторан для этого не очень подходит.

– Как вам будет удобнее, мистер Вайсбурд. Я, собственно, не весьма большой любитель ресторанов.

– Вот и отлично. Даже если за нами следят, подслушку в моем номере они установить никак не могли.

Батлер не сразу осознал смысл сказанного, а, осознав, с изумлением воззрился на ястребиный профиль коллеги:

– Какую подслушку? Почему – подслушку?

Доктор Вайсбурд вновь блеснул на него очками:

– Не исключено, что за вашим домом ведется наблюдение, мистер Батлер. Не исключено, что ваши телефоны прослушиваются, а электронная почта проверяется. И в доме у вас вполне могут быть «жучки».

– Ничего не понимаю, – пробормотал Батлер. – Кому бы это взбрело в голову за мной следить? И зачем?

«Подозревают, что я могу проболтаться о Марсе? Но откуда он знает, что я…»

– Они ищут меня, – отозвался Вайсбурд. – И думают, что я рано или поздно свяжусь с вами. То есть, это я так думаю, что они так думают.

– Ничего не понимаю, – повторил совершенно сбитый с толку Алекс. – Вы кому-то крепко насолили?

«И именно поэтому он избавился от своей всегдашней шевелюры и изменил голос? Что за чепуха?.. Лицо-то осталось все то же…»

– Не то, чтобы насолил… Просто проявил осведомленность в делах, о которых мне знать вовсе не положено.

Батлер некоторое время усваивал это сообщение, а потом спросил:

– Кто за вами следит? И почему они считают, что вы должны со мной связаться?

– Давайте поговорим у меня в номере. Я вам подробно все расскажу.

– А телефон? – встрепенулся Батлер. – Вы же мне позвонили. Если его прослушивают, то…

– Они ищут вовсе не Джереми Абрахама Вайсбурда, – совершенно непонятно отозвался доктор. – Они ищут другого человека. Скоро вам все будет ясно, Алекс.

Батлер почувствовал, как, смывая апатию, поднимается в нем волна любопытства. К любопытству примешивался некоторый страх – кажется, он угодил в какую-то темную историю. Если, конечно, коллега не одержим манией преследования. Раньше за доком вроде бы такого не замечалось… хотя виделись они не часто, только на симпозиумах… Или док каким-то образом разузнал о Первой марсианской?..

«Мустанг кобра» в потоке других автомобилей прополз по набережной мутной реки Делавэр и свернул в лабиринт кварталов центральной части Трентона.

Доктор Вайсбург разместился в новом корпусе отеля «Гилдебрехт», возвышавшимся над ровной линией еще покрытых листвой каштанов. Окно уютного номера выходило во внутренний двор, заставленный автомобилями; с высоты шестого этажа они напоминали кусочки разноцветного мыла.

Поскольку Батлер от спиртного отказался, Вайсбурд заказал в номер чай – и теперь они сидели в глубоких мягких креслах друг напротив друга, разделенные низким столиком, и прихлебывали из чашек нежный цейлонский «Хэйлис», не забывая отдавать должное хрустящим трубочкам с шоколадной начинкой. Чаепитие происходило в полном молчании, в воздухе словно витала какая-то предгрозовая напряженность, и Батлер с нетерпением ждал, когда же его визави приступит к делу.

Доктор Вайсбурд поставил наконец чашку на столик, задвинулся поглубже в кресло, словно собираясь продавить его мягкую спинку, и, сцепив руки на поджаром животе, обтянутом серым свитером, заговорил:

– Давайте начнем, мистер Батлер. И начнем с демонстрации. Одно дело – сказать, а другое – показать. Это гораздо убедительнее. Хотя несколько слов я все-таки предварительно скажу… И прошу вас, реагируйте спокойно. Без битья посуды.

Алекс усмехнулся, до конца расстегнул пиджак и возложил руки на округлые подлокотники кресла – как распахнутые крылья. Крылья, кажется, слегка подрагивали.

– Постараюсь без битья, хотя обещать не могу.

– Постарайтесь, мистер Батлер, – произнес доктор Вайсбурд таким тоном, что Алекс невольно напрягся. – Начнем с того, что я не доктор Вайсбурд из Сент-Луиса. Подождите! – Он поднял ладонь, потому что Алекс сделал невольное движение. – Можно сказать, что я – Протей. Знаете, был такой морской бог, сын Посейдона. Был, конечно, в смысле мифологическом. Славился своей способностью принимать любой облик…

– Знаю такого, – спокойно сказал Батлер, с некоторым участием глядя на известного специалиста по криптолитосфере Марса доктора Джереми Вайсбурда. – Кажется, царствовал в Мемфисе? А кто-то из гомеровских героев поймал его, хотя тот и принимал разные облики… Льва… Дерева…

– Совершенно верно, – кивнул собеседник Батлера. – Да, царствовал в Мемфисе. Я тоже из Мемфиса, а не из Сент-Луиса. Только, разумеется, не из того, древнеегипетского, а из нашего. Штат Теннесси. Мое имя Пол Доусон. И сейчас, пока у вас не лопнуло терпение, я вам продемонстрирую свои способности. В духе Протея. Только вы уж не хватайте меня, как Менелай, – я убегать не собираюсь, я вас долго ждал. Просто увидите своими глазами – и отношение у вас будет другое.

– Ну-ну… – Это было все, что сумел сказать в ответ Алекс Батлер.

Его собеседник снял очки и, подавшись к столу, положил их рядом с чашкой. Вновь углубился в кресло, закрыл лицо ладонями и замер, словно окаменел. Батлер исподлобья наблюдал за ним, чувствуя себя персонажем телепередачи «Скрытая камера». За окном, в колодце двора, вдруг истошно завизжала противоугонная сигнализация.

Назвавший себя Протеем медленно развел руки в стороны – и Батлер увидел перед собой совершенно незнакомого человека. Вернее, что-то неуловимо знакомое в его лице вроде бы и было – только вот что?.. Ученый из Сент-Луиса исчез. То есть он оставался на месте, но выглядел теперь, пожалуй, моложе Батлера, разом сбросив лет пятнадцать-двадцать. Пропали морщины под глазами, сгладились складки между бровей, словно по ним хорошенько прошлись утюгом; ястребиный нос стал гораздо короче и тоньше, а губы, напротив, приобрели больший объем… В общем, это был совсем другой человек. Протей, неведомо каким образом проделавший удивительную метаморфозу. Батлер невольно вспомнил Овидия…

– Вот это и есть мое настоящее лицо, – заявил Протей. – И этот маскарад мне понадобился, чтобы поговорить с вами тет-а-тет. Без чужих ушей.

– Вы, случаем, не родственник Копперфилда? – нашел в себе силы на подобие иронии Алекс.

– Нет, не родственник. Я Пол Доусон, владелец «Рифриджеретори системс». Холодильники-морозильники.

«Какие холодильники-морозильники? – смятенно подумал Батлер. – И при чем здесь доктор Вайсбурд?»

В голове его крутилось что-то об афере, о марсианском золоте, о НАСА…

До конца осознать, а тем более, упорядочить эти мысли он не сумел, потому что был послан в нокаут новыми словами собеседника. Возможно, примерно так же он бы чувствовал себя, если бы, покинув Землю на борту «Арго», внезапно обнаружил, что родная планета действительно покоится на слонах и черепахе.

– Я отнюдь не аферист, мистер Батлер, – сказал человек, назвавшийся Полом Доусоном. – И все это не имеет никакого отношения к вашему вознаграждению за полет на Марс. И к НАСА я тоже никакого отношения не имею. Хотя именно я им сказал, что вы – живы.

Окаменение было полным. Батлер сидел с раскрытым ртом, впервые в жизни прочувствовав внутреннее состояние камня. Бить посуду он не собирался, поскольку просто не мог пошевелиться.

Голова у него все-таки работала – помогла предполетная психологическая подготовка; выходит, штука полезная не только на Марсе, но и на Земле…

– Вы что, еще и телепат? – наконец выдавил он из себя.

– Временами. Я действительно Пол Доусон, и это действительно мое настоящее лицо. Вы не откажетесь меня выслушать, мистер Батлер?

– Интересно, кто бы отказался? – пробормотал Алекс.

– Итак, я Пол Доусон. Живу в Мемфисе. Я давно ждал этой встречи, мистер Батлер, потому что, судя по всему, именно вы можете кое-что прояснить.

Алекс поерзал в кресле, но промолчал. Слушать он умел, и с вопросами решил не спешить.

Тот, кто назвал себя Полом Доусоном, начал издалека, чуть ли не с собственного рождения, словно давал пространное интервью проныре журналисту.

Родился он в Мемфисе и был единственным ребенком в семье владельца «Рифриджеретори системс» Роберта Доусона и его жены Киры Доусон, причем ребенком поздним: отцу тогда уже стукнуло сорок восемь, а мама была на четыре года младше. Более того, он был не родным, а приемным сыном, как выяснил совершенно случайно, за год до смерти отца в девяносто четвертом. Кира Доусон пережила мужа на пять лет. Пол Доусон ни разу, ни единым намеком не дал им понять, что знает семейный секрет, ведь подлинные родители – это те, кто вырастил тебя. Однако тайком он навел справки: может быть, женщина, родившая его, не бросила ребенка, может быть, с ней случилось какое-то несчастье? Увы, то, что он узнал, было вполне обычно: его доставили в приют полицейские. Скорее всего, какая-то подзалетевшая малолетка почему-то не стала делать аборт – вероятно, не желая рисковать здоровьем, – и, родив, сразу же отказалась от совершенно не нужного ей младенца. Возможно, она была студенткой, причем приезжей, и родители ее остались в неведении о поступке дочери. А уж отцом Пола Доусона мог быть любой из тогдашних молодых мемфисских самцов – или даже и не очень молодых…

Чета Доусонов обеспечила приемному сыну безоблачное существование, и Пол рос, как лилии, как птицы небесные, не зная горя и бед. После школы он поступил в местный университет, где изучал историю, – исключительно для собственного удовольствия, ему нравилась история; а дальнейшую жизнь так или иначе предстояло связать с отцовской фирмой, а не с историей.

Он был вполне обычным парнем – немного играл в баскетбол, гулял с девчонками, ходил с ровесниками-приятелями на матчи местных бейсболистов, смотрел телевизор и обожал группу «Квин». Фаррух Балсара – Фредди Меркьюри – был его кумиром. Именно с лидером этой культовой группы и оказалась связанной его первая «девиация» – так он впоследствии стал называть свои внезапно обнаружившиеся странные способности.

В тот июльский день пятнадцатилетний Пол как зачарованный сидел в своей комнате перед телевизором, показывавшим грандиозное музыкальное шоу на лондонском стадионе «Уэмбли». Это был один из двух концертов, организованных Святым Бобом – бывшим панк-рокером и лидером группы «Бумтаун Рэтс» Бобом Гелдофом – для сбора средств в помощь голодающим Эфиопии.

Концерт начался в полдень с выступления команды «Статус Кво», а музыканты «Квин» появились перед зрителями почти семь часов спустя. Фредди легко скользил по сцене, в белой майке и голубых джинсах, с серебряным амулетом на шее. Хиты «Квин» довели собравшуюся на стадионе публику до полнейшего экстаза, а вместе с ней – и прилипшего к экрану Пола…

После финальной песни в исполнении всех участников концерта Пол выключил телевизор и в каком-то сладком оцепенении уставился на красочный постер «Квин» с Фредди на переднем плане, прилепленный скотчем к стене над кроватью. Он буквально пожирал глазами своего кумира, неистово желая перевоплотиться в лидера «Квин», – и вдруг лицо его словно обдало горячей водой, и оно стало оплавляться. Он схватился за щеки – и тут же с ужасом отдернул руки, потому что все там было мягким, податливым, как желе, все шевелилось и чуть ли не расползалось под пальцами. Лицо превратилось в пластилиновую маску и, казалось, вот-вот стечет с костей черепа и бесформенным сгустком шмякнется на пол… Вскочив с кресла, он метнулся к шкафу, распахнул дверцу – там, с внутренней стороны, было зеркало, – и успел увидеть завершение метаморфозы. Только что ходившая мелкими волнами кожа, нос, губы перестали шевелиться, лицо вновь обрело четкость очертаний. Лицо Фредди Меркьюри. Именно это лицо отражалось в зеркале…

Сказать, что Пол испытал шок, – это значит ничего не сказать. Он сел буквально там, где стоял, – прямо на пол возле шкафа. Мысль о галлюцинации, возникшую, когда к нему вернулась способность мыслить, он сразу отмел – пережитое две-три минуты назад ощущение изменений собственного облика было слишком реальным и никак не могло оказаться всего лишь ложным восприятием того, чего на самом деле не существует. Его лицо, лицо Пола Доусона, действительно превратилось в лицо Фредди Меркьюри.

Он сидел перед зеркалом, и в нем бурлили самые противоречивые чувства: восторг… изумление… страх… растерянность… Он не знал, что ему делать с этим новым своим лицом, и у него хватило ума не являться в таком облике родителям и уж, тем более, не бежать на улицу, чтобы раздавать автографы от имени лидера группы «Квин». Потрясение постепенно не то чтобы прошло, но немного сгладилось. Пол вдоволь насмотрелся на свое невероятное отражение и принялся наконец шевелить мозгами, намереваясь докопаться до причин столь внезапного разительного преображения.

Особо напрягать мыслительный аппарат не пришлось, объяснение лежало на поверхности: он каким-то образом сумел воплотить собственное страстное желание. Возможно, это граничило с чудом или же на самом деле было чудом, проявлением неких высших сил – но, возможно, тут дали знать о себе заложенные в нем, Поле Доусоне, (или – в любом человеке?) скрытые способности. Пол был в гораздо большей степени прагматиком, нежели мистиком (если допустимо такое противопоставление), в нем не усохла еще юношеская вера в скрытые потенции человека и человечества, поддерживаемая фильмами о суперменах… А что, если и сам он, до сих пор не подозревая об этом, был суперменом, переходным звеном к новой, высшей расе, кем-то наподобие «детей индиго»? От всяких заманчивых перспектив кружилась голова, но, преодолев это головокружение, Пол сформулировал, в общем-то, само собой напрашивавшееся предположение: при столь же страстном желании можно добиться возвращения привычного облика.

Как ни странно, самым трудным для Пола здесь оказалось представить себя со стороны. В этом помогла незамедлительно извлеченная из альбома собственная недавняя фотография, сделанная на пикнике с одноклассниками в начале летних каникул. А вот какого-то запредельного желания не понадобилось – новая способность, словно преодолев инерцию покоя при своем инициировании, теперь проявилась достаточно легко. Не было уже ощущения брызнувшего в лицо кипятка, хотя жар все-таки чувствовался, и не так пугала возникшая желеобразность маски Фредди Меркьюри – хотя наблюдать за колыханиями и подергиваниями уродливо расползавшегося в зеркале лица было неприятно. Словно облезала с прогнивших костей истлевшая плоть мертвеца…

Зато он вновь обрел прежний облик.

Теперь по вечерам, уединившись в своей комнате, он примерял на себя разные личины, он копировал чью угодно внешность, какая только взбредала в голову, – от одноклассников до звезд Голливуда и президента Рейгана. Он научился управлять своей «девиацией» – это оказалось не сложнее, чем научиться кататься на роликовых коньках. Задолго до «Матрицы» с красавчиком Нео он предположил, что является «избранным», что эта способность дана ему неспроста. Было, было где разгуляться фантазии! Прячась под чужой внешностью, грабить магазины. Тискаться с любой девчонкой, выдавая себя за ее дружка и на полную катушку пользуясь своим положением. Беспрепятственно проходить на элитные вечеринки, прикидываясь какой-нибудь знаменитостью подходящей комплекции – и что ему даже самый строгий фейс-контроль!

Но не было нужды грабить магазины – родители никогда не отказывали ему в деньгах. Не привлекали его чужие девчонки – у него хватало своих. И не тянуло его на элитные вечеринки.

В общем, его вполне устраивал собственный облик, данный Господом и отцом с матерью. И нет-нет да и посещала его тревожная мысль о том, что «девиация» вовсе не дар, а мутация, и неизвестно еще, как эта мутация влияет на его организм.

Собственно, дело было даже не столько в том, что Пол не видел необходимости менять обличья – просто что-то подсказывало ему: держи в тайне и не используй ради развлечения.

Хотя временами ужасно хотелось продемонстрировать этот трюк приятелям или очередной девчонке…

Однако, в пятнадцать лет он уже умел сдерживать себя, стараясь походить на киногероев-суперменов, скупых на слова и проявление эмоций, И попадать в лапы ученых он отнюдь не желал, не сомневаясь в том, что они, ради постижения сути феномена, без колебаний искромсают на мелкие кусочки его мозг, дабы тщательно рассмотреть под микроскопом… Или замучают анализами и экспериментами. Или отдадут военным, а те живо зашлют его под чужой личиной в какую-нибудь из коммунистических стран – например, убивать Кастро. А коммунисты поймают его и шлепнут…

То, что случилось почти через два года, заставило Пола Доусона не только вновь задуматься о своей «избранности», но и о том, что им руководит какая-то сила, заложившая в него некое подобие известного из мифологии сосуда, названного позднее «ящиком Пандоры». Нет, возможно, то, что лежало в его «ящике», вовсе не грозило бедами – но как знать?..

Не очень поздним майским вечером Пол, расставшись с белокурой подружкой, возвращался домой кратчайшим путем, и у дальнего конца автостоянки, между сетчатой оградой и глухой стеной предназначенного к сносу уже нежилого дома, был перехвачен тремя смуглокожими парнями, остановившими его явно не для того, чтобы узнать, что он думает о внутренней и внешней политике правительства. На руке у Пола были очень даже не дешевые часы, хорошо заметные в свете фонаря, а в кармане джинсов – немало зеленых бумажек, и расставаться с этим имуществом ему совершенно не хотелось. Но ситуация складывалась далеко не в его пользу – парни обступили его, и отблески того же фонаря заиграли на лезвиях отнюдь не игрушечных ножей.

Все дальнейшее словно проделал за него кто-то другой. Из глубины сознания поступил вдруг некий импульс и, повинуясь этому импульсу, Пол медленно поднял левую руку, одновременно совершая оборот на месте. Ладонь, описавшую полукруг, он задержал у лица, и ни с того ни с сего понял, что находится теперь внутри некоего непрозрачного снаружи цилиндра; он видел парней, решивших поправить свои дела за его, Пола, счет, а они его – нет. Эта невесть откуда взявшаяся убежденность тут же получила подтверждение: физиономии у лихих ребят вытянулись, глаза забегали в поисках неожиданно исчезнувшей потенциальной жертвы, а у одного, щуплого и явно самого молодого, выпал из руки нож. Пока городские пираты бормотали разные неприличные слова, Пол, не желая испытывать судьбу, на цыпочках прокрался мимо них, чуть ли не прижимаясь к стене и подавляя в себе желание врезать им всем ногой по яйцам. Свернул за угол и тут уже позволил себе перейти на бег. До самого дома.

Так появился второй аргумент в пользу его «избранности», необычности, и Пол не сомневался, что при необходимости этот аргумент вновь непременно сработает.

Следующая «девиация» проявила себя, когда он уже в охотку учился в университете. Какой-то экстремальной ситуации для этого проявления не понадобилось – просто некто однажды незаметно влез в его голову (или нечто влезло в его голову) и что-то там умело подкрутил, перепаял, поднастроил, а, может быть, и вовсе заменил кое-какие детали… в общем, проапгрейдил и прокачал. И усовершенствованные мозги Пола Доусона обрели способность воспринимать чужие мысли.

Все началось как бы на ровном месте. В серьезном разговоре с однокурсником Пол подумал о том, что хорошо было бы узнать действительные намерения собеседника. И он их узнал – чужие мысли почему-то представлялись медленно выползавшей из-под камня безглазой зеленой змеей, и не слова воспринимались, а смысл. Действительные намерения собеседника потом проявились, они оказались именно такими, какими воспринял их Пол, – но все равно это могло быть всего лишь совпадением. Требовалась проверка – и он устроил такую проверку. И не одну.

Результата оказались стопроцентными – он и вправду мог теперь читать чужие мысли…

Это было поразительно, это было феноменально, это было восхитительно! Горизонты открывались такие, что просто дух захватывало… Лавировать, опираясь на доброжелателей, заблаговременно нейтрализуя намерения недругов, и – вверх, вверх, непрерывно вверх, к самому лучшему месту под солнцем бытия…

Скорее всего, именно так поступили бы девяносто девять человек из ста. Но Пол Доусон был по натуре своей тем единственным из сотни, кого совершенно не прельщала уникальная возможность сделать головокружительную карьеру. Он был вполне доволен своей жизнью, каникулы проводил на раскопках или в подводных экспедициях, и не существовало для него ничего интереснее храмов-коконов великого Копана – древнего города майя, или погрузившегося в воду Порт-Ройяла, бывшего некогда главным пристанищем пиратов Карибского моря, или лежавшего на дне Адриатики легендарного Бибиона, где, как утверждали исторические документы, зарыл награбленные в походах драгоценности вождь гуннов Аттила.

Но пользоваться своей новой способностью Пол не собирался не только и не столько потому, что его не прельщала карьера. Буквально сразу же перед ним встала во весь рост моральная проблема: а имеет ли он право, даже в мыслях не держа никакой для себя выгоды, подглядывать в чужое сознание? И Доусон решил не рыться без самой крайней надобности в чужих головах. Люди были для него теперь доступными книгами, но он не собирался их читать.

Канули в прошлое студенческие годы, делами фирмы продолжал заправлять отец, и Пол продолжал жить в свое удовольствие, справедливо считая себя достаточно счастливым человеком. Точнее, почти счастливым. Женившись в двадцать восемь лет на дочери преуспевающего мемфисского бизнесмена, он тяжело пережил супружескую измену (о которой узнал отнюдь не подслушав мысли жены – а от нее самой), и накануне нового тысячелетия остался совершенно один в опустевшем родительском доме. Нет, какие-то женщины время от времени приходили и уходили, но на семейную жизнь он больше не отваживался, опасаясь новых разочарований – рога, наставленные бывшей женой, продолжали зудеть.

О «девиациях» своих он почти не вспоминал, тратил деньги на участие в различных археологических проектах и проводил много времени в разъездах, благо с делами фирмы вполне справлялись и без него.

А потом на него обрушилась новая «девиация». Пожалуй, самая необычная и непонятная.

Эта «девиация» не зависела от его желания и проявлялась, без какой-либо угадываемой периодичности, по утрам, во время пробуждения, когда левой ногой еще находишься во сне, а правой уже шагнул в мир реальности. Пола посещали какие-то образы, и роились в голове обрывки каких-то неясных мыслей – не его мыслей… Они просто не могли быть его мыслями! Все это было настолько странным, что он даже несколько раз намеревался обратиться к психиатру – но где-то внутри возникал вдруг запертый турникет, не позволявший Полу посвящать кого-то в свои глюки.

Виделись ему какие-то пустоты в неизвестно где находившейся каменной толще, даже не пустоты, а нечто иное, не поддававшееся идентификации, ускользавшее от осознания, как ускользает из руки кусок мыла, который ты уронил в наполненную водой ванну и пытаешься выудить оттуда. Там, несомненно, что-то было… и кто-то был… Но что? Кто? Метались, метались стаей перепуганных птиц лоскутки чужих непрошеных мыслей, словно ему настойчиво пытались что-то растолковать, пытались добиться от него понимания…

Лишь через несколько месяцев, заполненных этой назойливой утренней накачкой, кусочки мозаики стали складываться в отдаленное подобие хоть какого-то узора – и этого хватило для того, чтобы одним ранним апрельским утром Доусон ощутил себя торпедой в момент соприкосновения с бортом вражеского корабля.

– Описать это просто невозможно, – сказал он Батлеру, который давно забыл о том, в каком пространстве и времени находится. – Я так толком ничего и не знаю и не понимаю… Хотя какие-то отдельные представления – возможно, не очень точные или совсем неточные представления – у меня, пожалуй, сформировались. Знаете, как бродишь в тумане: вот вроде бы дерево, а вот – куст или другое дерево. Кажется, всего лишь два деревца посреди пустыря – а там на самом деле целый лес…

– Слепцы ощупывают слона, – задумчиво отозвался Алекс. – Один взялся за хвост и сделал вывод, что слон похож на веревку, другой потрогал ногу и решил, что слон – это колонна.

– Нет, не так, – не согласился Доусон. – Этого своего слона я, пожалуй, в целом представляю, только он совершенно расплывчатый. Не могу притронуться ни к хвосту, ни к ноге – вижу его издалека. Понимаю, что сам себе противоречу, но тут все так запутанно… Но в общем… Какая-то схема есть… Думаю, что есть… Только не спешите звонить в ассоциацию психиатров.

– Я мог бы сделать это гораздо раньше, – заметил Батлер. – Теперь уже поздно. Вы меня заразили, и я вам верю. Давайте, выкладывайте дальше.

– А дальше пойдет даже не фантастика, а фантасмагория какая-то, – медленно, будто сомневаясь в собственных словах, произнес Доусон. – Видите ли, мистер Батлер, я в конце концов убедился, что весь этот поток… эта трансляция… весь этот ворох образов, мыслей… – Он сделал паузу и, понизив голос, закончил: – Идет с Марса. С планеты Марс.

Алекс Батлер невольно дернулся и ногой зацепил столик.

– С чего вы взяли, что именно с Марса? – глухо спросил он.

– Мне показывали вас там, на Марсе. Вас, эту женщину, Флоренс Рок… Инженера… Пилота… Я видел ваш модуль – «консервную банку»… Золотые плитки… Через вас, как бы вашими глазами. – Доусон несколько виновато усмехнулся. – Вынужден был нарушить собственное табу и залезть в ваши головы, чтобы уяснить, что к чему… Они ведь неспроста мне показывали, они же чего-то добивались… А потом – как отрезало.

– Они – это кто?

Доусон осторожно пожал плечами, словно боялся, что это движение может причинить ему боль:

– Даже и не знаю, как сказать… Те, кто на Марсе. Кто-то на Марсе. Или – что-то…

Батлер высвободился из кожаных объятий кресла и, переместившись на самый край сиденья, подался к Доусону:

– А можно подробнее? Более конкретно? Кто? Что?

– Попробую. Хотя насколько верны мои представления, судить не берусь.

То, о чем поведал далее Пол Доусон, действительно казалось фантастикой, но фантастикой, кажется, не являлось. Потому что сидевший напротив Батлера мужчина с самым обычным, ничем непримечательным лицом процитировал то, что сказал ареолог Алекс Батлер нанотехнологу Флоренс Рок, когда они вдвоем ехали на вездеходе к сидонийскому Сфинксу. «Как-то раз по Марсу шел – и дракона я нашел»… Или же Доусон только что выудил эти давно забытые им, Алексом Батлером, слова из его же, Алекса Батлера головы? Ведь даже если человек забывает что-то, это забытое никуда не исчезает из его памяти – просто оседает на дне и затягивается илом…

Из сбивчивого, довольно косноязычного последующего монолога Доусона все-таки постепенно вырисовалась некая картина, точнее, фрагменты картины, смахивавшей на творения абстракционистов или каких-нибудь приверженцев дадаизма.

И вот какая в итоге получилась муть, подобная то ли поделкам Голливуда, то ли фантастическим романам.

Некие сущности, которые находятся на Марсе, внутри сидонийского Сфинкса, каким-то образом смогли войти в контакт с обладающим некоторыми нестандартными способностями землянином Полом Доусоном, установить этакую пси-связь; цель контакта – если она была – оставалась непонятной. Они не являли свой облик – опять же, если у них был какой-то определенный облик – внутреннему взору реципиента; Доусон просто как бы ощущал их присутствие внутри Сфинкса. И то ли внушили ему, то ли он сам пришел к убеждению, что сущности эти – не живые и не мертвые в человеческом понимании, они – какая-то особая форма бытия. Не механизмы, не животные, не гуманоиды, не какие-нибудь мыслящие медузы. Нечто иное, чему нет аналогий среди понятий, заложенных в мышлении homo sapiens.

Эти сущности (Доусон, не придумав ничего более оригинального, называл их просто «марсианами») были как бы тенями, слабыми отражениями, отзвуком шагов каких-то еще более иных, если возможно такое определение – во всяком случае, так представлялось Доусону. Этих «еще-более-иных» на Марсе уже не было, а «марсиане» – были.

– Прислуга, – неуверенно сказал Доусон. – Мне почему-то представляется домашняя прислуга. Убрать, помыть, сходить за чипсами… Что-то в этом роде…

Прислуга осталась в одиночестве в покинутом хозяевами доме. Хозяева ушли – и дом постепенно приходил в упадок. Прислуга толком не знала, как работают разные домовые устройства и что вообще происходит в разных его частях – так пылесос ведать не ведает о том, что творится в ванной, так садовник понятия не имеет о разбившейся в спальне вазе. Что-то удавалось поддерживать в нормальном состоянии, что-то – нет. Прислуга бродила по опустевшим комнатам, пыталась воспроизводить действия хозяев – и кое-что у нее получалось. Дом продолжал жить – хотя теперешнее его существование было всего лишь слабым подобием прежнего великолепия…

Через несколько месяцев содержание пси-передач изменилось. Теперь Доусон словно стал незримым участником Первой марсианской экспедиции. Связь была односторонней, он не мог сообщить астронавтам о своем присутствии, но видел все происходящее то глазами Батлера, то Флоренс, то Леопольда Каталински, то пилота и без труда проникал в их мысли. Он не злоупотреблял возможностью копаться в чужих головах, и делал это только для того, чтобы выяснить для себя цели экспедиции, о которой знал весьма ограниченный круг людей.

Дабы окончательно убедиться в том, что эти пси-сеансы не плод его воображения, Пол Доусон «прозондировал» сотрудников НАСА, информацию о которых он выудил из сознания «аргонавтов».

– Я не имею ни малейшего представления о том, как это у меня получается, – ответил он на вопрос Батлера. – Вы ведь вряд ли сможете объяснить, как вы дышите, какие именно процессы при этом происходят. Просто дышите – и все. Захотелось вам прочитать газету – вы берете и читаете. Вот так и я…

Не раз и не два Доусон задавался вопросом: зачем все это? Может быть, марсиане ошиблись с адресатом, может быть, их послания предназначены вовсе не ему? Что он мог сделать, кроме того как просто принимать к сведению всю эту информацию?

Увидеть глазами «аргонавтов» внутренние лабиринты Сфинкса Полу Доусону не дали – никаких «картинок» он не воспринимал. Зато по тому же неведомому каналу узнал, что время внутри сидонийского колосса течет по-разному. Еще он узнал о том, что Маклайн применял оружие, и что все «аргонавты» живы. Теперь уже влезть в их головы ему не удавалось – но Доусону словно бы внушали такую мысль.

А дальше случился совершенно неожиданный кульбит. Как будто фокусник вытащил за уши кролика из, казалось бы, пустого цилиндра. Как будто пока ты, моргая, на мгновение закрыл глаза, на пустыре перед тобой воздвигся дворец с колоннами, арками и резными башенками. Прямо среди бела дня в сознание Пола Доусона воткнули некий информационный блок – ящик с немногими, вполне определенными, точно разложенными по своим местам предметами. Это были не обрывки, не отдельные капли, не кусочки паззла – это была четкая информация.

«Все астронавты живы. Четверо находятся внутри Сфинкса. Пятый собирается покинуть Марс. Один. Без них. Остальных можно будет потом забрать. Они живы. Они дождутся. Они – дождутся».

И такую информацию Доусон не мог просто принять к сведению. Эта информация обязывала его действовать. В очередной раз погрузившись в информационный океан, он узнал, что в НАСА поспешили похоронить пропавшую четверку и все внимание сосредоточили на командире миссии полковнике Маклайне, который должен довести «Арго» до Земли. Мертвые уже не требовали никакой заботы.

И вот тогда Доусон помчался в Хьюстон, чтобы, изменив облик, встретиться со Стивеном Лоу…

После этого пси-передачи прекратились и он обрел наконец желанный покой – чертовщина эта все-таки основательно давила на психику, приходилось чуть ли не горстями глотать транквилизаторы. В конце мая Доусон отправился в Европу, на берега Венецианского залива, где неподалеку от устья реки Тальяменто покоился под водой древний Бибион. Это было не первое его посещение Адриатики, и он с группой дайверов вдоволь нанырялся в поисках погребенных в море раритетов. Однако полностью отрешиться от марсианских дел Доусон не мог, он все время помнил о них и периодически «прощупывал» сотрудников НАСА, чтобы узнать, готовится ли вторая экспедиция на Марс. Такое решение было принято в июле, когда он уже распрощался с Европой и прибыл в родные пенаты.

Ему было известно о гибели полковника Маклайна, а контакт с другими «аргонавтами» так и не получался. И только осенью вновь иглой вонзилась в его сознание короткая информация: он должен встретиться с Батлером. Когда тот вернется на Землю.

Пожалуй, самым правильным решением было бы самому заявиться в штаб-квартиру Национального аэрокосмического агентства и все-все рассказать. Но Доусон слишком дорожил своим независимым существованием и не желал лишаться превосходного во всех отношениях статуса. Кроме того, были у него и опасения на этот счет: а вдруг, расскажи он о контакте с марсианами, те смогут нанести ему такой мозговой удар, что он сойдет с ума или и вовсе умрет?

Умирать ему не хотелось. Не рвался он, подобно героям кинофильмов, спасать планету от потенциальной угрозы ценой собственной жизни. На исходе четвертого десятка своего безмятежного существования под земными небесами он уже давно умел разделять кино и действительность. В кино сильные выручали попавших в беду хороших людей. В жизни сильные, расталкивая и топча слабых, по их телам выбирались из охваченного пожаром небоскреба. В кино несгибаемый капитан погружался в морскую пучину вместе с кораблем, обеспечив спасение пассажиров. В жизни капитан с командой чуть ли не первым бежал с корабля, забрав единственную шлюпку. В кино астронавт на орбитальной станции без раздумий бросался в открытый космос, чтобы вызволить угодившего в переплет напарника. В жизни никто из русских вертолетчиков-спасателей не решился присоединиться к командиру отряда, поплывшему в пургу в резиновой лодке, чтобы добраться до упавшего в озеро спускаемого аппарата космического корабля «Союз-23» с двумя русскими же парнями – об этом спустя тридцать лет писали газеты…

Целый год миновал с момента того последнего информационного укола, и все это время Доусон жил обычной жизнью. Но продолжал помнить: ему зачем-то нужен Алекс Батлер. Возвращение «Арго-2» не стало для него секретом. Решив, что за Батлером могут следить, Доусон придумал трюк с перевоплощением в доктора Вайсбурда – отыскать необходимую информацию о докторе не составило для него особого труда.

Свои подозрения насчет возможной слежки Доусон обосновывал следующим образом. Пред очи высокопоставленного работника НАСА Стивена Лоу предстал некто, осведомленный о строго засекреченной миссии и утверждающий, что пропавшие на Марсе астронавты живы. Значит, этот некто заинтересован в том, чтобы астронавты были живы. (Или же он выступает в роли посредника.) Значит, он войдет в контакт с вернувшимся на Землю Алексом Батлером. Вот тут-то и можно будет хватать его и вязать, и превращать в лабораторную белую мышь…

– Подождите, – сказал Батлер. – Если вы такой специалист по чтению чужих мыслей, то что вам стоило узнать вполне определенно: есть слежка или нет?

– Я не знаю, где искать, – ответил Доусон. – Все не так просто, нужно копаться и копаться… Но будем исходить из того, что слежка есть.

– Мда-а… – протянул Батлер. – Неприятно знать, что кто-то может рыться у тебя вот тут. – Он постучал согнутым пальцем по собственному лбу. – Кажется, я временами ощущал ваше присутствие в моих мозгах. И Фло что-то такое говорила… «Неприятно» – это еще очень мягкое определение, мистер Доусон. – В голосе Батлера чувствовался холодок.

– Понимаю, – кивнул тот. – И впредь не собираюсь этим заниматься. Честно говоря, когда меня оставили в покое, я твердо решил плюнуть на все и забыть. Ну зачем мне это нужно? Жизнь у меня и так насыщенная. – Он усмехнулся. – Сам себе иногда завидую…

– Почему же не плюнули? – осведомился Батлер.

Пол Доусон вскинул голову:

– А потому что мне интересно! Просто интересно! Мне интересно, зачем я должен был с вами встретиться, мне интересно, что вы можете мне сказать. Вы знаете, Алекс, по-моему, мы с вами – инструменты для достижения цели. Ключи, отмычки – называйте как хотите. Но какова цель?

Батлер встал и, засунув руки в карманы пиджака, подошел к окну. Заглянул вниз, во двор, и повернулся к Доусону:

– Я ничего не помню о Сфинксе. Что там делал, как выбрался… Как провел год на Марсе, земной год… У меня в голове барьер… Пол… Неприступный барьер. Меня день и ночь в клинике потрошили, пытались пробиться – бесполезно. А теперь зуд какой-то… – Батлер поежился. – Тянет куда-то, а куда – сам не знаю. И теперь, после ваших откровений, думаю: тянет неспроста.

– Неспроста, – убежденно сказал Доусон и тоже встал. Обогнул кресло и уперся ладонями в его округлую спинку. – О вашем барьере я знаю, пробовал. Да, это неспроста, Алекс. Барьер неспроста, зуд неспроста… Повторяю, мы с вами инструменты, Алекс. Они поработали над вами, поставили барьер – чтобы вы ничего никому не сказали. Это временный барьер, уверен! Он исчезнет. Вы вспомните, Алекс, вы все вспомните! Откровенно говоря, я думал, что наша беседа поспособствует этому.

– Увы! – Батлер развел руками, не вынимая их из карманов, так что пиджак распахнулся, показав светлую шелковую подкладку. – Ничего не вспомнилось. Хотя… – Он наморщил лоб. – Вы говорили о прислуге и хозяевах… «Хозяева ушли»… И у меня всплыло что-то такое… Какая-то фраза… «Многие ушли, а некоторые остались… Но не тут… И стали другими»… Что-то в этом духе… Кто это говорил? Когда? И говорил не здесь, а там. – Батлер полуоборотом головы показал на вечереющее небо.

– Вы вспомните, обязательно вспомните, – твердо сказал Доусон.

– Хочется верить… А марсиане, значит, с тех пор молчат?

– Молчат. А я не знаю, как с ними связаться.

Алекс сделал несколько шагов от окна, остановился напротив Доусона и пристально взглянул на него:

– Почему же они выбрали именно вас?

– Понятия не имею, – ответил Пол Доусон.