Ловкач

Глава 4 Память и свет

Человек со смуглой кожей и длинными чёрными волосами, делавшими его похожим на испанца, через крошечное подвальное окошечко смотрел, как уходит тот, кого он пренебрежительно назвал Михрюткой. И уходит после того, как разобрался с тремя подручными Мигеля, которым, увы, сегодня не повезло. Уходит после того, как получил — должен был получить — пулю в грудь. Досмотрел, отвернулся, зажёг бледно-желтый электрический фонарик и быстро зашагал сквозь лабиринт подвалов Вяземской лавры, спрятав револьвер. Все, чего Мигель хотел — у него получилось. Никаких сомнений не осталось.

Сенной рынок уже просыпался к жизни, бесчисленные возы выстраивались прямо на площади, дюжие ломовики, зевая, подгоняли новые. Шум, гам, брань, каждый норовил занять местечко получше и оттереть соседа.

Мигель их игнорировал. Быстрым шагом прошёл по Садовой к Невскому, свернул направо, миновал садик с памятником Екатерине, Аничков дворец, перешёл Фонтанку и свернул налево, по Литейному.

Сюда выходили зады роскошного дворца, фасадом своим глядящего на реку. Мигель черной кошкой скользнул вдоль вереницы телег — на кухню доставлялось необходимое. Приказчик со стражником, препиравшиеся с возницами у ворот, воззрились на него с подозрением.

— Ты! Чего надобно?

— Его милость Константина Макарыча надобно, уважаемый, — льстиво пропел Мигель. — С весточкой я для него. Ты уж позови, не затруднись, добрый человек, — и Мигель поспешно сунул в подставленные ладони по двугривенному.

На кривые усмешки он привык не смотреть. Эти люди были просто дверями — деревянными полотнищами.

— Лады, тута жди, — приказчик ушёл, пыжась от важности.

А немного погодя Мигель уже сидел в дворницкой, и мажордом Константин Макарыч, прищурившись, глядел на него.

— Токмо его светлости? Самолично его княжеской милости? Мне никак?

— Никак невозможно, милостивец! Его светлость тебе потом подтвердит.

— Тута жди, — тучный управитель поднялся. — Ох, грехи наши тяжкие…

Мигель послушно ждал. Правда, недолго.

…Его ввели в кабинет, более напоминавший додревние боярские палаты. Колонны поддерживают сводчатый потолок, стены покрыты яркой росписью — птицы Сирин, Алконост и Гамаюн, пардусы, гепарды, медведи…

За огромным столом, разгораживавшим кабинет надвое, боком к окну, сидел старик, сухощавый, совершенно седой, в богатом кафтане, какой не увидишь нигде, кроме как в театре… ну или в этом дворце.

— Ваше сиятельство, — Мигель отбил поясной поклон. Иных хозяин кабинета не признавал.

— Сияю, сияю, — буркнул старик, откладывая перо. — Чего у тебя? Чего шум поднял, управителя моего смутил? И обращайся как положено.

— Видел, господин мой княже, сегодня зело преудивительное…

Князь Иван Михайлович Шуйский слушал молча, сведя кончики пальцев вместе, и под немигающим этим взглядом Мигелю стало совсем не по себе. О том, что в подвалах Шуйского люди исчезали бесследно, на дне Петербурга шептались уже давно. Но он продолжал говорить, будто сказитель пел.

— Вот, значит, как… — проскрипел старый князь, когда Мигель замолчал. — Ну, молодца, молодца, что ко мне пришёл. Кому ещё сказывал?

— Никому, княже, вот истинный крест, ни единой душеньке!

— Обратно молодца. Теперь ступай, Куракиных оповести, Гедиминовичей этих, подлюк подлючих. Молчи! Не возражай. Ведаю, что и они тебе платят.

— Ва-ваше си-сиятельство… да я… я ж всецело вам… всей душой… живота не пожалею…

— Пожалеешь, — сухо сказал князь. — Отбивался, значит, этот Ловкач твой, как никогда раньше б не смог?

— Именно так, княже и господине! И… чуял я это в нём, как есть чуял!.. а еще…

Мигель вдруг чуть подался вперед и зашептал на ухо Шуйскому. И едва ли не с каждым его словом брови аристократа поднимались всё выше.

— Ты осторожнее с тем, что чуешь, — посоветовал Иван Михайлович, когда Мигель закончил.

Он явно задумался над услышанным, на висках проступили бисеринки пота.

— Девка у этого Ловкача имелась? — наконец, спросил Шуйский.

— Никак нет!

— Значит, сыщешь. Толковую найди. Вот тебе на траты, — длинные стариковские пальцы открыли шкатулку, выудили и пододвинули к Мигелю столбик монет. — Бери да помни, за всё спрошу строго. Пить-гулять потом станешь, как службу исполнишь. Значит, понял ли? Куракины и девка. Завтра с докладом явишься.

— А… ваше си… то есть господин мой князь Иван Михайлович… а Куракиным-то мне что сказать?

И весь, до носков обувки, замер в ожидании. Ждать Мигель умел едва ли не лучше всех.

— Скажи, — князь пожевал бескровными губами, словно древний сом в омуте, — что явился сюда сильномогучий чародей. Им сие зело-о интересно будет, — он вдруг хихикнул. — А мы поглядим, поглядим, как они заскачут-завертятся… Ну, ступай теперь. Куракины и девка. Утром жду тебя. Кланяйся теперь, да пониже, пониже, спины не жалей!..

Князья Куракины жили совсем иначе. Их особняк, стоявший на Мойке возле самой Дворцовой площади, переоборудован был по последнему писку моды: колонны, зимний сад в застеклённой галерее, электрическое освещение, бронзовые дверные ручки в виде виноградных лоз. Внутри — лепнина, гобелены, кресла в стиле Людовика XV. Здесь вставали поздно, и до визита в особняк Мигель даже успел перехватить яичницы с колбасой в аустерии на Конюшенной площади.

В приёмной играла музыка — кто-то разучивал модный этюд на фортепиано.

Мигеля ввёл молодой камердинер в строгом фраке. Проводил до гостиной, где в кресле у камина устроился князь Владимир Александрович Куракин, в модном парижском сюртуке, нацепив пенсне, в котором, по правде говоря, совершенно не нуждался. Рядом его младший брат, Михаил, в неизменном светло-сером костюме, курил тонкую изящную пахитоску.

Мигель поклонился, но уже совсем не так, как старику Шуйскому, а манерно, даже ножкой шаркнул.

— Какие гости к нам пожаловали, редкие, — лениво бросил младший князь. — Что за пожар, Мигель, любезнейший?

— Надеюсь, редкость посещений моих не сделает визит сей менее полезным, — склонился Мигель. — Есть весточка. Видел тут кое-что, сегодня ночью, самолично. Решил, что вам, ваши сиятельства, знать надо.

— Светлости, — резко бросил Владимир Александрович. — Мы от правителя Гедимина род свой ведём, не от каких-то князюшек, в Орде на карачках ползавших, ярлыки на княжение вымаливавшиих!..

— Виноват, ваша светлость, — Мигель склонился ещё ниже, но масляной улыбки с лица не убрал. — Так вот, строго веления ваши исполняя, доношу — явился некто с немалой с силой. Самолично видел, как троих громил как есть раскидал-покалечил.

Старший Куракин чуть приподнял бровь.

— Ну и что?

— Я, ваша светлость, типчика этого, что громил раскидал, знавал, как есть знавал, — зачастил Мигель. — Мишкой звать, а Ловкач у него кликуха. Медвежатник опытный, чего сказать, везучий, чертяка. Но хлипкий паря, соплёй перешибёшь. А тут за секунду троих положил, да так, что те уж и не встали. В общем, теперь говорю вам, ваши светлости — в городе появился кто-то… иной. Мишка, вроде, но… — Мигель перевёл дыхание. — Кто-то в его теле, но другой совсем. И воля другая, и сила. Как бы не из Старших. Или из тех, кто оттуда. А я-то слова ваши помню, что, коли чего такое увижу, вы заинтересованы будете. Зуб даю, что это и есть… Ловкач.

— Мы заинтересованы всегда, когда появляется игрок без флага, — ровно сказал старший князь.

— Да, и ещё, ваша светлость, — торопился Мигель. — Мишка этот, который не Мишка, или не тот Мишка, он ведь не только тех троих завалил. Он ещё и вот что сделал…

И Мигель, как и в разговоре с Шуйским, наклонился к уху Куракина и что-то зашептал.

— Где он? — резко спросил Куракин, едва Мигель закончил.

— Да где ж ему быть-то, болезному, в лавре Вяземской. Там у него лёжка. Но действовать уже начал, подниматься. Боюсь, не один я его углядел, ваши светлости. Но многое он не помнит, по тому судя, что меня, грешного, забыл. А настоящий Мишка нипочём не забыл бы.

Михаил усмехнулся:

— Забыл… То есть для нас материал удобный. Пока не разобрался, что к чему, его можно подтолкнуть… куда следует.

И посмотрел на брата.

— Не люблю я тех, кого подталкивать надо. Я бы решил просто — убрать. Пока не поздно, — сухо возразил князь Владимир. — Эй, Мигель!.. Пара молодцов у тебя найдётся?.. Таких, кому доверить деликатное дело можно?

— Найтись-то найдутся, ваши светлости, как не найтись!.. А только драться он и впрямь силён.

— Вот дурак-то, Господи прости, — вздохнул Владимир Александрович. — На кулачках драться вздумал!.. Есть такая вещь, винтовка называется. Слыхал? Которая издалека бьёт, уж коли он вблизи такой… ловкий.

Мигель покраснел.

— Виноват, ваша светлость. Сущеглуп есмь!..

— «Сущеглупым» у выжившего из ума Шуйского каяться станешь, — отмахнулся Куракин-старший. — Всё ли понял?..

— Брат, брат, погоди, — запротестовал Михаил. — Ещё ничего не известно, а ты уж «куля в лоб, так куля в лоб». Кулю в лоб всегда успеем. К тому же, если он из Старших… А вот взять его по месту — было б невредно.

Мигель повёл плечами, вроде, почтительно втянув голову, и проговорил негромко, медоточиво, но…

— Виноват, ваши светлости, не моего ума то дело, однако не стал бы я пытаться Ловкача сейчас по месту брать. Неведомо, что это за Ловкач, что, если и впрямь Старший? Неладное выйти может!..

— Ты тут ещё прекословить нам будешь⁈ — вскинулся Михаил, и Мигель поспешно ссутулился, съёжился как только мог.

— Виноват, ваши светлости. Виноват, простите великодушно, не моего ума то дело, я весть доставил, и пора мне теперь…

— Куда ж это ты так поспешаешь, приятель? — прищурился старший князь.

— Девку ему подсунуть думаю. Девка в нашем деле — первое дело, простите, каламбур-с…

Смеяться на это, конечно, здесь никто не стал.

— Ну, подсунь. Не помешает, — кивнул Куракин-младший. — А ты, брат…

— Виноват, — вновь принялся кланяться Мигель. — За вами выбор-то, господа князья. Я весть доставил. А теперь мне девку искать надо. Значит, найду.

— Ищи. И нам докладывать не забывай, — Куракин-младший протянул Мигелю несколько ассигнаций.

Мигель поклонился. И ушёл, как вошёл: мягко, без следа, только его и видели. И едва он повернулся спиной, по губам на миг скользнула улыбка. Но ни Шуйский до того, ни Куракины сейчас ничего не заметили.

Гостиная вновь наполнилась тишиной. Князья переглянулись.

— Начинается, — тихо сказал младший.

— Уже началось, — поправил его старший. — И надо быть первыми, кто дотронется до узла.

— А если это и впрямь Старший?

— Чепуха. Мигель — дурак, хоть и ловкий. Узел едва наметился, едва ещё наши астралоходцы его обнаружили. Старшим ещё рано.

— Но ты сказал — пристрелить?..

Договорил он совсем тихо, недоверчиво. А ответ прозвучал ровно.

— Сказал. Потому что Старшего так всё равно не убьёшь, а все остальные нам помешать могут.

— А если это настоящий Старший окажется?

Куракин-старший вздохнул.

— Учу тебя, Мишель, учу… в балеринках да во всяческих инженю ты разбираешься отлично, а тут… Ладно, стрелять не будем. Возьмём по месту, как ты предлагаешь. Если это настоящий Старший, я объясню, что убирали мы фантома, подменыша, импостера. Старшие поймут. И поддержат.

— О! — Младший брат с уважением глянул на старшего и повторил: — О! То есть мы им скажем…

— Что мы их же и защищали.

Михаил молча склонил голову.

Князья вернулись к своим бокалам.

Снаружи над Невой занимался утренний петербургский свет — тусклый, пепельный, предвещающий день, который не обещал никому ничего хорошего…

— Ну что ж…

Я вытащил сундучок. Но крышку не открывал, медлил. Стоял, крепко зажмурившись, отстранившись от всего, что только может помешать или отвлечь — от грязной каморки, от доносившегося с улицы пьяного шума, наконец, от самого реципиента, его проблем и тревог.

Я не рефлексировал и не сомневался, я размышлял чётко и спокойно.

Я помню, кто я. Помню главное. Ведь даже моё собственное имя, сейчас забытое — по сути, ничто. Имён может быть много, как и одежды, как и личин. Прошлое? Воспоминания? Я найду способ их вернуть. Ничто не исчезает бесследно, когда имеешь дело с магией.

А сейчас мне нужно дотянуться до Астрала. Восстановить силы, сделать это тело своим оружием, полноценным, а не какой-то урезанной версией. На громил и пулю от Мигеля сил хватило — да и то с помощью чужого кольца — но этого недостаточно. Я должен был уложить их всех куда скорее.

Но столь же важно, если не важнее, понять, где именно, на каком моменте обрываются мои воспоминания. Что вычищено из них, что нет — это поможет постичь намерения проделавшего это, кем бы он ни оказался. Был ли это его план или случилось всё спонтанно? Скажем, какой-то магический катаклизм? — в последнее, правда, я не сильно верил.

Причём этим загадочным «он» вполне мог оказаться и я сам. Да-да.

Короче, достаточно уже защищаться, пора наступать. Я провёл тут достаточно времени. Хватит тыкаться слепым щенком да таскаться по грязным притонам, куда меня вели ноги да остатки памяти моего реципиента.

То, что я не знаю — пока — своей задачи здесь, не беда. Значит, она должна раскрыться постепенно. Значит, я так её себе поставил. И секрет тут прост: частичная потеря памяти могла послужить сохранению тайны, чтобы враги — любые! — не узнали бы моих планов и намерений. Враги эти, значит, весьма серьёзны, если скрыть от них нечто можно лишь собственным незнанием.

…И вот тут остановился бы кто-то иной, но не я. Я стал тем, кем стал, не потому, что бездумно выполнял приказы — а потому что сам их отдавал, даже и самому себе; и это были правильные приказы. Воин — лишь тот, кто умеет принять решение мгновенно, без сомнений и колебаний, и дальше твёрдо того держаться.

А если не можешь — то тебе нет места средь воинов великого начала, вселенского Лигуора.

Думай быстро, решай стремительно, действуй молниеносно.

Лигуор — это не благотворительность. Это именно решительность и действенность. Стал ли я более действенным в нынешнем своём виде?.. Нет. Разве не был бы я более эффективен, обладая всей полнотой знаний? Почему я не вооружён всей своей силой?.. Разве это меня не сдерживает?

Что ж, всё нуждается в проверке. Я дознаюсь, я добьюсь истины. А для этого мне нужен Астрал. То, что я нынешний помню и знаю во всех подробностях.

Я иду.

Мгновенная мантра, жест, послушно погасшие на миг мысли, шаг…

Через Астрал, увы, нельзя ходить. Ты исчезаешь в своей реальности, появляешься в Астрале, в самом верхнем его слое, и возвращаешься в то же самое место.

Но я не шагнул в Астрал. Меня словно что-то очень сильно толкнуло в грудь, так, что я спиной врезался в стену. Стена сотряслась; хорошо ещё, что устояла. Да и вообще — сотряслось всё здание, от подвалов до чердака и крыши. Грохот раздался такой, словно на пол рухнул пятипудовый сундук, окованный железом.

Народ всполошился, само собой. Каморка моего реципиента ближних соседей не имела — он стремился к понятному при его профессии уединению, но примчались соседи дальние, затарабанили в дверь.

Только этого мне и не хватало.

— Эй! Эгей! Что тут творится⁈ — раздались голоса.

Тьфу на них. Но лучше успокоить сейчас, чем возиться потом с последствиями.

— Ничего тут не творится! — рыкнул я, распахивая дверь. — Чего лезете⁈

Сбежалось их, наверное, с десяток, заполнили весь узкий коридорчик.

— Ничего, гришь? — дюжий бородач, кого я запомнил по «чайной» Марфы, бросил взгляд мне за спину.

На такой мякине меня не купишь. Прежде, чем обернуться, я отступил на шаг, разворачиваясь вполоборота.

Так, интересные дела — на стене, там, где я впечатался в неё спиной, стена обгорела. Здоровенное пятно гари в форме человеческого силуэта. Вот как выглядит «ничего не творится»…

Друзья, не забывайте ставить лайки (это сердечко над словом «нравится») — так Вы поможете книге и нам авторам! Спасибо большое!