Марсианское диво

38.

Некоторое время Каталински лежал, приходя в себя после сумасшедшего забега, все-таки завершившегося тачдауном, а потом приподнялся и сел, тяжело дыша и потирая ушибленное плечо. Никаких стен в поле своего зрения он не обнаружил; он сидел посреди обрамленной деревьями площадки, светило солнце, и все так же кружила в небе птица, и в отдалении, сбившись в кучу, застыла, как ни в чем не бывало, дюжина серых капель. От их пострадавшего сородича не осталось даже мокрого пятна – он словно испарился под нежарким солнцем.

Охранниками эти куски желе оказались никудышными, и Леопольд примерно знал, почему. Дело было не в охранниках, а в нем самом. Он был в этом мире иным, не принадлежавшим этому миру, – а охранники не умели вовремя распознавать иных. Потому сюда и направили именно его; только он мог стать проходной пешкой тех, кто находился в недрах Марсианского Сфинкса. Теперь ему предстояло переместиться на следующую клетку, еще ближе к последней горизонтали шахматной доски. И постараться и впредь не попадать под удар неприятельских фигур.

Охранники, только что представлявшиеся ему ревущими танками, выглядели теперь как самые заурядные плевки, не более. Ничего они не чувствовали, ничего не замечали; вернее, может быть, и чувствовали, и замечали – только совсем не то. Каталински был уверен, что со стороны его не видно – для той же птицы, продолжавшей неустанно тренировать крылья, на площадке по-прежнему возвышается черное сооружение, не отбрасывающее тени.

Скосив глаза направо и вниз, он обнаружил, что и сам лишился тени, как будто стал бесплотным духом. Мягко золотились разрисованные драконами плитки, он чувствовал собственной кожей, какие они теплые, – а значит, все-таки не превратился в привидение. К тому же, привидения вряд ли способны испытывать боль, а у него довольно сильно болело плечо; хотя, исходя из своего спортивного опыта, он не сомневался: там не перелом и даже не вывих, а просто сильный ушиб. Который до свадьбы обязательно заживет. До четвертой – если он отважится когда-нибудь на таковую.

Леопольд Каталински сидел, продолжая разглядывать золотое покрытие равнины, и не торопился поворачивать голову в другую сторону, чтобы наконец увидеть то препятствие, на которое наткнулся в своем отчаянном броске. И сердце, и дыхание уже почти пришли в норму, однако, он все медлил и медлил. И объяснение этому было очень простое: он боялся обнаружить там нечто не то чтобы неприятное… а такое, что потребует от него новых физических усилий… Давным-давно уже исчезло у него стремление, прорываясь напролом, сквозь толчки, захваты и удары, заносить соперникам тачдауны, голыми руками сворачивать горы, вообще – изнурять тело. Одной только что пережитой встряски было более чем достаточно, вторую такую он если и желал, то лишь врагу своему… вернее, врагам, которых всегда хватало. А если рядом окажется нечто неподъемное? И ведь нужно будет это неподъемное все-таки поднять, и понести на своих плечах – причем, особенно обрадуется этому левое плечо, – и не на два-три шага понести, а куда-нибудь на край света… Ну, не на край света, но все-таки… И как можно быстрее.

В общем, инженеру совсем не хотелось поворачивать голову налево.

Однако сидеть без дела, разглядывая сиррушей-драконов на плитках, было тоже как-то неправильно – негоже проходной пешке торчать посреди доски. И вообще, на доску мог прыгнуть проказник кот и снести с нее все фигуры – к чертовой матери!

Каталински вздохнул и повернул голову. Потом медленно встал и, сделав два шага назад, оглядел то, что находилось внутри призрачной марсианской Каабы. Это была круглая черная колонна высотой в полтора его роста и толщиной с ногу слона, водруженная на невысокий квадратный, тоже черный, постамент. Материал походил на мрамор, а еще вызывал у инженера ассоциации с роялем. Колонна сужалась кверху и заканчивалась головой какого-то существа, напоминавшего птицу. Глаза с завитками по сторонам и вертикальными овальными углублениями на месте зрачков слепо глядели вдаль, широкий хищный клюв был загнут вниз, а над гладким покатым лбом торчали два коротких рога, вырастающих из одной точки и наклонно расходящихся в противоположные стороны. Все линии были скупыми и четкими, как на графическом рисунке. Форма рогов совпадала с вырезанным на колонне на уровне груди инженера символом в виде буквы «V».

Каталински медленно обошел вокруг колонны – и не обнаружил никаких других знаков и архитектурных деталей. Он прикоснулся рукой к ее гладкой прохладной твердой поверхности, попробовал качнуть – но безуспешно. Вернувшись на прежнее место, он вновь медленно изучил рогатую птичью голову. Перевел взгляд на символ, точь-в-точь повторяющий знакомую букву. Еще раз взглянул на рога… на символ… на рога…

И в голове у него наконец сложился вполне законченный узор, потому что всплыл в памяти один эпизод, которому он в свое время не придал значения и благополучно забыл.

…Гоняли их во время предполетной подготовки на базе в Юте по полной программе, чуть ли не в режиме форсажа, но, слава богу, по вечерам давали отдышаться. И они, члены экипажа «Арго», собирались в холле у большущего плазменного телевизора, детища Страны Восходящего Солнца. Хотя у каждого в комнате и был свой телевизор, конечно, поменьше, чем этот, – но вместе было как-то веселее. Правда, такое случалось не каждый день, и далеко не всегда в холле сходились все пятеро, но все-таки – собирались. В тот вечер, представившийся сейчас инженеру, по телевизору шел какой-то средненький фильм – обычные мистические навороты, обильно сдобренные кровью, на фоне псевдоисторических декораций. Средневековый орден тамплиеров… Периодически оживающий по ночам козлоподобный идол… Убиенные дети, принесенные ему в жертву… В общем, традиционный набор.

Каталински смотрел все эти страсти-мордасти одним глазом – просто не хотелось торчать в своей комнате, а прогулка в окрестностях базы не доставила бы особого удовольствия, потому что за окнами ни с того ни с сего разгулялся холодный ветер; он такими ветрами был сыт по горло с детства. Свен Торнссон, напротив, наблюдал за нелегким житьем-бытьем тамплиеров с интересом, а командира и Флоренс, кажется, не было. Да, точно, – не было. Кто-то еще сидел в холле, из персонала базы… И Батлера тоже не было, а потом он пришел с гитарой, постоял сбоку, у стены, и удалился, так и не досмотрев, как взбесившийся рогатый идол пачками пожирает рыцарей-монахов.

Потом фильм кончился, бесконечной чередой замелькали рекламные ролики, и Торнссон тоже ушел, прихватив с собой девчонок… да, это были девчонки, точно. Хорошие девчонки, обслуживающий персонал. Инженер остался один, тут начался блок новостей, и в холле вновь возник Алекс. Уже без гитары.

На экране веселилась разношерстная толпа – кто-то кого-то обскакал на выборах где-то на задворках то ли Европы, то ли Азии, и толпа размахивала флагами и плакатами и тыкала в телекамеру победно растопыренными пальцами.

– Празднуют победу сатаны? – осведомился Батлер, садясь в соседнее кресло.

– При чем здесь сатана? – не понял инженер. – Какого-то кандидата в президенты. Или в султаны. Только что говорили.

– А почему же тогда знак сатаны показывают? – Ареолог развел в стороны средний и указательный пальцы на правой руке, изображая букву «V».

– Это знак победы, – сказал Каталински и, взяв пульт, уменьшил звук телевизора. – Можно подумать, ты сегодня родился.

– Нет, можно подумать, что это они сегодня родились, – возразил Алекс, кивая на экран, где, впрочем, показывали уже каких-то босоногих африканцев. – Как и те парни, что состряпали эту ахинею с тамплиерами. Прямо одно за другим.

Каталински совсем убрал звук и повернулся к ареологу:

– Сдается мне, уважаемый специалист по Марсу, что тебе чертовски хочется кого-нибудь просветить. Готов сыграть роль внимающей аудитории. Пользуйся, пока я добрый.

– Это ты, дорогой, пользуйся возможностью просветиться, – заявил повеселевший Батлер. – Денег не возьму.

Судя по всему, его действительно распирало от желания выразить свое возмущение некомпетентностью создателей «этого полнейшего дерьма собачьего» – так он отозвался о киноподелке про тамплиеров.

По древнему учению Каббалы, говорил Батлер, пентаграмма – пятиконечная звезда, заключенная в круг, – является как положительным, так и отрицательным символом. Обращенная кверху одним лучом, она символизирует мессию, а двумя лучами – сатану. А потому растопыренные пальцы – это символ сатаны. Именно такая пентаграмма, по некоторым сведениям, висела на шее идола Бафомета, которому поклонялись тамплиеры.

Тот Бафомет, что фигурирует в фильме, говорил ареолог, имеет весьма отдаленное отношение к тамплиерам, потому что появился гораздо позже, в девятнадцатом веке, и придуман французским оккультистом Элифасом Леви. Сведения же о Бафомете тамплиеров противоречивы.

В начале четырнадцатого века французский король Филипп Красивый разгромил орден тамплиеров. Под пытками некоторые рыцари-монахи признались в том, что поклонялись идолу Бафомету, однако ни одно из описаний идола не совпадало с другим. То ли он золотой, с рубиновыми глазами, то ли это человеческий череп, то ли деревянная или металлическая голова с волнистыми черными волосами… Если верить показаниям тамплиеров, идол и бородат, и безбород, и с двумя, и с четырьмя лицами, с телом то человека, то кошки, то свиньи. По некоторым свидетельствам, у него три головы и четыре ноги. Кое-кто во время инквизиционного процесса упоминал хвост, рога и крылья. Одежда тоже была самой разнообразной – от черного балахона до человеческой кожи.

Большинство же ученых считает, что никакого идола Бафомета и вовсе не существовало…

Однако, по слухам, после разгрома ордена тамплиеров Бафомет не только уцелел, но и до сих пор пребывает в целости и сохранности. Его где-то прячут.

Более того, продолжал просвещать инженера Алекс Батлер, Бафомет – не единственное имя идола тамплиеров, и вообще никакой это на самом деле не идол!

Оказывается, в древних иудейских текстах описывалась некая чудесная машина манны, которая обеспечивала евреев пищей во время их скитаний по пустыне после бегства из Египта. После смерти Моисея эта машина находилась, как святыня, в иерусалимском храме. Когда в Израиль вторглись вавилоняне, библейский пророк Иеремия спрятал священную машину в горах. Через сотни лет основатели ордена тамплиеров обнаружили ее и переправили во Францию. И дали ей название «Идол Бафомет», или «Священный Грааль»…

– «Священный Грааль»? – недоверчиво переспросил Леопольд. – Но ведь даже я в курсе, что Святой Грааль – это сосуд с кровью Иисуса Христа!

Ареолог развел руками:

– Мнения разные, Лео. Есть и такое, что эта машина могла производить не только манну небесную, но и многое другое. И ее можно было бы называть «Рогом изобилия». Тем самым, из древнегреческих мифов. Рог козы Амалфеи, что вскормила Зевса своим молоком. Между прочим, потом она была взята Зевсом на небо и превращена в звезду Капеллу в созвездии Возничего… Не оттуда ли он взялся, этот рог? Это какой-то универсальный аппарат, Лео. Люди, к которым он попал, использовали его на сотую долю потенциала, а может и того меньше. Знаешь такое расхожее выражение: микроскопом забивать гвозди?

– Жарить яичницу лазером…

– Вот-вот. Что-то в этом роде. Это многофункциональная штуковина, ее можно применять и для нападения, и для защиты, и бог знает для чего еще. Те, к кому она попала, просто не знали о ее истинных возможностях, и хорошо что не знали, а то, вполне вероятно, такой Армагеддон и Рагнарёк* устроили бы, что я бы сейчас это тебе не рассказывал, а ты не слушал. Конец бы человечеству пришел. * В переводе: «судьба богов» или «гибель богов». В скандинавской мифологии последняя битва между богами и чудовищами, во время которой погибнет существующий мир. (Прим. авт.)

– Фантастики начитался! – фыркнул инженер. – Если бы так все и было, как ты мне рассказываешь: универсальная, многофункциональная, боевое оружие, – то наши бравые джеймсы бонды и индианы джонсы давно бы все вверх ногами перевернули и достали эту игрушку. И с чего ты взял, что она такая уж универсальная?

– Есть целая группа, которая этими делами занимается, – пояснил Батлер. – Что-то типа клуба Бафомета. Подсел как-то на нашем сборище один парень, но не из наших, не из ареологов, начал рассказывать… Мол, эта штуковина – марсианская. Я потом полазил по Сети, посмотрел – есть там кое-что интересное на эту тему. Хотя многое голословно, фактической базы явно не хватает… Так что если встретится нам на Марсе что-то типа вот такого, – Алекс покачал разведенными в стороны на манер рогов пальцами, – то насчет как минимум еды можно будет не беспокоиться – вкусим манны небесной. Не единственную же свою машину они на Землю переправили. Если, конечно, верить всему этому…

…И вот теперь выходило, что ареолог как в воду глядел.

И что же дальше? Как дотащить этот монумент до Сфинкса? Леопольд Каталински уже знал, что машину нужно доставить именно туда – хотя только что не имел об этом ни малейшего понятия.

И тут же в сознании проступила новая информация – словно кто-то электронной почтой отправлял в его голову письмо за письмом.

Инженер протянул руку и указательным пальцем трижды, почти без интервала, прикоснулся к символу в виде буквы «V», в той точке, где сходились обе линии – или откуда они расходились. И попятился назад – на всякий случай.

Аспидно-черная поверхность плиты, на которой стояла колонна, стремительно изменила цвет; точнее, на ней, прямо под символом, образовался светлый квадрат, и прошло по нему какое-то мимолетное зыбкое сияние. Монолит в этом месте как бы растворился, явив глазам инженера нечто наподобие резервуара размером с экран кухонного телевизора; резервуар был заполнен полупрозрачной массой.

Осторожно приблизившись, Каталински наклонился, упираясь руками в колени, и вгляделся в эту субстанцию, напоминавшую гель. В глубине виднелись беспорядочно расположенные вкрапления мелких серебристо поблескивающих шариков, застывших, как звездные скопления, на разных расстояниях от поверхности. От гелеобразной массы едва уловимо тянуло чем-то приятным, но совершенно не поддающимся идентификации… Что-то, как будто связанное с ранним-ранним детством… и там навсегда и оставшееся… Или даже и не с детством, а с какой-то иной жизнью, если она была когда-то…

Ничего другого Каталински в резервуаре не обнаружил. Если субстанция и являлась тем, что тамплиеры нарекли Бафометом, то весьма непривычная это была машина; ее и машиной-то назвать язык не поворачивался.

Инженер прикоснулся пальцем к податливой поверхности, продвинул его вниз, поглубже, задев серебристые шарики, – они отскочили в сторону и вновь застыли. Да, и тактильные ощущения подтверждали, что перед ним какая-то дисперсная система, обладающая некоторыми свойствами твердых тел, – то бишь гель. Осмелев, Каталински погрузил руку по локоть – и пальцы уперлись в твердое дно. Вытаскивая руку, он зачерпнул горсть этой студенистой массы. Поднес ладонь к лицу, рассмотрел. Ничего особенного… чем-то похоже на кусок здешнего охранника… Оглянулся – охранники выводком амеб торчали на прежнем месте – и наклонил ладонь к резервуару. Студенистый комок скользнул по коже, не оставляя следов, и мягко, без шлепка, воссоединился с остальным содержимым.

Священный Грааль… Кровь Христа… Многофункциональная штуковина… И как же донести ее до Сфинкса, эту многофункциональную штуковину? Не легче, чем носить воду решетом…

Каталински беспомощно осмотрелся – и, конечно же, не обнаружил вокруг ничего похожего на ведро, большую кастрюлю или полиэтиленовый мешок. Закончив осмотр, он озадаченно воззрился на странную «машину». Второе «я» затаилось и ничем не выдавало своего присутствия.

Чемодан… Если бы эта штука была чемоданом с хорошей удобной ручкой… Нет, не чемоданом – кейсом. Черным аккуратным кейсом, можно даже без цифрового замка. Обычным кейсом, в которых эти тупицы таскают на службу зонты, журналы для ублюдков и пакетики каппуччино.

В следующее мгновение инженер забыл сделать выдох.

Перед ним был кубообразный резервуар с молочно-белыми стенками и дном, и поперек резервуара стоял черный кейс – точно такой, какой он только что себе представлял.

Леопольд Каталински медленно выдохнул. Поставил ногу на край плиты и, утвердив обе руки на бедре, подался вперед. Долго-долго рассматривал кейс, потом осторожно прикоснулся к мягкой, но вовсе не студенистой ручке, и потянул на себя. Превратившийся в кейс Грааль оказался неожиданно тяжелым, словно был набит кирпичами.

«Рюкзак, – мысленно сказал инженер. – С широкими лямками. Как у студентов…»

Он без труда создал в голове образ такого рюкзака.

…Поправляя на плечах широкие лямки и ощущая солидный груз на спине, Каталински понял, почему так разнились описания Бафомета…

Круглое отверстие в боку Марсианского Сфинкса появилось именно в том месте, где и должно было появиться.

Каталински освободился от своего груза, прислонил рюкзак к стене и заглянул в темноту. Неширокий желоб наклонно уходил вниз, и веял оттуда сухой теплый ветерок. Находившиеся внутри Сфинкса были готовы принять машину, доступ к которой преградили им Чужие. Чужие исходили из собственных представлений о целесообразности тех или иных действий. Чужие не видели никакой трагедии в надвигавшейся катастрофе планетарного масштаба – кто будет беспокоиться о плевелах, если на смену им должны прийти зерна?

Но плевелам вовсе не хотелось погибать. И не считали они себя плевелами, и не были ими…

Леопольд Каталински все больше ощущал свою общность с Другими – с теми, кто заселил и обустроил этот мир, будучи здесь хозяевами, а не случайными прохожими; с теми, кто намеревался уберечь этот мир от беды.

До Сфинкса он добрался беспрепятственно, хотя и не без усилий, – висевшая за плечами машина, казалось, становилась все тяжелее и тяжелее с каждым шагом. Но он не остановился, не упал, а, стиснув зубы, продолжал приближаться к Сфинксу – и все-таки дошел. Чужие не могли помешать ему – он был закрыт для Чужих.

Прежде чем переправить машину тем, кому она была сейчас очень нужна, Каталински сделал то, что задумал сделать, еще когда брел по освещенной солнцем золотой равнине. Равнина раскинулась вокруг величественного сооружения – наследия Давних, умевших творить из Пустоты… Давние сотворили и эту машину, что, прикинувшись студенческим рюкзачком, приткнулась у стены.

Сосредоточившись, астронавт создал в сознании отчетливый образ – и взял в руки нечто похожее на обрезок трубы. Ослепительный тонкий луч метнулся из трубы, прожигая белую облицовку, проплавляя глубокие узкие бороздки в каменном боку Сфинкса. Инженер выводил лучом буквы – одну… другую… третью…

Сделав дело, он перечитал написанное – точнее, выжженное, и отправил трубу в канал, ведущий вглубь Марсианского Сфинкса. Потом отступил на несколько шагов и вновь посмотрел на творение рук своих… вернее, машины Давних.

Он не стал выдумывать ничего экстравагантного. Он и в мыслях не держал оставить на этих камнях нечто подобное тексту скрижалей, врученных Моисею на горе Синай. Он написал всего лишь: «Леопольд Каталински». И все. Пусть поломают голову те, кто явится сюда через тысячи лет.

Он не просто вырезал в камне свое имя – он оставил здесь свое имя. Он больше не был Леопольдом Каталински. Здесь его нарекут другим именем…

…Он неспешно шел к далекому берегу, спокойный и умиротворенный, у него было легко на душе, и безмятежное солнце светило с безмятежных небес, которые отныне становились и его небесами. Он знал, что никогда не сможет вернуться назад – то есть вперед, в свое время, – и никогда больше на бывать ему на Земле. Но ничуть не жалел об этом. Прошлая жизнь закончилась, она была только преддверием, трамплином, разгонным бустером, обеспечившим переход от серых низин на орбиту иного, подлинного бытия. Он чувствовал себя готовым к этому новому бытию, к слиянию с новым миром, и был непоколебимо уверен в том, что этот мир вскоре проявится полностью, окончательно, и он увидит Живущих и присоединится к ним…

«Все вместе, – думал он, – мы изгоним Чужих, и я буду жить здесь совершенно счастливым, потому что отныне это – мой мир… Наверное, я потомок марсиан – и теперь вернулся к своим…»

Он шел мимо деревьев и благоухающих цветов, чувствуя спиной, как проступают позади него, кристаллизуются прямо из теплого прозрачного воздуха ажурные строения упоительно-прекрасного города, которому Давние дали имя Гор-Пта, – и теперь он знал, что значит это имя. Золотое покрытие под ногами сменилось бледной зеленью травы, и впереди, у далекого еще от него океана, ждал прикосновения его ступней мелкий мягкий песок. А еще дальше над волнами кружились, меняясь местами, ослепительные Пути, ведущие за небеса…

Он легко шагал, дыша полной грудью, и ветер ласкал его обнаженную кожу, которая уже постепенно меняла свой цвет. Он представлял, как в глубинах Древнего Лика заработал, превратившись в прозрачную сферу, принесенный им Источник Силы – и разрастается, во все стороны разрастается над равниной невидимый прочный щит… Пройдет время – и щит закроет всю планету, сделается ее оболочкой, способной противостоять опасности извне. А потом, предотвратив планетарный катаклизм, ичезнет…

Он не оборачивался, он смотрел только вперед, потому что знал: у него будет сколько угодно времени для того, чтобы налюбоваться всеми красотами, которые становились теперь доступными его органам чувств, как прежним, так и тем, что только-только начали зарождаться, дабы позволить ему во всей полноте воспринимать мироздание.

Он знал, что его ждут на берегу, и именно там предстоит ему полностью изменить свою прежнюю сущность.

«Прощай, Лео», – легко подумал он, и уже не мог да и не хотел вспомнить, что значит «Лео»…

…Но когда в спокойном небе вдруг вспыхнули десятки новых солнц, устремляясь вниз и все больше разгораясь, он, упав в траву, вмиг обратившуюся пеплом, вспомнил другое, проявившееся вдруг в его голове непонятно откуда:

«Бушевали в небе яростные огни, огни гнева твоего, о Лучезарный… и огненные камни сыпались вниз… и горело все вокруг… и в пар превращались воды… и глубокие провалы возникали на месте лесов… и сотрясалась земля, и раздвигалась… и падали в бездну строения… Ярче лика твоего полыхали те безжалостные карающие огни… и умирало все живое в день, когда решил ты покарать нас, о Лучезарный… И великий твой гнев обращал весь мир в мертвый пепел…»

«Нет, не весь мир, – успел подумать он, прежде чем превратиться в пепел. – Не весь…»