Марсианское диво

30.

Флоренс закашлялась, открыла глаза – и тут же зажмурилась, потому что ветер швырял ей в лицо рыжую пыль, и все вокруг было заполнено пылью. Перевернувшись на живот – боль вновь прогулялась по пояснице, – она выплюнула вязкий комок и спрятала лицо в ладонях.

«Пылевая буря, – подумала она. – Начинается пылевая буря…»

Ветер свистел и завывал, песчинки шуршали по комбинезону, грозя засыпать ее, – и Флоренс спиной вперед, отталкиваясь от породы ладонями и разбитыми коленями, начала спускаться по склону, стремясь укрыться в котловане от разыгравшейся стихии. С каждым вдохом смешанный с пылью песок забивался ей в ноздри, наждаком скреб в горле, и она то и дело останавливалась, откашливаясь и отплевываясь, а потом продолжала свой путь.

На дне котлована оказалось ненамного лучше, чем на равнине. Да, здесь не так ощущался ветер, но сверху непрерывно сыпало и сыпало, и без шлема можно было просто задохнуться в этой желто-багровой мутной сумятице. Только раз Флоренс попыталась открыть глаза – и сразу же пожалела об этом: от жжения и рези под веками у нее потекли слезы. Она чувствовала себя одинокой и беспомощной, и, продолжая пятиться, согнувшись и закрыв лицо руками, готова была уже просто упасть и сдаться, сдаться насовсем, навсегда – и в этот миг уперлась спиной во что-то твердое. Это был экскаватор.

Она почти не помнила, как раздирала липкие швы упаковки, как пробиралась под матовую пленку – и обнаружила себя уже в кабине, полулежащей в кресле. Песок с шумом сыпался на упаковку, казалось, что это шумит дождь, – и вокруг царил багровый полумрак.

Флоренс плакала, с ногами забравшись в кресло, и проклинала тот день и час, когда ей предложили пройти отбор для участия в первой экспедиции на Марс. Непрерывный шорох нагонял тоску, и некуда было деться от этого шороха, и то, мрачное и непреклонное, все сильнее тянуло ее в бездну…

Но она сумела-таки приказать себе не скулить. Нужно дождаться вечера, сказала она себе, убедиться в том, что «Арго» все так же висит над Сидонией – и молить Господа, чтобы модуль вернулся сюда, на Марс. Ведь не настолько же она грешна, чтобы Господь не внял ее молитвам…

Или все-таки – грешна?

Она стала припоминать и перебирать все свои большие и малые прегрешения – и вновь незаметно задремала под шорох марсианского «дождя».

Так, в болезненной полудреме, наполненной видениями, она и провела весь долгий день, скорчившись в кресле возле панели управления экскаватором. В шорохе песка ей слышались чьи-то голоса… Голос дочки… Маклайна… матери… мужа… Чьи-то силуэты проступали за стеклом кабины, затянутой пленкой, кто-то смотрел на нее… хмурился… кивал… махал рукой… День все длился и длился, и ветер постепенно стихал, устав бессмысленно гонять песок над равниной, шорохи смолкали – и глухой стеной все ближе подступала тишина, ужасная тишина одиночества…

В какой-то момент Флоренс ощутила непривычную, тягучую боль в груди – что-то холодное сдавило сердце, намереваясь заставить его замолчать, и она сжалась на сиденье в недобром предчувствии. Но время шло, и сердце продолжало стучать, и она принялась дышать медленно и глубоко, прислушиваясь к себе. Дышать было тяжело, но боль как будто бы ушла, и место этой боли тут же заняла какая-то непонятная тоска… о непоправимой утрате…

Как будто оборвалась нить…

Не зная, что делать, как подавить, заглушить новую напасть, Флоренс вновь извлекла из кармана армейский батончик и, без раздумий сорвав обертку, съела его. Ничего этот батончик не решал… В очередной раз мысленно обратившись к Господу с горячей просьбой о помощи, она положила обертку на приборную панель и выбралась из кресла, привычно уже держась рукой за поясницу. Наружные шорохи полностью прекратились, и тишину нарушало только ее прерывистое дыхание. Флоренс чувствовала, что ей не хватает воздуха в тесной закрытой кабине, и как-то отстраненно удивилась, почему вообще не задохнулась здесь, под пленкой. Повернув голову, она обнаружила, что, оказывается, забравшись сюда, открыла клапан подачи дыхательной смеси из резервуара, которым был оснащен экскаватор, – но когда и как ей удалось это сделать, она абсолютно не помнила. Теперь же, судя по всему, резервуар опустел, и нужно было выбираться отсюда на свежий воздух, на простор. Она готова была отдать все, чтобы там, за дверью кабины, оказался земной простор, а не безлюдный, безжизненный берег высохшего марсианского океана…

Но, к сожалению, тот, кто управляет марионетками, вовсе не склонен к слишком частой демонстрации разных чудес, ибо подобная демонстрация порождала бы у марионеток всякие ненужные надежды…

Флоренс откатила вбок дверцу кабины и ступила на узкую лестницу, низ которой утопал в песке, набившемся под пленку сквозь разгерметизированные швы. Держась за поручни, она медленно спустилась на маленький плотный бархан и, раздвинув присыпанную песком пленку, выбралась наружу. Возиться с реконсервацией экскаватора у нее не было никакого желания; точнее, она мельком подумала об этом – и тут же забыла.

Стояло полное безветрие, и в сгущавшихся сумерках не раздавалось ни единого звука. Ровное кизеритовое одеяло расстилалось на дне котлована – и словно и не было там никаких золотых плиток. Воздух вновь был чист, розовое небо уже начало тускнеть, и невесомая дымка облаков выглядела почти прозрачной.

Флоренс стояла, привалившись спиной к боку экскаватора, и, не отрываясь, смотрела вверх, туда, где должна была светиться над котлованом слабенькая звездочка – космический корабль «Арго».

Другие звезды, настоящие и далекие, проклевывались в небе Сидонии, а этой, самой близкой, там не было.

И это значило, что Ясон уже отправился в обратный путь, подальше от Берега Красного Гора. Бросив остальных. Загрузил «Арго» золотом – и отправился восвояси…

Небо покачнулось и закружилось над ее головой, и Флоренс медленно осела на песок.

…Она не знала, сколько времени прошло, прежде чем неведомое внутреннее солнце наконец рассеяло мрак в ее голове. Это было очень странное солнце, его свет, разгоняя тени сознания, тут же создавал новые тени, непривычные, резко очерченные, геометрически правильные тени, неизвестно что скрывающие. Флоренс Рок, сама не ведая о том, начала несколько по-иному воспринимать реальность, и под другим углом видеть свое место в этой реальности. Что-то в ней словно сдвинулось, преобразилось, и стеклышки внутреннего калейдоскопа сложились в иной узор…

Она сидела на песке и бросала перед собой камешки, наблюдая, как они падают в пыль, вздымая маленькие колышущиеся бурые шлейфы.

Первый камешек – Земля далеко.

Второй камешек – «Арго» улетел.

Третий – Ясон бросил ее…

Четвертый – нужно принимать жизнь такой, какая она есть. Принимать жизнь – а не смерть.

Камешки вокруг кончились. Флоренс огляделась, отряхнула ладони и, поморщившись от боли, поднялась на ноги. Показала язык наливавшемуся тяжелой чернотой небу и неторопливо направилась в сторону Марсианского Сфинкса, руководствуясь символикой узоров собственных внутренних теней. Спешить теперь было вовсе не обязательно – и она не спешила. Все чувства куда-то исчезли, их заменила некая программа – и это ее вполне устраивало.

Бесчисленные звезды уже вовсю хозяйничали в небе, и воздух, казалось, с минуты на минуту был готов превратиться в лед, когда Флоренс добралась до серебряных ворот. Ворота были приоткрыты, словно ее здесь ждали.

Она медленно и осторожно, стараясь не споткнуться, поднялась по каменным ступеням и заглянула в пространство за створками. Слабо светились стены огромного пустого зала, и этот зал показался ей похожим на крытый стадион – хоккейный или футбольный, – который давным-давно покинули болельщики. Игра окончилась, команды ушли, чтобы уже никогда не вернуться под эти своды, – и остались тут только пустота и тишина. Пустота и тишина ждали ее, Флоренс Рок, и вдалеке, над самым полом, призывно светила залетевшая сюда с неба шальная звезда.

Флоренс повернулась к съеденной зверем ночи равнине, мельком взглянула на золотые небесные одуванчики и прошептала:

– Счастливого пути, Ясон…

И сделала шаг внутрь зала. Второй… Третий… И почему-то совсем не удивилась, когда створки ворот за ее спиной с шорохом сдвинулись с места и медленно сомкнулись, отделяя ее от равнины и звезд.

Стадион принял нового игрока.

Здесь было гораздо теплее, чем снаружи, и Флоренс вынула руки из карманов. Разжав пальцы, она обнаружила у себя на ладони марсианскую пуговицу – и, слабо улыбнувшись, отбросила ее от себя. Пуговица со стуком ударилась о каменный пол, и легкое эхо почему-то долго, не затихая, повторяло этот стук. А Флоренс уже шла вперед, к далекой звезде, повисшей над полом.

Звезда оказалась самым обыкновенным фонарем, такие фонари входили в комплект снаряжения участников Первой марсианской экспедиции. Фонарь лежал на полу, рядом с большим прямоугольником очищенного от пыли пространства – словно бы тут что-то стояло, а потом это «что-то» убрали отсюда. Вероятно, фонарь оставил здесь Каталински. Мысль об инженере не вызвала у Флоренс прежних чувств – чувства остались где-то на другой стороне; чувства были совершенно неуместны здесь, в огромном каменном склепе. Чувства следовало приберечь для будущих времен.

Чтобы не наклоняться и не тревожить ноющую спину, Флоренс присела на корточки и, выключив фонарь, повесила его на шею. Возвращаться к воротам было, наверное, еще очень и очень рано – не в тысячи же раз замедляется здесь время, – и она, упираясь руками в колени, встала и вновь побрела вперед, в слабый рассеянный свет бесконечного зала.

Но уже через несколько десятков шагов опять остановилась. Перед ней была круглая выемка размером с автомобильное колесо, и на дне этой выемки, похожей на отпечаток большого мяча в мокром песке, лежал удивительный и очень знакомый предмет – Флоренс видела такой же не только в Интернете, но и в музее американских индейцев в Нью-Йорке.

Вновь присев на корточки, Флоренс дотянулась до своей находки и взяла ее в руки.

Она внимательно рассматривала прозрачный человеческий череп с огромными светящимися глазницами и похожими на бриллианты зубами, гладкий и прохладный, и ей невольно вспомнился Гамлет, принц Датский.

– Бедный Йорик, – с улыбкой тихо произнесла она.

Флоренс знала, что череп высечен из кристалла кварца.

У нее не было удивления – она просто любовалась этой искусной поделкой, вероятно, принадлежавшей к тому самому семейству «хрустальных черепов», что стало широко известно после очередного фильма про Индиану Джонса.

Первый такой череп был обнаружен на полуострове Юкатан, при раскопках заброшенного города майя. Лубаантун, «Город упавших камней» – так назвал древние руины английский археолог Фредерик Митчелл-Хеджес.

Впоследствии похожие черепа нашлись в запасниках музеев и в частных коллекциях – не только в Америке, но и в Европе, и в Азии.

Экстрасенсы и просто высокочувствительные люди уверяли, что череп «Митчелл-Хеджес» навевает им особые, почти гипнотические состояния, сопровождающиеся необычными запахами, звуками и яркими видениями – как из далекого прошлого, так, возможно, и из будущего…

Флоренс была известна гипотеза о том, что эти черепа когда-то служили своего рода приемо-передатчиками – ведь кристаллы не только удерживают энергию и информацию, но и способны посылать их адресату. Но не обычными приемо-передатчиками, а работающими в диапазоне психических энергий и мыслеобразов. Для хрустальных черепов не существовало ни расстояний, ни временных барьеров. Предполагалось также, что они использовались для секретной связи между посвященными, находившимися на большом удалении друг от друга, – на различных континентах, а то и на разных планетах. Возможно, черепа были работоспособны и до сих пор…

Нанотехнолог продолжала держать череп в руке, вглядываясь в светящиеся глазницы, похожие на включенные автомобильные фары. Да, этот череп очень напоминал тот, который ей довелось увидеть в нью-йоркском музее.

«Ты сделан именно здесь, – без всяких эмоций подумала она. – Здесь, на Марсе. Все те хрустальные черепа, которые боги якобы подарили людям, сделаны здесь. А боги пришли на Землю с Марса…»

Она не задавалась вопросом, откуда в этом зале взялся хрустальный череп. Она не собиралась ничего анализировать, не собиралась выдвигать какие-то предположения – она просто принимала все как есть: вот зал, вот лунка и вот – прозрачный череп с сияющими глазницами…

Флоренс не заметила того момента, когда заклубился под прозрачным хрустальным гладким лбом черепа белый туман, и зашептали что-то непонятное далекие голоса, и тонко-тонко зазвенели со всех сторон невидимые колокольчики…

Туман расползался, растекался, заполняя собой все окружающее пространство, она плыла в этом тумане, поднимаясь все выше и выше… Невнятный шепот постепенно утих, а колокольчики, напротив, звенели все сильнее; уже не колокольчики это были, а огромные серебряные колокола, сотни, тысячи колоколов, каждый со своим голосом, ритмом, мелодией… Они ничуть не оглушали, их пение было таким же естественным и ненавязчивым, как дыхание, как стук собственного сердца. Прошло то ли мгновение, то ли вечность, и Флоренс поняла, что этот перезвон издают звезды, невидимые на дневном небе. Небо было просторным и светлым, и внизу безмятежно зеленела равнина, и сверкал на солнце величественный Купол, и Марсианский Лик был четким и красочным: белый лоб, розовые щеки, почти прозрачная слеза, изумрудные зрачки… А еще – темные волосы и красно-желто-синий головной убор… Мягко блестело золотое покрытие равнины, покачивались на легком ветерке шарообразные белоснежные цветы, и с дерева на дерево неторопливо перелетали птицы цвета сапфира, похожие на голубей. Вдали играла, переливалась бликами волнистая спина океана, и в розовой дымке у горизонта бродили, непрерывно меняясь местами, сияющие, уходящие в небо колонны… Она знала, что это за колонны, ей был понятен ритм их движения, и вообще она знала все об этом мире, воссозданном в новой плоскости бытия как воспоминание об иной Вселенной. Отсюда, из невесомой прозрачной вышины, она могла заглянуть под Купол, вернее, сквозь Купол, очутиться в любой из пирамид, одним взглядом охватить все помещения Лика. Она могла тонким лучом проткнуть небеса и скользнуть в пустоту – живую, дышащую пустоту, – а потом воплотиться в краю других пирамид, возле другого Сфинкса – еще одного воспоминания о предшествующем слое бытия.

Она повернула голову к солнцу – и увидела сияющий в небе хрустальный череп. Нижняя челюсть черепа двигалась, и несся оттуда звон множества колоколов.

А потом череп вдруг стал преображаться – и превратился в лицо пилота Свена Торнссона.

И это ее тоже совершенно не удивило.

Ей было спокойно и хорошо, но внезапно в этот изобилующий разноцветьем красок приветливый мир вторглись какие-то посторонние звуки, донесшиеся с небес. Звуки приближались, нарастали, заглушая серебряный звон колоколов, и все вокруг содрогалось в такт этим звукам. Содрогалось, блекло, съеживалось как сухой осенний лист – и проступало, все более четким становилось другое: слабо светящиеся стены… темный каменный пол… круглая ложбинка с углублением в центре. С углублением в форме черепа.

Размеренные звуки не прекращались, в них полностью растаял серебряный звон. Флоренс разжала пальцы – и хрустальный череп скатился в ложбинку.

Она поднялась на ноги, обогнула ложбинку, сделала еще несколько шагов вперед, навстречу приближавшимся звукам, и остановилась.

Флоренс поняла, что значат эти звуки. Это были чьи-то шаги. Кто-то шел к ней из глубины пустынного зала.