Марсианское диво

34.

Она была куклой Барби. Она лежала в прозрачном аквариуме, куда никто давным-давно не наливал воду, и ей было тепло от солнечного света, льющегося в окно. Свет июньского солнца пронизывал тихую комнату и беспрепятственно проникал сквозь стенки шара-аквариума. Раньше окно заслоняли раскидистые ветви старого дуба, но отец спилил их, потому что падавшие желуди стучали по крыше – и это его раздражало, – а самая длинная и толстая ветка при сильном ветре могла разбить стекло или рухнуть на веранду.

Она была куклой Барби. Нет, та, старая кукла из детства уже много лет лежала где-то в кладовке – выбрасывать ее не поднималась рука, а у Мэгги всегда хватало своих игрушек… И все-таки она была именно куклой Барби, она чувствовала себя куклой Барби, парящей в невесомости над самым дном залитого теплым светом аквариума. Здесь, в комнате, – она не видела, но знала это, – стояли ее стол и кровать, и кресло, а где-нибудь в углу наверняка притаился закатившийся мяч – нужно было только приподняться и посмотреть… Но ей не хотелось даже шевелиться, ей было очень уютно парить в аквариуме и видеть над головой светлый потолок. Он ничуть не походил на потолок ее комнаты – но какое это имело значение? Не так уж важно, что именно видят твои глаза; главное – что ощущаешь ты внутри себя, что представляется тебе, и как влияет на мысли, на мировосприятие твое собственное внутреннее состояние.

Внешний мир – это всего лишь отражение твоей души, не более, и облик его таков, каким видит его душа. И не так уж он и важен, не так и нужен, и воспринимать его можно по-разному – или не воспринимать вообще…

Флоренс прислушалась к собственному телу: нигде ничего не болело, и это было просто замечательно. Тот теплый вихрь, что перенес ее сюда – кажется, прямо сквозь каменную толщу! – возник, конечно же, не сам по себе, не с бухты-барахты; несомненно, ее специально направляли туда, куда нужно… Багровый луч, примчавшийся к ней от той стены, куда ушел Алекс, что-то окончательно изменил в ней, словно перетасовал колоду карт, поменял местами шахматные фигуры, переставил по-своему кегли… И это было нормально, и не вызывало у нее никакого внутреннего протеста… хотя слегка и царапало душу сожаление о том, что этот ударивший по глазам луч придал еще больше неоднозначности ее восприятию окружающей действительности и самой себя в этой действительности. Окружающее виделось в разных ракурсах… нет, это она, Флоренс Рок, представлялась окружающему в разных ракурсах… не внешняя, а внутренняя Флоренс Рок… Она чувствовала, что тех, кто с некоторых пор существовал у нее внутри, стало еще больше.

Однако ей даже в голову не приходило волноваться по этому поводу.

Флоренс искренне считала, что все в полном порядке как с миром, так и с ней самой. И когда внутри аквариума возник словно просочившийся сквозь стенку Леопольд Каталински, она приняла это как должное.

Тело инженера не было прикрыто даже фиговым листком – вся его одежда и до сих пор, наверное, лежала возле Сфинкса, засыпанная песком во время бури, а здесь он, вероятно, никакой другой одежды не нашел. Или просто не нуждался в ней. Флоренс, раскинув руки, лежала на невидимой воздушной перине, слегка прищурившись от льющегося со всех сторон яркого, но не слепящего света, и смотрела, как он приближается к ней, ступая по пустоте, которая и являлась полом этого небольшого шарообразного и очень уютного помещения, И грудь, и плечи инженера покрывала обильная черная растительность, с лихвой компенсировавшая некоторый недостаток волос на голове, и ноги его тоже были волосатыми, и черная, с завитушками, сужающаяся дорожка тянулась от густого островка в паху до самого пупка. На плече инженера багровел след от укуса. Фигурой и мускулатурой Леопольд Каталински, безусловно, уступал киногероям, но выглядел вполне прилично – во всяком случае, его вид не вызывал сейчас у Флоренс никаких негативных эмоций. Округлое лицо инженера словно бы немного сузилось – возможно, такое впечатление складывалось из-за пробившейся на щеках темной щетины. Ничего угрожающего в этом крепко сбитом мужчине не было. Плотно сжатые губы и сосредоточенный неподвижный взгляд, устремленный на Флоренс, свидетельствовали о том, что ему полностью понятны собственные действия и совершенно ясна их цель.

Она почувствовала, как сладко и призывно заныло в низу живота, и горячая волна, зародившись там, пробежала по телу и плеснула в учащенно забившееся сердце.

Флоренс знала, что все происходит так, как и должно происходить, и поэтому не только не сопротивлялась, а, напротив, помогала инженеру, когда он начал раздевать ее.

Их соитие должно было свершиться не из простой физиологической потребности – тут было совсем другое. Теперь она тоже знала цель, которую Леопольд Каталински постиг гораздо раньше, когда она, Флоренс Рок, была далека от прозрения.

Да, она делала все это не ради собственного удовольствия – но ей было очень хорошо.

«Живот мой – круглая чаша, в которой не истощается ароматное вино… Чрево мое – ворох пшеницы, обставленный лилиями… Паси, паси между лилиями… вкушай сладкие плоды сада моего…»

Промашку допустить было никак нельзя – потому что это был последний шанс…

«Не спеши уходить из сада… Не спеши покидать лилии… Задержись в моем винограднике…»

Мысли серыми птицами медленно кружили на горизонте ее сознания. Мысли были готовы навсегда раствориться в наступающих сумерках.

– Оставайся здесь, – уже отдышавшись, ровным голосом сказал Леопольд Каталински и шагнул с невидимого ложа на невидимый пол; там не было ничего, кроме пустоты. – Лежи, отдыхай. Тебе некуда спешить.

Флоренс легла ничком на упругую теплую перину и тихонько засмеялась. Ну и шутник этот Лео! Куда же она пойдет отсюда?.. Зачем куда-то уходить из собственного распрекрасного аквариума?.. Вот уж сомнительное удовольствие – расхаживать по здешним коридорам и залам, да еще голышом… Со всякими нудистами-эксгибиционистами ей не по пути, и она вряд ли бы решилась повторить поступок достославной леди Годивы… А расхаживать пришлось бы именно голышом – потому что вся ее одежда, оказывается, пропала в пустоте, исчезла из аквариума… вся-вся… И ботинки тоже пропали, и даже фонарь… Ну вот и хорошо: она будет здесь лежать и.думать о разных приятных разностях, и солнце никогда не устанет светить в ее окно… По небесной реке приплывет красавец-корабль – и на палубе его, возле мачты с белым парусом, будет стоять тот, кого она не надеялась уже увидеть. Корабль по солнечному лучу перенесется прямо в ее аквариум, и там заплещется вода, и аквариум превратится в море – и она навсегда останется на этом корабле вместе с тем… с тем… кто бросил ее?!

Да нет же – вот он, совсем рядом, только у него почему-то лицо Лео… У него нет лица… Никого тут нет… Никого…

Солнечный свет вдруг исчез, и сразу стало сумрачно, холодно и неуютно. И виновата в этом была туча, огромная сплошная серая туча, несущая нечто гораздо более страшное, чем ливень или град. Флоренс не видела эту небесную уродину, но знала, что та надвигается из-за Теннесси, простираясь от горизонта до горизонта, и вот-вот будет здесь, прямо над домом. Она зависнет над крышей, и то, что прольется из нее, окончательно и бесповоротно уничтожит все пространства и времена… Туча гнала перед собой волны ужаса, они дикой ордой ворвались в голову той, что уже не могла вспомнить свое имя, – и нужно было бежать, немедленно бежать, спасаться от этого ужаса…

Бежать!

Она вскочила на ноги и бросилась в сгустившуюся темноту, ничего не видя, не слыша и не понимая. Чьи-то скользкие руки толкали ее в спину, сотни мелких иголок кололи в голую грудь, что-то цеплялось за волосы и хлестало по ногам. Она бежала, задыхаясь, и то и дело натыкалась на какие-то острые углы – и ужас по пятам следовал за ней, высасывая ее мозг, превращая сознание в осколки разбитого зеркала.

Она падала и вновь поднималась, и продолжала бежать куда-то сквозь мрак, и в какой-то момент, словно отделившись от собственного тела, как бы увидела себя со стороны. Одинокая птица со сломанными крыльями, кувыркаясь, неслась в ночи, гонимая злыми ветрами, и что-то черное, чернее, чем сама непроглядная ночь, вырастало вдали. Изломанное тело наткнулось на преграду – и захохотал насытившийся ужас, и в осколках зеркала не отражалось уже ничего…

Леопольд Каталински довольно легко приспособился к своему новому состоянию. Оказалось, что он вовсе не исчез, не растворился – а просто стал другим. Провал в памяти казался невосполнимым, но, видимо, что-то случилось с ним во время этого провала, и теперь в нем словно существовали две личности, уживаясь вполне мирно, частично накладываясь одна на другую, сливаясь друг с другом, причем вторая, новая, личность все больше преобладала. Но это не вызывало у инженера никаких душевных осложнений. Он безболезненно вжился в иное состояние, и не возникало у него никаких мыслей по этому поводу.

Он точно знал, что ему нужно делать, и не сомневался в том, что выполнит свое предназначение. Первые шаги уже удались – и нужно было двигаться дальше.

Его совершенно не тревожило то, что он не может вспомнить подробности своего, как будто бы недавнего, прошлого, он жил теперь только будущим… хотя – вот парадокс! – ради будущего ему предстояло окунуться в прошлое…

Он ступал босыми ногами по холодному каменному полу коридора, но не испытывал при этом никакого физического дискомфорта. В коридоре царила кромешная тьма – не египетская, а марсианская, – но он не нуждался в свете. Чувства его перестроились, и внешний мир воспринимался по-иному, не так, как раньше. Леопольд Каталински уже думать не думал о Флоренс, оставшейся там, где он должен был оставить ее; все его мысли были направлены на достижение следующей, основной, цели.

Он шел в темноте, размеренно дыша, не ускоряя и не замедляя шаг, и точно знал, где и куда нужно свернуть. Его не интересовало, появляются ли эти боковые проходы только перед его приближением или же были там и раньше; он просто поворачивал направо или налево, спускался по ступеням, шел по тянувшимся под уклон галереями, абсолютно уверенный в том, что движется именно туда, куда ему следует двигаться. Он не знал, как долго продолжается его путь в недрах Сфинкса, потому что время теперь не имело для него никакого значения.

Пройдя ровно столько, сколько ему было нужно, Каталински спустился по очередным ступеням и вышел на просторную площадку перед проходом в стене; проход был размером с обычную двустворчатую дверь. Вокруг по-прежнему господствовал мрак, но площадка виделась инженеру желтым куском сыра, а проем окаймляли желто-зеленые полоски. Там, за проемом, находился конечный пункт его маршрута. Вторая личность инженера именовала этот пункт Истоком. Вторая личность знала, что, оказавшись внутри Истока, можно перенестись в прошлое.

Леопольд Каталински привык считать, что перемещения во времени ни в прошлое, ни в будущее невозможны: попасть вперед, в завтрашний день, нельзя потому, что этого дня еще нет; и назад, во вчерашний день, прогуляться тоже нельзя, потому что его уже нет.

Однако теперь эта убежденность совершенно спокойно уживалась с новым знанием: все-таки можно дважды войти в одну и ту же реку…

Он ровным шагом прошел через короткий туннель и оказался внутри обширного помещения, стены которого сходились в вышине в одну точку. Это была пирамида, вырубленная в толще Сфинкса; астронавт отчетливо видел ее гладкие грани своим новым зрением, не нуждающимся в свете. Эти стеклянно блестящие, уходящие ввысь грани представлялись ему дымчатым кварцем золотисто-коричневого цвета, и второе «я» подсказывало ему, что дымчатый кварц – не простой камень: он возбуждает фантазию, и его предназначение – вывести мысль из темноты подсознания в светлую сферу озарения и сверхсознания.

Неслышно ступая по гладкому полу, Каталински прошел в центр зала и сел в позе лотоса, падмасане, положив ладони на бедра. Медленно запрокинул голову – и увидел вверху, прямо над собой, загоревшийся солнечным золотом глаз. Глаз смотрел на него, и астронавту показалось, что тело его стало невесомым и, воспарив над полом, медленно возносится к источнику света.

Он поднимался все выше и выше – то ли наяву, то ли в собственном воображении, проплывая мимо золотистых стен, и в его сознании все отчетливее проступали какие-то знаки – так из-под уничтожаемого весенним солнцем льда появляются верхушки камней.

Теперь он знал не только то, что должен попытаться предотвратить планетарную катастрофу. Он знал теперь, что изменение прошлого совсем не обязательно приводит к изменению будущего. Может случиться и так, что в будущем все останется прежним, а из той точки времени, где было произведено вмешательство, потянется побег новой реальности, появится новая ветвь… Можно доставить побольше гвоздей под Ватерлоо, чтобы французы смогли-таки заклепать английские пушки. Можно устроить крушение поезда, везущего в Россию Ульянова. Можно разбить пивной кружкой голову будущему фюреру. Спасти рукописи Эйнштейна. Убрать стрелка из книжного склада в Далласе. Сорвать запуск «Челленджера». Но не всегда изменится именно это будущее…

Тем не менее, он должен был попробовать. Пройти путем пешки и обернуться ферзем, который и решит исход партии.

Леопольд Каталински закрыл глаза. Воздух вибрировал, и в унисон с ним вибрировали и тело, и сознание. Все текло, плавилось, меняло формы, проваливаясь в воронку инобытия.

Вспыхнул в сознании золотой глаз – и закатился за горизонт…