Ловкач

Глава 19 Разломы и чудища

Это было словно удар бича. Вот только что мы стояли на зыбкой незримой «земле» Верхнего Астрала, и всё вокруг ещё дышало красотой. Световые медузы продолжали свой тихий хоровод, стаи прозрачных птиц звенели крыльями, жук-страж мерно полз по своей линии, будто никуда не спешил. Только что Савва, забыв обо всём, вертел головой, улыбался, шепча себе под нос: «Чудо чудное, вот оно, диво дивное!»

Я и сам на миг позволил себе вдохнуть ровный ток этого мира. На очень краткий миг наслаждения покоем.

А потом — скрежет, треск в глубинах, и завесы Верхнего Астрала разошлись, явив нам разлом.

— Дядя Ловкач… — Савва остановился, прижавшись ко мне.

Разлом разверзся перед нами. Не чёрный и не белый — мелькали проблески всех цветов сразу, каждый словно пытался задавить все остальные. Линии в нём сплетались, сходились, расходились и рушились, разрушались, тонули в многоцветном мерцании, и от этого зрелища кружилась голова. Понятно стало сразу, что сюда нас привела именно книга со спиральной надписью. Знаки в ней не только символы, это координаты. Мы шагнули в Астрал — и мощь, запасённая на этих страницах, отправила нас, куда указано.

Из глубины послышался гул, отозвавшийся неприятной дрожью в самой сердцевине костей. И тогда разлом зашевелился.

Вверх поднялась тень. Огромная, змеевидная, изгибающаяся во тьме. Я не видел ни глаз, ни пасти, только тело, покрытое непонятными даже мне символами — кольцо за кольцом, уходящее в глубину. Существо было так велико, что само пространство вокруг него сминалось, словно простыня. Тварь лишь приподнялась, обозначив своё присутствие, и вновь нырнула, скрывшись в пучине радужных переливов.

Савву затрясло.

— Дядя… оно ведь не за нами? Оно ведь не вылезет?

Я ответил не сразу. Глядел на зияющую рану и понимал — этот разлом уходит глубоко, до самого Чрева Астрала. А в само Чрево я никогда не спускался. Никогда. До границы доходил, но дальше…

Дальше кончалась та реальность тонкого мира, что мог постичь управляемый логикой разум. Для которого дважды два — четыре, а не три, не пять, и не бочка кваса.

— Не догонит, — сказал я, наконец, нарочито ровно, как что-то совершенно очевидное. — Ей до нас дела нет. Она нас даже и не заметила, змея эта.

И сам понял — это походило на правду.

— А эти… которые за нами там пришли? — не унимался Савва.

Молодец, мальчишка. Головы не теряет, несмотря ни на что.

— Правильно мыслишь, — я похлопал его по плечу. — Нет, и они не смогут. Здесь так не бывает, у каждого в Астрале своя тропка. Только вот если как мы с тобой. А остальные могут хоть до второго пришествия пробовать.

Савва несколько приободрился. Но всё равно едва кивнул, уцепился за меня обеими руками и не отпускал. Впрочем, страх точно не поглотил его, ведь скоро последовал ещё вопрос.

— Дяденька Ловкач… а чем мы тут дышим? И почему ходим по воздуху, аки ангелы Господни? А… они тут тоже есть?

— Может, и есть, — улыбнулся я.

Восторг Саввы не смогла окончательно изгнать даже тварь из разлома. Хотя при одной мысли о ней даже мне становилось несколько не по себе.

— А что мы теперь делать станем, дядя Ловкач?

— Ты — немного помолчишь. И дашь мне подумать.

Савва немедля прикусил язык. Впрочем, я на него не сердился.

Какое-то время я просто стоял, глядя на дышащий силой разлом. Да, он шёл очень глубоко, и это было… неправильно. Так быть не должно. Порядок в тонком мире очень влияет на то, что люди именуют «реальностью», правда, мало кто понимает, как именно это влияние происходит.

Зато сила здесь явно залегала куда плотнее, чем в других местах Верхнего Астрала. Первый раз шагнув туда из каморки Ловкача-первого, я сравнил попытки почерпнуть там силу с тасканием воды решетом. Здесь же её можно было черпать… пригоршнями. Словно воду из прохладного лесного ручья.

Стоя тут, на безопасном отдалении, я чувствовал, как сила вытекает из разлома, словно кровь из рассечённой вены. Можно было тянуть — и я тянул. Осторожно, понемногу, чтобы не сорваться в саму бездну.

И всё же оставаться здесь было безумием.

Слишком уж отчётливо я ощущал чужое шевеление. Нет, это не та исполинская змея, что показалась нам из глубин, а что-то иное. Нечто, что знало, что я здесь, и ждало. Я почти слышал этот беззвучный зов: «Подойди ближе. Посмотри глубже. Возьми больше».

Я сам не заметил, как сделал шаг ближе к предательскому сиянию. Сила текла оттуда густо, тяжело, и рука тянулась к ней сама собой. Зачерпнуть, черпать, пригоршня за пригоршней, нет, наклониться, припасть к ней губами!..

Ещё миг — и я шагну глубже. Время терять нельзя, а эта мощь может стать нашим спасением. С ней я уложу любое количество врагов.

Савва вдруг дёрнул меня за рукав:

— Дядя!.. Не надо! — голос сорвался, в нём была не просто тревога — ужас. — Дядь, там… такое… Вон — смотри!..

Я уже хотел было сказать мальчишке, чтобы не дрожал попусту, но тут и сам заметил.

Там, на краю разлома, из клубящегося тумана проступала фигура. Человеческая — или то, что от неё осталось. Замершая, белая, словно высеченная из огромного соляного монолита. Руки раскинуты, голова склонена вперёд, лицо застыло в странной гримасе — и чем дольше я вглядывался, тем яснее становилось: я его знаю. Черты знакомы, точно отражение из прошлого… вот только из чьего?

Я сделал полшага ближе, и сердце ухнуло. Нет, это уже был не человек. Это была скала. Уродливая, застывшая у края бездны, и в ней — тело, сделавшееся словно каменным.

И я понял: он тоже когда-то тянулся к этой силе. Думал, что берёт её понемногу, осторожно. Думал, что дармовая вода в пещере — великое благословение. Не заметил, как окостенел, как замер навеки, став частью сталактита.

— Дядя! Дядя Ловкач!.. — Сапожок повис у меня на плечах, отчаянно пытаясь удержать.

Я, оказывается, сделал ещё несколько шагов к краю бездны, которая — как и положено в Астрале — вдруг оказалась совсем рядом.

— Дядя, остановись!..

Я встряхнулся, сбрасывая морок. Положил ладонь на плечо Савве.

— Правильно боишься, малец. Тут не сила ждёт, тут ловушка. Нам пока рано.

И мы оба отступили — от трещины, от застывшего каменного призрака, от собственного соблазна.

— Нет, милок, на этот крючок не поймаешь, — я показал фигу неведомому ловцу.

Уж слишком легко можно было бы поддаться. Решить, что вбирать в себя силу можно бесконечно и невозбранно.

Мы отходили, отдалялись от разлома, а я не мог не думать — кто же меня сюда направил? Я сам? Выходит, тот я знал, что здесь существует такой вот разлом? Вполне возможно. Но что дальше? В одиночку с этим разломом с его прорвой силы и круговертью цветов я ничего не сделаю. Так для чего же я здесь? Чтобы найти эту раскрывшуюся бездну? Чтобы… воспользоваться ею? Или всё-таки закрыть? Но как?..

Нет, здесь мне этого всё равно не решить. Надо возвращаться.

Я похлопал Савву по плечу:

— Пора домой.

Он взглянул на меня с облегчением, хотя и всё ещё косился на переливы разлома.

— А с этим что будет? — спросил он вполголоса, словно боялся, что бездна услышит.

— Кто-то должен закрыть. Или хотя бы удержать. Но это — не наше дело. Пока не наше, — ответил я.

Мы уже готовились шагнуть прочь, туда, где дорожки вели к выходу, к самой границе тонкого мира. Но слова спиральной надписи всплыли перед глазами сами, будто сплелись из огоньков и искр: «Главное: не оставляй Завязи без кода».

Я сжал зубы. Верно. Завязь… всегда ядро Узла. То, с чего он начинается. Завязь задаёт структуру. Если оставить Завязь пустой, без кода — Узел рвётся, и тогда появляется вот такое, как этот разлом. А чтобы его закрыть, затянуть, восстановить порядок Верхнего Астрала, нужны усилия десятков (а может, и сотен) менталистов.

Потому что в таком разломе могут обитать не только исполинские змеи, которым нет дела до посторонних, лишь бы их не трогали.

Выходит, кто-то уже учинил это — кое-как, не умея и не понимая, заложил Завязь, но так и не понял, как с ней обращаться. И теперь…

Но разбираться будет потом. Сейчас — назад, в Петербург. У меня там свои узлы, куда важнее любых астральных.

— Дядь Ловкач… а мы когда вернёмся — мы куда вернёмся? Прямо домой, да? И мы так из любой ловушки уходить сможем? — щёки Саввы раскраснелись.

Я хмыкнул.

— Нет, Сапожок, так не выйдет. Вернёмся мы туда же, откуда вышли. В то же книгохранилище.

— Так ведь там же стража! — глаза его округлились.

Словно он хотел сказать: так зачем же прыгали сюда, если сейчас так и сяк попадём им в лапы?

— Стража, — кивнул я. — Только на любую стражу, приятель, у нас есть своя хитрость. Как на каждый замок отмычка у нас найдётся. Держись меня. Если что — уходи через вентиляцию. Или через коллектор, куда сможешь. Я их на себя возьму.

— А я?

— А тебя я потом найду, — закончил я с неколебимой уверенностью.

Мы сделали шаг.

Из Астрала мы вывалились, словно из хрустального царства света — в тёмное подземелье. Впрочем, на сей раз оно почти так и было. И первое, что я услыхал — было дружное «Ни с места!» разом несколькими голосами.

Мы с Саввой оказались в самой середине древлехранилища, сейчас ярко освещённого. Нас окружали со всех сторон. И отнюдь не жандармы с околоточными или городовыми — теми, что не гнушаются брать по пяти рублей в месяц с девушек лёгкого поведения, зарабатывающих на их участках.

Стража ждала. Настоящая стража. «Монахи» с их аппаратами за плечами, готовые выплеснуть алое парализующее нечто; их соратники, на вид сущие громилы — а я помнил, насколько нечувствительны они были к боли.

Они знали: деваться нам некуда.

Савва вцепился в мешок с книгами. Мешок дрожал, словно живой.

В единый миг я охватил всё взглядом — «монахи», громилы, четверо мрачного вида мужчин в форменных мундирах Охранного отделения, явно менталисты.

А впереди них застыл любезнейший Сергий Леонтьевич собственной персоной.

— Ловкач, — сказал Сергий ровно, без спешки. — Не надо делать глупостей. Отдай то, что забрал — и останешься жив. Не на свободе, понятное дело, но жив.

Он вскинул руку с перстнем. Зелёный камень мерцал в полной боевой готовности.

Приказов чинуша пока не отдавал, но медные трубы за спинами «монахов» дружно полыхнули алым.

Я ощутил давление на виски, сперва лёгкое, потом — будто кто-то стал зажимать мне горло невидимой рукой. Поле зрения сужалось, пальцы цепенели. Савва сжал мешок так, что побелели ладони.

Но и я был уже не то, что всего несколько дней назад. Силу дали разлом и книги — и я встретил парализующий удар своим собственным щитом, удерживая его, не давая потерять баланс и инициировать распад со взрывом всей библиотеки.

Я поднял руку — и весь зал разом застыл.

— Советую, Сергий Леонтьевич, совет свой обратить на себя, — сказал я негромко, но так, чтобы услышали все. — Никому не дёргаться. Вы же понимаете, что у меня в руках?.. Стоит одну из этих книжиц уронить или даже просто дунуть на них, и ваш погреб превратится в астральный костёр. Хранилище полетит к демонам, и вы вместе с ним. Готовы предстать перед Создателем?

Ответом была тишина. Медные трубы «монахов» яростно сияли, давление нарастало, но щит мой держался.

Сергий и его менталисты быстро переглянулись. Они, похоже, ещё сомневались, что я не блефую.

Я чуть наклонил мешок, который пока что неловко держал за один край — и в ответ раздалось резкое гудение, будто орган разом взял все до единой фальшивые ноты. У меня заломило виски, зато все мои противники, не исключая и «монахов», отступили на шаг.

— Умники, — ухмыльнулся я. — Вот так и стойте там. И никто не пострадает.

Но и Сергий показал, что не лыком шит; одна безмолвная команда, и все его монахи, все его громилы ринулись на нас с Саввой.

Мой щит отлично держал астральную атаку, но остановить то, что из плоти и крови, не мог.

Я встретил их так, как мог и умел. Сила Астрала пошла не в разрушительные чары, а в моё тело. Я сражался, как и с бандитами Мигеля там, в лавре — поворотом ушёл с линии атаки первого из монахов, а кулак мой врезался тому в аппарат; кулак, облачённый в незримую перчатку силы.

Хруст, треск, железо сминается. «Монах» падает, а я уже разворачиваюсь навстречу остальным. Они бьют — быстро, тяжело, приходится уклоняться и уворачиваться. Да, они быстрее любого человеческого противника.

Я опрокидываю второго, третьему выламываю руку — памятуя про их выносливость, посильнее рву ему плечо. И убеждаюсь — это не человек, во всяком случае, сейчас это уже не человек.

Очередной монах прыгает на меня с размаху — и в этот миг щит мой, налитый силой разлома, бьет в ответ. Не огнём и не клинком, а давящей тяжестью. На миг всё хранилище содрогнулось, книги в шкафах загудели, будто хор мёртвых голосов, и казалось — ещё одно усилие, и всё здесь сейчас рухнет в бездну.

Все застыли. Даже Сергий Леонтьевич. Его перстень мигнул зелёным, но он не решился извергнуть ещё и силу из камня — слишком близка была катастрофа.

Я стоял среди полок, гудящих, словно пчелиные рои, стиснув тяжелый мешок, и смотрел прямо в глаза чиновнику.

— Ваш ход, милостивый государь, — выдохнул я. — Как видите, просто громил, чтобы справиться со мной, уже недостаточно.

И на долю мгновения мне показалось, что он улыбнулся. Тонко, холодно.

— Мой ход… — повторил он.

Сдавленно вскрикнул Савва. Одному из последних монахов удалось до него дотянуться. Сапожок успел выхватить свой нож из-за голенища, и лезвие рассекло громиле руку, но тот даже не вздрогнул.

— Отпусти мальчишку, — прохрипел я, высоко поднимая мешок.

Подхватил я его спешно, неосновательно, и теперь ткань рвалась из пальцев под весом книг.

— Ловкач, ты спятил, — Сергий Леонтьевич сжал кулаки.

Камень в его перстне пульсировал. Он пытался удержать книги в балансе, успокоить их, словно живых существ.

— Увидим, — злорадно бросил я и встряхнул мешок.

Одна из книг выпала, нырнув в открытое горло мешка, и стукнулась об пол. Переплёт распахнулся словно сам собой, по линиям и схемам побежали алые огненные струйки, повалил едкий дым.

Дым тянулся жгучими клубами, буквы на страницах вспыхивали одна за другой, как раскалённые угли, и сам воздух дрожал, готовый разорваться.

— Убирай от него руки! — рявкнул я.

Громила, державший Савву, колебался лишь миг — и всё же выпустил его. Сапожок бросился ко мне, прижимая к груди свой нож, как последнюю защиту.

Сергий шагнул вперёд, и перстень на его руке блеснул так, что на миг вся библиотека наполнилась зелёным сиянием. Но даже он не рискнул довести атаку до конца — книга у моих ног гудела, как раскалённая печь, и любой неверный жест мог взорвать весь подвал вместе с нами.

— Вот и отлично, — процедил я. — Мы выходим.

Я подхватил Савву за костлявое плечо, рывком забросил мешок на плечо и, пользуясь оцепенением, рванул к пролому в полу. Дым резал глаза, гул становился всё громче, и никто не решился преградить нам дорогу.

Последнее, что я видел, уже спрыгивая вниз — лицо Сергия в колеблющемся сиянии перстня; холодное и, несмотря ни на что, уверенное, что эта партия ещё не окончена.

Тяжёлые портьеры опущены, свечи чадят; на столе развернуто письмо на толстой бумаге.

Князь Иван Михайлович Шуйский восседал, ссутулившись, словно старый сокол, и зачитывает вслух:

— 'Князь-батюшка,

имею честь уведомить, что Куракины и Голицыны не токмо что положили глаз на Охтинский Узел, но и пустили слухи в охранном отделении: будто бы именно Рюриковичи помогают Ловкачу скрываться и ведут через него тайные переговоры с демонами Астрала.

Если сие дойдет до ушей государевых чинов, первым виновным назовут именно Ваш славный дом.

Более того, достоверно осведомленные люди шепчут, что в куракинской резиденции хранится целая подборка бумаг, списков и свидетельств, из коих будто бы явствует, что Шуйские нарушали равновесие и новые Завязи заполучить пытались, для чего опыты запретные с Узлами производили. И сии бумаги могут быть предъявлены имперской охраной службе в любой миг.

Верный слуга, холоп Ваш Мигелька'.

Голос его дрожит, но не от слабости — от гнева.

— Вот до чего дожили, бояре мои! — бросает он, сверкая глазами. — Нас, Шуйских, единственных царствовавших на Руси из Рюриковичей, после Грозного, — изменниками выставить хотят!

Старые доверенные слуги и родственники князя сидят по лавкам вдоль стен, не смея поднять глаз.

— Князь-батюшка, может, пустые то речи? — осторожно подаёт голос двоюродный племянник. — Мало ли, кто чего пишет… Может, и нет никаких бумаг нигде?

Шуйский ударяет ладонью по столу так, что чернила разливаются:

— Нет, голубчик! Не пустые. Это дело прямое: если бумаги впрямь у Куракиных есть, то в Питере нас, Шуйских, завтра же осрамят! Власть боярская пошатнётся, а Узлы все пойдут к Гедиминовичам!

— Да, дядюшка, — не уступает племянник, — но, может, к тем Куракиным послать человека бы, сесть рядком, поговорить ладком… пока же бумаг-то поносных никто и в глаза не видывал!

— Что⁈ Вот уж дудки! — выходит из себя старый князь. — Чтобы мы перед ляхами этими унижалися? От Гедимина они, якобы! Да кто такой этот Гедимин⁈.., а бумаги мы с них стребуем. Ох, стребуем!.. По всей форме они ответ нам дадут!

На сём он встаёт, высоко поднимая письмо:

— А коли так, мы ждать не станем. Пусть лучше клан Рюриковичей первым покажет зубы. Пусть ведают — старина ещё жива, и честь Шуйских не продаётся!

Гул одобрения разносится по горнице.

Особняк Куракиных сияет электрическим светом; в бальной зале горят хрустальные люстры, блестят бокалы — французский хрусталь от Baccarat. В кресле, откинувшись на спинку, сидит Аркадий Голицын. На коленях у него — тонкий конверт с прямым, почти чиновничьим почерком.

Он не читает вслух; он изучает страницу молча, скользя глазами по строчкам, и тонкая улыбка играет на его губах. Потом он бросает письмо на стол, и оно мягко скользит по полированному дереву, останавливаясь рядом с бокалом вина.

— Ну вот, господа, — произносит он, — старик Шуйский решил действовать. В охранном отделении уже ходят слухи, будто вы, князья Куракины, укрываете Ловкача, торгуетесь через него с астральными силами. Более того, у него якобы есть «документы» на нас.

Младший из Куракиных, Михаил, тянется и подхватывает письмо двумя пальцами, принимаясь перечитывать.

'Ваши светлости,

вынужден известить: Шуйский перешел к активным действиям. По достоверным сведениям, старый князь собрал у себя людей Одоевских и Ростовских, обсуждая планы против Вашего рода.

В качестве предлога хотят использовать Ловкача: будто он — человек Куракиных, Вами он подпущен был к Охтинскому узлу. Через него же Вы, ваши светлости, мол, ведёте дела с запретными сущностями Астрала, нарушая установленные имперские уложения. Необходимые документы якобы уже в руках Шуйского. Достоверность поклёпу сему на вас наводит и тот факт, что оный Ловкач — не от мира сего. Природа его иная, нежели у нас, грешных.

Цель экзерциций сиих понятна — опорочив ваши светлости, разгромить клан Гедиминовичей, навек закрепив Узыл под своей властью.

Я знаю, что Вы умеете действовать быстро. Могу передать, где именно и когда будут люди Шуйского, и тогда инициатива останется за Вами.

Ожидаю Вашего решения.

Искренне преданный Вам — Мигель'.

Аркадий пристально смотрит на щёгольски одетых князей, похожих больше на дипломатов.

— Если это дойдёт до инстанций, виновными объявят именно нас. А бумаги — подложные или нет — сыграют свою роль. Охранка давно точит на вас зубы, господа.

— Хитро, — шипит сквозь зубы старший Куракин, Владимир Александрович, яростно протирая пенсне. — Старик выставит нас изменниками, а сам поднимет знамя Рюриковичей, словно на дворе снова шестнадцатый век!

— Именно, — кивает Владимир. — И потому ждать мы не станем. Если компромат у него в доме — его надо достать. Если нет — пусть он сам боится, что мы придём за ним.

Он берёт бокал, делает с усмешкой небольшой глоток:

— Шуйские хотят войны кланов? Что ж, мы им её дадим. Но не по-старому, с дубинами и саблями, а быстро, деловито, так, чтобы утром в газетах уже написали, кто хозяин.

Князья переглядываются. В их взглядах блестит азарт, не страх.

Аркадий же отбивает хитрую мелодию пальцами по столу:

— Господа, господа. Начинать свару в имперской столице — разумно ли? Пусть себе думают, что Ловкач — наш или их. Это не столь важно. Важно, чтобы завтра Петербург видел: Рюриковичи — прошлое. А Куракины и Голицыны — будущее.

— Вот потому, что мы — будущее, мы Шуйскому и покажем! — решительно произносит Владимир Куракин.

Аркадий, подняв одну бровь, ничего больше на это не отвечает.