Марсианское диво

54.

– Мне нужно выпить, – сказал Батлеру подавленный Пол Доусон, когда они вышли за ворота клиники Святого Марка.

Прибывшие туда сотрудники Агентства национальной безопасности с расспросами приставать не стали. Просто разрешили идти на все четыре стороны, не требуя никаких показаний. Безусловно, этому посодействовал Лоу.

– Алекс, мне непременно нужно выпить!

Выпивка нашлась поблизости, в малолюдном в такое время заведении с незапомнившимся Батлеру названием.

– И как мне теперь жить дальше? – вопросил Доусон, чуть ли не одним глотком осушив бокал «Хеннесси»; он налил коньяк именно в бокал, предназначенный совсем для других, гораздо более легких напитков. Глаза у него были совершенно больными. – Как мне жить, Алекс?

Батлер молча пил сок, его передергивало от одной только мысли о спиртном. Ответа на вопрос Доусона он не знал, он постоянно видел перед собой Флоренс – невозвратно постаревшую Флоренс Рок на больничной койке, и это было ужасно…

– Я ее сын, Алекс, – слегка запинаясь, проронил Доусон и, скривившись от выпитого, уставился на пустой бокал. – Это – как удар по затылку… Вас били по затылку, Алекс? Я просто вдруг понял: она – моя мать. И она тоже поняла, что я ее сын… Успела понять… Господи!.. А кто же мой отец, Алекс? – Он перевел на Батлера тяжелый мутный взгляд. – Кто-то из команды «Арго»? Нет, Алекс! Мой отец оттуда… с Марса… Оттуда же и все мои «девиации»… странности… странные способности… Они оплодотворили ее, Алекс… и отправили сюда… В шестьдесят девятый год… А потом этот старикан или такие же, как он, забрали у нее ребенка… Меня забрали! И подбросили…

– Зачем было забирать? – спросил Батлер.

– Ну… не знаю… Были у них какие-то соображения. Это у него надо спросить, у этого агента в отставке… Стратеги!

– Не вяжется, – заметил Алекс. – Если бы вас забрали спецслужбы, то вы хоть раз за все эти годы, но почувствовали бы контроль.

Доусон махнул рукой:

– Это не самое главное! Главное совсем другое, Алекс.

Батлер вопросительно поднял на него глаза, а Доусон вдруг перешел на тяжелый шепот:

– Марсиане во всем разобрались, все просчитали… Они убили командира, им не нужен был командир… И убили еще двоих, или же держат у себя и отпускать не собираются. А вас отпустили, Алекс, потому что теперь вы – их орудие, и вы скоро это поймете, почувствуете. И я тоже их орудие… Мы с вами их инструменты, Алекс, я это уже говорил, и говорю еще раз! Они чего-то добиваются… У них есть цель… Узнать бы – какая…

Доусон вновь наполнил высокий бокал коньяком, и Батлер чуть отодвинулся от стола, потому что его едва не стошнило от запаха «Хеннесси».

– Давайте будем исходить из того, что эта цель не во вред человечеству, – сказал он. – Как минимум не во вред, как максимум во благо. Попытка контакта, проникновения, конвергенции. Если думать иначе, то нам с вами впору забраться куда-нибудь повыше и прыгнуть вниз. На асфальт. Чтоб всмятку.

– Я не хочу всмятку, – заявил Доусон, опрокинул в себя второй бокал и вновь ничем не закусил. – И вообще все эти рассуждения… слишком человеческие… Муравью кажется, что чьи-то огромные ноги целенаправленно преследуют его, чтобы задавить… а человек просто идет к своему автомобилю… собирается ехать в супермаркет… Тут, может быть, совершенно иная логика… Неземная… Нечеловеческая… – Он опять окинул Батлера размытым, плывущим взглядом. – Или же мы с вами посредники… парламентеры… Все было рассчитано заранее… Наша встреча… Два куска урана – и готова критическая масса… И взрыв… Переход на новый уровень… Да, не губительный взрыв, а именно переход… И именно во благо, а не во зло, это вы правильно сказали. Хочется верить, что правильно сказали… что так оно и есть… Иначе действительно – лучше головой на асфальт.

– Каббала, – сказал Батлер. – Это насчет того, что все было рассчитано заранее. На Марсе обитают каббалисты.

– А? – встрепенулся Доусон. – Почему – каббалисты?

– Каббала утверждает, что все картины происходящего во времени существуют одновременно и только развертываются перед нами по оси времени, – пояснил Батлер. – Можно как бы приподняться над временем, и тогда мы увидим сразу и прошлое, и настоящее, и будущее… как если бы мы разложили на полу киноленту.

– Да, знакомо, – тяжело кивнул Доусон. Его разбирало от коньяка.

– Для нас с вами главное даже не это, – продолжал Батлер. – Мы сами должны быть каббалистами. Каббала говорит о том, что мы не можем изменить события и их последовательность, потому что это записано в нашем духовном гене. Но мы можем изменить наше отношение к происходящему, понимаете? А оно в корне меняет наше ощущение событий от драматического к радостному. Однако приверженец Каббалы никогда не старается видеть происходящее. Напротив, он абстрагируется от самих событий и приподнимает себя над ними в своем отношении к ним, как к абсолютно доброму управлению Творца. Улавливаете мысль?

– Улавливаю, – так же тяжело кивнул Доусон. – Что ни делается – все к лучшему? А если вспомнить Вольтера: «Все к лучшему в этом лучшем из миров»? Улавливаете мысль? – скопировал он Батлера, поставил локоть на стол и подпер ладонью щеку. – Так что, будем каббалистами, Алекс? Хотя… как же все это… неожиданно… как гром среди ясного неба… Неожиданно – и странно… – И он в очередной раз потянулся к бутылке.

– Пол, я вас не дотащу до отеля, – предупредил Батлер.

– Абстрагируйтесь от событий, – с хмельным смешком посоветовал Доусон. – При… приподнимитесь над ними, мы же с вами каб… каббалисты. Вы ведь меня уже дотащили, в будущем, согласно вашей каб… каббалистике.

…Пол Доусон оказался прав. Вскоре, слегка пошатываясь, он в сопровождении Батлера вышел на улицу и уселся в вызванное такси. И они поехали в отель «Чаттануга чу-чу».

– Постараемся смотреть на вещи просто, – не очень внятно выговорил Доусон, пытаясь непослушными пальцами отвинтить крышку у еще одной, прихваченной с собой, бутылки, названной по имени человека, придумавшего коньячные «звездочки». Темнокожий водитель бросал неодобрительные взгляды в зеркало над лобовым стеклом. – Вот угодили мы с вами в переплет… переживаем… голову ломаем… А что, если сейчас доедем до того перекрестка – и р-раз! Все! Финал!..

– Почему? – спросил Алекс, глядя на напрягшегося таксиста.

Доусон засмеялся, бросил неподдающуюся бутылку «Хеннесси» на сиденье.

– Потому что весь этот мир всего лишь экскременты Господа. Фекалии. И я, и вы, и Африка с Австралией, и Марс с Полярной звездой… Экс-кре-мен-ты! Мы что-то там такое исследуем, воюем, пытаемся докопаться до истины… А истина-то, вот она: Вселенная – это унитаз. Сейчас Господь сольет воду – и все для нас кончится…

Таксист, фыркнув, облегченно покрутил головой и прибавил газу.

– Пол, как вы смотрите на то, чтобы погостить у меня, в Трентоне? – спросил Батлер.

– Никак не смотрю, Алекс, – расслабленно отозвался Доусон. – У меня все плывет перед глазами, кружится…

– Это вас вода из унитазного бачка Господа кружит. Так как насчет погостить?

– Да, – размашисто кивнул Доусон, чуть не ударившись подбородком в собственную грудь. – С-согласен. Плохо мне будет одному… Хотя и с вами лучше не будет…

Устроив Доусона в том же отеле, только этажом выше (Пол тут же, не раздеваясь, упал на кровать и отрубился), Батлер заказал два билета на завтрашний авиарейс до Трентона и весь день просидел в своем номере, переключая каналы телевизора. Делать ничего не хотелось – да и нечего было делать… Мысли постоянно возвращались к Флоренс, и это были тяжелые мысли. Телевизор хоть как-то отвлекал, а под шумную телеигру с дурацкими вопросами, заставившими вспомнить рассуждения Доусона о повальной дебилизации, Батлер и вовсе задремал.

Разбудила его трель мобильника.

«Очнулся, – подумал Батлер и покосился на стол, где возвышалась изъятая у Доусона бутылка «Хеннесси». – Наверное, не может сообразить, где находится…»

Но это был не Пол Доусон. Это был братец Ник.

– Привет, Алекс, узнаешь филадельфийского изгнанника? – начал он бодрым голосом, в котором, однако, сквозила некоторая напряженность.

Такое прозвище Ник придумал себе сам, хотя никто его никуда не изгонял. Он добровольно уехал в Филадельфию попытать счастья, и попытал – только, видимо, чего-то другого; но в родительский дом, несмотря на уговоры, возвращаться не собирался.

– Узнаю, – отозвался Батлер. – Привет, Ник.

– Я утряс дела и готов тебя навестить. Как насчет завтра?

– Завтра… – повторил Батлер, нагнулся за упавшим на пол пультом и выключил звук у телевизора. – Вообще-то, я сейчас в Чаттануге.

– Ого! – сказал Ник. – Чаттануга чу-чу!

– Угадал. Именно в этом отеле.

– И надолго тебя туда занесло?

– Завтра улетаю. Так что давай послезавтра, Ник.

– Дьявол, я уже билеты купил. Теперь придется менять…

– А что ж ты раньше не позвонил? Я бы не спешил с Чаттанугой.

– Да ладно, не беда, переиграю. Тут еще вот какое дело, братишка… – Прежняя напускная бодрость исчезла из голоса Ника, и тон у него теперь был совсем другой. – Я не один хочу приехать, Алекс. Вернее, она тоже хочет…

– Без проблем, Ник. Рад за тебя.

– Она раньше не хотела, – еще больше понизил голос Ник. – Ну, пока ты… с Геддой… А теперь говорит: «Тоже поеду»…

– Что? – Батлеру показалось, что в живот ему угодила ледяная глыба, мегакриометеор, из тех, что все чаще и чаще падают с ясного неба в разных местах планеты. – О ком ты, Ник? Кто она?

– Ну…Джейн. Джейн Белич.

Глыба разрасталась, заполняла всю комнату.

«Джейн…»

– И давно ты… с ней? – услышал Батлер собственный замороженный голос.

– Да почти сразу, как она уехала из Трентона. Сама меня разыскала…

«Джейн…»

– Приезжайте, Ник. Послезавтра. Передавай привет… Джейн…

Алекс выпустил из руки мобильник и некоторое время сидел, отрешенно глядя на беззвучную чередующуюся телерекламу. Потом встал и сделал шаг к столу. Что-то отскочило от носка его ботинка – Батлер неузнавающе посмотрел на лежавшую на полу коробочку телефона и направился дальше походкой сомнамбулы. Наткнулся на стол, словно вдруг ослеп, медленно протянул руку и взял бутылку. Постоял так, сдвинув брови, будто решал какую-то сложнейшую задачу, – и все-таки поставил коньяк на место.

«Джейн… Джейн… – раскатывалось в голове. – Джейн…»

…Он не помнил, что делал дальше в тот день. Кажется, бродил возле отеля… Кажется, купил какие-то газеты, но так и не прочитал ни строчки… Кажется, долго стоял под душем, совершенно механически попеременно прибавляя и убавляя то холодную, то горячую воду… Или ничего этого не было – и он просто сидел на диване, выпав из времени и пространства?

А среди ночи буквально взвился над кроватью, включил свет и начал кругами ходить по комнате, зачем-то растирая щеки обеими руками.

Сон, который ему приснился, не был россыпью хаотично перемешанных отпечатков реальных событий, преломленных множеством призм сознания и подсознания. Сон с фотографической точностью воспроизводил обрывки того, что когда-то происходило с ним, Алексом Батлером, внутри Марсианского Сфинкса. Много обрывков – исповедь Лучезарного, мумии фараонов, черный кисель… И то странное облачко, в котором он когда-то растворился, падая с высоты…

Да, он растворился – но вынырнул из небытия. И теперь помнил все, что было дальше.

Тогда, вновь ощутив собственное тело, он увидел перед собой совсем другие места, совершенно непохожие на коридоры Марсианского Сфинкса. Очень знакомые места, как он сразу отметил, как отметило сердце, сжавшееся сладостно и болезненно.

Он стоял на пригорке, покрытом увядающей травой. Трава была усеяна мелкими желтыми листьями, опавшими с высоких берез. Березы окружали его, стройные, красивые, подобные колоннам эллинского храма, и сквозь их золотую листву проглядывало ясное осеннее небо – чистое, отмытое ночными дождями небо, освещенное солнцем. Березовая роща была пронизана светом, в теплом воздухе плавали поблескивающие паутинки, и дышалось свободно и легко. Березы тихонько шелестели, словно доносились сверху далекие аплодисменты, на их белых с черным стволах трепетали закручивающиеся в трубочку тонкие полоски, отделившиеся от коры, и в воздухе порхали, порхали бабочки-листья. Роща сбегала с холма, и за рощей просвечивало поле, и он знал, что в низине течет ручей с прозрачной холодной водой, а справа, у болотца, стоит стена камышей и восседают на кочках лупоглазые лягушки… Он знал, что позади него, за пригорком, торчит из травы трухлявый пень, ставший домом для муравьев, и тянется вокруг пригорка муравьиная дорожка.

Он оглянулся. Пень был на месте. Такой же трухлявый, с углублением на срезе, забитым опавшими листьями. По пню сновали рыжие муравьи.

Он когда-то уже был здесь. Они с Джейн пришли сюда, в эту рощу, оставив машину за полем, на обочине проселочной дороги со следами конских копыт.

Ноги его ослабли, и он опустился на траву, и фонарь, качнувшись, ткнулся ему в грудь.

«Резерват «Пайндленс», – сказал он себе. – Я в лесном районе резервата».

Резерват «Пайндленс» составлял немалую часть штата Нью-Джерси, и ничто не напоминало здесь о не таком уж далеком портовом городе Трентоне. Леса… Поля… Поросшие клюквой болота… Противовес урбанизированным до предела территориям, чудовищному мегалополису Босваш – Бостон-Вашингтон, – протянувшемуся вдоль Атлантики. Кусочек нетронутой чистой кожи на изъязвленном теле Северной Америки…

Он слишком рано женился, приняв влюбленность за любовь, и с каждым годом они с Геддой все больше отдалялись друг от друга. Наверное, им нужно было расстаться, но он не хотел, чтобы его дочь, Айрин, выросла без отца. Да, он и Гедда продолжали жить вместе, но каждый сам по себе, и мучились, и мучили друг друга… Появление в его жизни Джейн было как глоток воздуха, как порыв свежего ветра… но Джейн тоже не хотела, чтобы его дочь выросла без отца…

Однажды, осенним ясным днем, они приехали сюда, в резерват «Пайндленс», и это был замечательный день… Были и другие дни, и другие места, но все меньше света несли в себе эти встречи, и все больше горечи заключалось в них… И лезли, лезли в голову истекающие обреченностью строки, запавшие в душу еще в те годы, когда он жил в полной гармонии с самим собой… Давние строки Густаво Адольфо Бекера, «Шопена испанской поэзии»…

Моя жизнь – пустырем идти: опадает все, что срываю; на моем роковом пути кто-то сеет зло впереди, а я его собираю.

Кто был этот неведомый сеятель? Зачем он делал это? Зачем подговорил Джейн, зачем убедил ее в том, что ей нужно исчезнуть, что так будет лучше для них обоих?

И Джейн исчезла. Уехала из Трентона неизвестно куда. Больше он ее не видел.

Вот тогда он впервые в полной мере прочувствовал, что такое глубокая депрессия…

Как он очутился здесь, в этой березовой роще? Или – как очутилась здесь березовая роща?

Он готов был поверить, что действительно перенесся туда, в резерват «Пайндленс», – но тут же понял, что это не так. Потому что из-за белых стволов вышла Джейн, и она была именно такой, как в тот день, когда они были здесь. Молодой, светловолосой, в узких синих джинсах и короткой, чуть ниже пояса, серой куртке – под цвет глаз. Со стеблем камыша в руке, который он тогда срезал для нее у болота.

В школьные годы он вслед за братом прочитал роман о мыслящем инопланетном океане, способном материализовать образы, хранящиеся в человеческой памяти. То, что он видел сейчас, напоминало ситуацию из той старой книги. Еще он вспомнил, что главный герой, пытаясь удостовериться в том, что не бредит, проводил «ключевой эксперимент», связанный с какими-то сложными вычислениями…

Алекс Батлер не собирался проводить никаких экспериментов. Он не сомневался в том, что сознание его перестало отражать внешний мир, и отражает теперь исключительно самое себя, – но ему было на это наплевать. Ему было хорошо в этом отражении отражений.

Джейн приближалась к нему, и трава приминалась под ее ногами, и потрескивали попавшие под каблук сухие веточки – и он встал с пригорка и шагнул ей навстречу…

…Потом, когда они лежали на его расстеленном комбинезоне, и дыхание их постепенно успокаивалось, он, продолжая гладить ее обнаженную грудь, все-таки не удержался от вопроса. Хотя и знал, что все вокруг – нереально. Возможно, как и он сам. Глаза ее были полузакрыты, она слегка улыбалась и водила пальцем по своим зацелованным до крови губам.

– Как ты думаешь, чем закончилась вся эта история на Солярис? – спросил он.

Ему было интересно, что она ответит, и ответит ли вообще, потому что он никогда не думал о том, каким могло бы быть продолжение той книги.

Джейн открыла глаза. Теперь они были не серыми, а голубыми – в них отражалось небо. Смешно оттопырила нижнюю губу – именно так, как делала всегда, – и пробежалась пальцами по его голому животу; тоже, как всегда.

– Печально закончилась, Алекс. – Голос у нее был негромкий и мягкий. – Оказалось, что Крис вовсе не человек. Он вновь побывал на древнем мимоиде и нашел там собственное тело. Мертвое… Тот, кто считал себя Крисом, на самом деле тоже был фантомом, порожденным океаном.

Батлер совершенно точно знал, что никогда не думал о таком финале. И все равно, этот ответ не мог прояснить ситуацию. Сознательно он, может быть, и не думал, а подсознательно?

Он понимал, что бесполезно пытаться выяснить истинное положение дел, разобраться с явью и бредом, но вновь не удержался – вопрос был подсказан все той же книгой:

– Ты знаешь, как зовут нашего пилота?

Во времена его встреч с Джейн он и понятия не имел о том, что есть на свете некий Свен Торнссон. И Джейн, разумеется, тоже не знала.

Она с улыбкой посмотрела на него:

– Господи, о чем ты думаешь, Алекс?.. Неужели это так важно?

– И все-таки? – настаивал он.

Она вздохнула:

– Икар Монгольфье Райт. Хорошее имя для пилота. Доволен?

– Не знаю…

– Ну вот и я не знаю, Алекс. – Она по-прежнему улыбалась. – Ты не хотел бы чего-нибудь пожевать?

Он прислушался к себе и отрицательно покачал головой:

– Пожалуй, нет…

– А вон там, смотри.

Он оглянулся. На траве лежала большая белая бумажная салфетка, а на ней рядочком выстроились булочки, усыпанные черными точками маковых зерен. Булочки в форме сердечек с открыток к дню Святого Валентина. Одну из них уже исследовал проворный муравей. Такие сдобные булочки он помнил с раннего детства – их пекла мама, и он с братцем Ником уплетал их за обе щеки.

…Да, это были те самые булочки. Булочки из детства. Мягкие, еще теплые, с легким привкусом имбиря.

– А если я захочу ведерко клубничного мороженого? – спросил он с набитым ртом, окончательно отбросив мысль о пистолете. – И шоколадного Санта Клауса?

– Пожалуйста, – улыбнулась Джейн. – Все, что захочешь. Можно здесь, можно там. – Она повела рукой в сторону далекого поля. – Только сначала отдохни.

И она, сложив зацелованные губы трубочкой, легонько дунула ему в лицо…

…Барьер если и не исчез до конца, то местами просвечивал насквозь. Память не только стала гораздо более полной – теперь Алекс Батлер знал, что ему нужно делать дальше.

Он был уверен в том, что это случилось бы обязательно – через неделю, через месяц, через год, – но случилось бы. Просто слова брата оказались катализатором – и барьер рухнул именно теперь, а не через неделю или год…

Спать он больше не мог, но и к сраженному коньяком Доусону не спешил – и все вышагивал и вышагивал по гостиничному номеру, за окном которого плескалось в ночи разноцветье реклам, вышагивал, словно вновь и вновь воссоздавал свой путь в лабиринтах Сфинкса. И намечал новый путь, по которому ему отныне предстоит идти.