Ловкач

Глава 14 Лекарка и тайны

— О цене поговорим, когда малой поправится, — отрезал я.

— Поговорим, поговорим… — баба Вера на меня не смотрела, щупала Саввину грудь, надавливала то здесь, то там. Что-то ей там явно не нравилось.

— Так какого ж нечистого духа ты к Узлу попёрся, а, Ловкач? Ещё и с постреленком этим. Спрашивала уже, да ты не ответил, побрезговал, видать. Будто не ведаешь, что и княжья стража там стоит, и ухорезы Голицына Аркашки, чтоб его приподняло да шлёпнуло, в тех местах шарят. Не говоря уж про охранку. О них ты тоже забыл? — сердито выговаривала она мне, не переставая при этом пальпировать, как сказали бы доктора, грудь, живот и рёбра Саввы.

Второй раз поминают при мне этого Голицына. Тут память первичного Ловкача не подвела, подсказала — мол, младший отпрыск княжеского рода, старинного, но не из Рюриковичей, не из природных князей; из над-клана Гедиминовичей. Слыл этот Аркадий изрядным повесой, богатым бездельником и шалопаем, правда, занимался и другими, куда менее известными вещами.

Немного подумав, я решил ничего про «Детский хор» и их Профессора не рассказывать. Не бабкино это дело. Не надо ей этого знать. А вот про охранку — это было уже интереснее.

— Ты же знаешь, баба Вера, я человек рисковый. А малого учить надо. Не за партами, а в настоящем деле.

— Вот и доучился, — продолжала ворчать бабка. — Доволен теперь?

— Нет, — сказал я сухо. — Потому к тебе и пришёл. Но кто Узлов боится, тот и через границу не ходит. У того и силы нет. И ничего нет.

— А кто помрёт, у того совсем ничего не будет! — гаркнула вдруг бабка. — Гроб да саван, шесть досок!..

— Восемь, — злорадно поправил я. — Восемь досок. В головах и в ногах забыла.

— Тьфу на тебя, Ловкач!.. Нашёл время!.. — она фыркнула, продолжая ощупывать Савву.

Она ощупывала, а я напряжённо размышлял.

«Детский хор». Группа, с которой, по словам Сергия Леонтьевича, был как-то связан исходный Ловкач. А «профессор»? Уж не тот ли главарь с бородкой, ухоженный да гладкий, с правильной речью, и впрямь университетскому профессору впору? Что там ещё было о приключениях Ловкача на Петербургской стороне, с исчезновением сигнатуры?..

Исчезновение сигнатуры…

Кажется, именно в тот момент я и появился в сём мире.

Но за исходным Ловкачом явно следили. Или не за ним, но за какими-то проявлениями Астрала — и погнались за ним.

Так или иначе, с этими «хористами», чувствовал я, мне ещё предстоит переведаться. Но пока…

Тут Савва вновь задрожал, его затрясло, будто лихорадка вернулась с тройной силой. Он, только что лежавший спокойно, будто в здоровом сне, теперь заскрёб ногтями по лавке, глаза закатились, из горла вырвался сип.

— Ах ты, бисова душа… — скрипнула зубами целительница. — Корешок где-то остался, глубоко вцепился… Метка, она таких, как Сапожок, любит… которые ещё силу свою не осознали.

И тут права бабка.

— Что теперь? Чем можно помочь?

Она поджала губы, ответила нехотя:

— Говорю ж, корешок там, глубоко, жилу в нутро пустил. Придётся… хоть и не по душе мне это… Марью-искусницу звать надо.

Я нахмурился.

— Кто ещё такая?

Бабка недовольно дернула плечом.

— Молодая деваха. В травах не смыслит, в отварах не разумеет. Но когда метка успела корни пустить… тут уж она разбирается. Видит, где сидит зацепка. Найдёт — а уж я выжгу. Ты б ещё больше малого вкруг Узла-то того проклятущего водил…

Я пропустил её укол мимо ушей:

— Значит, надо звать эту твою Марью. А пойдёт она к нам сюда, в такое время-то? Спить ведь небось, десятый сон видит?

Баба Вера по-прежнему хмурилась.

— Спать-то спит. Да только, кому по-настоящему нужно, всегда её добудиться сможет.

Я сжал кулаки.

— Значит, пусть Марья-искусница будет. Только смотри, баба Вера, если Сапожок того…

— Тс-с! — обрезала она, подняв палец. — Угрозами твоими мне дитё не вытащить. Тихо будь, Ловкач. И без того силы на волоске.

Савва меж тем стонал, губы совсем посинели. Ему явно становилось хуже.

— Гвоздь! — резко крикнула Вера Филипповна, и верзила мигом вскочил на ноги.

— Ступай за Марьей-искусницей. Живо.

Тот лишь кивнул и вышел, аккуратно прикрыв дверь.

Я прищурился.

— Вижу, тебе эта Марья не по душе. Отчего ж? Только ль оттого, что трав не знает?

Вера Филипповна только скривилась..

— Потому что путей старых, наших путей не знает и не любит. Нос задирает, а в травах понимает не больше, чем кошка в молитве, — цедила старуха слова сквозь зубы, словно что-то кислое жевала. — И вообще, взялась невесть откуда. Никто из старых, правильных воров её не знает. Думали сперва — заслана от Охранного отделения, филёрша, подсадная. Да вот, гляди, никого ведь так и не заложила. Кого из правильных блатных пользовала — никто не загремел под фанфары.

Травница покачала головой, тяжело вздохнула.

— А всё равно до конца веры ей нет. Ты тоже не доверяй, Ловкач. Не советую.

Я скрестил руки на груди.

— А всё же зовёшь.

— А куда деваться? — отрезала баба Вера. — С Саввы ворсина сама не выйдет, тут глаз особый нужен. Глаз, только чтоб не трогала. А уж я потом корень выжгу, как и сказала.

Она вернулась к Савве, поправила одеяло на его худых плечах, прижала ладонь к его груди и шепнула что-то едва слышно — то ли молитву, то ли заклятье.

Я стоял, молчал. Внутри всё клокотало: злость на старуху, тревога за мальца и любопытство — кто же такая эта Марья, что её и боятся, и зовут, когда уже совсем прижало.

Время тянулось мучительно-медленно. Баба Вера не отходила от Саввы, впавшего в горячечное забытье; давала ему дышать острым паром, поднимавшимся над её смесями, пару раз влила ему в посиневшие губы какой-то отвар. Лучше малому не становилось, но и хуже — тоже.

Прошло где-то с час, когда дверь со скрипом отворилась, и в проёме показался Гвоздь. За его широкой спиной — женская фигура. Он отступил в сторону, пропуская её вперёд.

Вошла высокая девушка — прямая, статная, с точёными чертами лица. Красавица, что и говорить. Лицо белое, как фарфор, медно-рыжие волосы собраны в тугой узел, шаг уверенный, будто не в трущобный домик пришла, а в гостиную какого-нибудь особняка на Литейном. Одета скромно, но добротно — длинная юбка до пят, глухая блуза, жакет на плечах по ночному холодку. Руки в тонких перчатках.

Но глаза… В глазах не было ни тепла, ни участия. Тёмные, колючие, они сразу прошлись по комнате, скользнули по Савве, задержались на мне, и во взгляде том было только холодное любопытство, как у врача на вскрытии.

— Ну, здравствуйте, — протянула она негромко, но так, что сразу стало ясно, кто тут главная. Голос бархатный и в то же время какой-то насмешливый. — Опять у вас беда.

Вера Филипповна зыркнула исподлобья.

— Не «у нас», а у малого. И смотри, девка, без своих закидонов. Дело серьёзное. Он вот, — кивнула на меня, — тебе заплатит. Золотым империалом.

Ого! Дорого ж берёт эта лекарка!..

Марья-искусница в ответ чуть приподняла подбородок, губы её тронула улыбка — надменная, холодная.

— А я разве шучу? Я своё дело знаю. Империал — цена хорошая, правильная. Так заплатишь? — она взглянула на меня.

Будто знала, что бабка и не спросила, прежде чем ей сказать.

— Заплачу, — холодно ответил я. Сунул руку в карман, извлёк монету. Положил на край стола.

Марья бросила беглый взгляд, кивнула.

— Всё верно. Ну, отойдите тогда, место дайте! Я начинаю.

Она прошла ближе, броская, вызывающая, опасная. Как лезвие ножа, прячущееся в золотых узорных ножнах.

Я поднялся с лавки, да и баба Вера сделала два шага к столу. Смотря за тем, как надменная девица подходит к Сапожку, я невольно сжал кулаки.

— Это и есть твоя Марья-искусница? — спросил я хмуро.

— Она самая, — буркнула Вера Филипповна. — Ишь, нос-то задирает как!.. Оттого и доверия ей мало, я ж тебе говорила.

Марья усмехнулась, явно услышав.

— Доверие, недоверие… пустые всё это слова. А меня всё равно зовёте, едва кто метку поглубже поймает. Так что оставьте разговоры. Спасать будем вашего мальца.

И она склонилась над лавкой, молча рассматривая Сапожка, будто какую диковину из тёмных вод. Савва дышал хрипло, губы синели, на висках блестел пот. Девушка присела рядом — плавно, будто не торопясь вовсе, и протянула ладонь, но не коснулась. Лишь провела рукой в воздухе, на пару вершков выше груди мальца.

Баба Вера зорко, как коршун, следила за её движениями.

— Гляди-ка, — тихо сказала она, и голос её был одновременно и мягким, и холодным. — И впрямь сильная метка. Корень пустила, да быстро, да крепко!.. Глубоко, в самое нутро.

Савва застонал, дёрнулся, словно почувствовал прикосновение.

— Ты его не трогай! — шагнул я ближе.

Марья вскинула на меня глаза, во взгляде мелькнула усмешка.

— О, защитник… Сам пацана удерживать станешь? Тут не руками спасают, а верным глазом. У тебя его нет.

— А у тебя есть, что ли? — процедил я.

Она кивнула, не сводя взгляда с мальца. Опустились лишь на миг длинные ресницы.

— У меня-то есть. Я вижу, где метка сидит. И вижу, куда она тянется, куда по жилам ползёт, по телу. Ты не видишь — вот и молчи.

— Девка права, — буркнула сердито Вера Филипповна, поправляя угли в жаровне. — Она корень найдёт. А я — я уже выжгу. Но без неё — никак.

Марья медленно провела рукой вдоль туловища Саввы, остановилась пониже рёбер, чуть прищурилась.

— Вот он, корень… — выдохнула. — Сидит тут, под рёбрами. Вцепился, как пиявка.

Ладонь её так и замерла над впалым Саввиным животом. Мальчишка вскрикнул, выгнулся дугой, изо рта его брызнула новая струйка фиолетовой пены.

Марья даже не дрогнула. Только поведала нам свысока, по-учительски:

— Видите? Отзывается. Корень живой. Надо будет вытянуть его, но осторожно — иначе внутренности все порвёт. Не хочет вылезать.

Я шагнул ближе, но Вера Филипповна вскинула руку.

— Не мешай!

Сама она стояла снова тут, у стола, и глаз не сводила с гостьи и пациента. Я остановился, стиснув зубы.

Марья поднялась, медленно отряхнула ладони, будто на них и впрямь что-то осталось.

— Готовь угли, баба Вера. Я укажу, где жечь.

Вера Филипповна губы поджала, но за травы взялась.

— Видишь, Ловкач? Вот и приходится на эту барыню-ледышку полагаться. Перчаток и то не снимет, не по чину, видать!

А Марья, не оборачиваясь, усмехнулась:

— Надменность — это когда рожу умную корчишь, а взаправду и не знаешь, что делать. А я знаю. И перчатки сниму. Когда нужно будет.

Она застыла, чуть склонив голову набок, и взгляд её был таким острым, что мне чудилось — она видит не кожу, не плоть, а внутренности Саввы, жилы и кости, охваченные фиолетовым огнём. Снова протянула руку над Саввой — теперь пальцы не были так расслаблены, а чуть подрагивали, будто прощупывая некую ткань, невидимую материю. А потом положила ладонь прямо Савве на живот.

Я кинул взгляд на бабу Веру — та только зубы сжала и ничего не говорила. Ладно же.

— Сейчас точнее скажу, — молвила она ровно; ладонь её медленно ползла по Саввиной коже. — Правее… выше… нет, левее… ага! Тут! — палец вдавился в бок мальчишки, под нижнее ребро. — Именно здесь, баба Вера. Где руку держу. Если просто травами травить — расползётся. Ты выжигать собиралась — выжигай, пока я его держу, корень этот!

Голос её теперь казался не просто ледяным, он обрёл удивительный чистый звон.

— Не учи учёную, — буркнула Вера Филипповна, уже ставя на жаровню железную плошку. Вновь бросала в неё пучки сухих трав, всыпала тёмные порошки из скляниц с притёртыми пробками, бормоча сквозь зубы:

— Полынь горькая — чтоб сердце стянуло, не разорвалось…

— Змиево семя — огнём корень прижечь.

— Красавки-бешаницы корень — чтобы тьму на свет вытолкнуть.

— Вороний глаз — корень тот ухватить.

— Болиголов в малости — чтоб хворь замерла и дыханье себе ж перебила.

Достала из отдельной склянки порошок — странный, белёсый, как пепел.

— Костяная мука, — пробормотала. — Из ребра утопленника. Пусть чужой корень задохнётся, как тот в воде.

Следом вытянула свёрток в чёрной тряпице. Внутри оказалась засохшая лапка летучей мыши.

— Летуча смерть, ночная стража… укажи дорогу изнутри.

Марья же молчала, только губы скривила с усмешкой, будто ей и знакомы были эти средства, и смешны одновременно. Молчала и держала палец там же, не отрывая ни на малейший миг.

Баба Вера не обращала внимания, продолжая добавлять новые ингредиенты:

— Воронец красный — яд и оберег в одном, чтоб корешок не расползся.

— Жгучий корень огневицы — прожечь жилы.

— Смола ладанника — запечатать после, чтоб следа не осталось.

Савва стонал и извивался, а я сжимал его за плечи, чувствуя, как под ладонями мальчишка горит, словно в огне.

— Терпи, малой, — прорычала баба Вера. — Терпи! Иначе сожрёт тебя корешок!..

Пахло так, что глаза заслезились, но травница не обращала внимания.

— Ты держи малого крепко, Ловкач, — приказала она. — Как дёрнется — не отпускай.

Савва весь дрожал, губы сделались как у покойника, дыхание прерывалось.

Марья же вдруг стянула правую перчатку, открытую ладонь опустила ему на грудь. Савва вскрикнул и выгнулся, словно она касалась его не тонкой белой ручкой, а раскалённым железом. Я дёрнулся оттолкнуть её руку, но она посмотрела на меня — спокойно, холодно.

— Не мешай. Я держу его с этой стороны. А ты держи с той.

Вера Филипповна, ещё крепче скрутив губы в узелок, кинула в разогретую плошку несколько угольков; над посудиной уже поднимался густой дым — горький, едкий. Вот упала туда ещё щепоть очередного порошка, и дым пошёл густо-фиолетовый, словно повторяя цвет заразы.

— Под нос ему, — велела бабка. — Пусть дышит!..

Гвоздь схватил горячую плошку кузнечными клещами, подставил Савве. Тот закашлялся, но дым втянул в себя. И тут Марья резко вдавила два пальца мальчишке в живот, в левое подреберье.

Савва закричал — так, что у меня сердце оборвалось. Изо рта его опять брызнула пена, густая, с тёмными прожилками. Она стекала по подбородку, капала на пол, и там, где касалась досок, шипела, оставляя тёмные подпалины.

— Держи! — рявкнула Вера. — Вот оно, вот! Ещё! Гвоздь! Таз лучше держи!.. Горит, нечисть проклятущая!..

Марья словно удерживала у Саввы под кожей что-то невидимое: пальцы её дрожали, по белым вискам проступил пот, отчего рыжие завитки у лица казались огнём ярким, но взгляд оставался холодным и сосредоточенным.

— Ещё немного… — прошипела она. — Вижу корень… Горит, да, баба Вера!.. Дожигай!..

Савва забился в конвульсиях, я почти прижимал его к стене.

Вера Филипповна вдруг сунула руку прямо в плошку, двумя пальцами, безо всяких щипцов, выхватила рдеющий уголёк, резко прижала Савве прямо там, куда указывала Марья. Савва завыл — а я у видел, как уголь проходит через кожу, погружаясь в тело, а вокруг него обвивается что-то вроде длинного, тонкого отвратительного червя гнусно-фиолетового цвета. Червь дымился, распадаясь пеплом; Савва судорожно дёрнулся, его словно схватила за шиворот незримая рука, крепко тряхнув. Изо рта его, вместе с пеной, вырвался плотный и крупный, с кулак, сгусток тёмной, лилово-чёрной слизи. Сгусток плюхнулся в таз, шипя и извиваясь, как живой.

Марья резко отдёрнула руку, но глаза её наблюдали всё так же холодно.

— Вот он, корешок; добивай теперь, баба Вера.

Вера Филипповна резко опрокинула тлеющую смесь смесь с углями из плошки прямо на сгусток слизи, обсыпав его всего. Раздался треск, будто стекло лопнуло, тварь взвизгнула — высоко, режуще и начала распадаться, дёргаясь в конвульсиях, пока не остался лишь тёмный след на медном дне таза.

В комнате воцарилась тишина. Только Савва дышал часто и прерывисто, но уже без хрипа. На щеки его понемногу возвращался цвет.

Я вытер пот со лба.

— Ну?..

Вера Филипповна устало опустилась на табурет, перекрестилась.

— Жить будет. Но не сразу оклемается. Сил уж больно много ушло.

Марья встала, выпрямилась, словно всё это её вовсе не касалось, и посмотрела на меня — в упор, без улыбки. Медленно натянула обратно правую перчатку.

— Благодарности не жду, мне империала достаточно. Моё дело было корень найти. Остальное — уже ваше.

Я подался ближе к Савве. Он лежал без сил, глаза полуприкрыты, но дыхание сделалось почти совсем ровным, хрипы исчезли. Лицо порозовело, с губ сошла жуткая синева.

— Жить будет, — повторила Вера Филипповна, наклонившись вперёд и тяжело опершись локтями на колени. — Но не радуйся раньше времени, Ловкач. Метка-то своё уже сделала.

Я нахмурился.

— Что это значит? Ты ж только что корень выжгла.

Она прищурилась, глядя на меня почти с жалостью.

— Корень выжгла, да рубец на жизнь его останется. Слабое место. Будет дрянь эта знать, где путь-дорожка протоптана, будет пытаться вернуться. Ворс, он ведь клеймо ставит: раз коснулся — всё, чужим станешь.

Марья усмехнулась уголком губ.

— Вот тут баба Вера права. Метка Савву теперь навсегда отметила. Не уйдёт.

Я резко поднял голову на неё.

— Что значит — навсегда?

Марья глянула прямо в глаза — спокойно, почти с интересом.

— То и значит. Мальчишку твоего теперь многим, кому не надо, легче заметить будет. И уж ты решай сам: таскать за собой такую ношу или оставить, пока не поздно.

У меня сжались кулаки, но я промолчал. Савва застонал и шевельнулся, будто услышав её слова.

Вера Филипповна тяжко вздохнула, поправила на нём одеяло.

— Спорить бесполезно. Жить будет — и то ладно. А там уж сам решай, Ловкач. Но помни: грязь эта своих жертв не забывает.

В горнице снова воцарилась тишина, только потрескивали угли в остывающей жаровне да тяжёлое дыхание мальца было слышно в полутьме.

Я смотрел на Савву. Кажется, что паренек просто спит, дышит ровно, и губы не синеют больше, и лицо не бледно, но…

Метка. Клеймо. Чужая печать, как назло, отпечаталась именно на нём.

«Оставить», — шептал холодный голос рассудка. Так проще. Так безопаснее. Мир сам подсказывает — избавься от слабого звена.

Но я уже знал: не оставлю. Не потому, что великодушный или добрый. Просто — мой он. Сапожок. И пока он дышит рядом, я не отдам его никому.

Марья всё ещё стояла здесь, прямая, надменная, словно королева в этой лачуге. Её глаза говорили: «Откажись, пока не поздно».

Вера Филипповна устало потирала виски, качала головой: «Беда впереди».

А я только плотнее сжал кулаки.

— Я его не брошу, — сказал себе тихо, едва шевеля губами. — Хоть ворс, хоть Узлы, хоть сам Лигуор!..

Сказал — и сам удивился. Лигуор к чему сюда?.. Он мне разве враг?

«А разве нет? — сказал мне кто-то моим собственным голосом. — Что едва не убило Сапожка?..»

Савва зашевелился, и я наклонился ближе. Он спал, но рука его, слабо дрожа, ухватила мой рукав и не отпускала.

Я накрыл его ладонь своей — и понял: да, беда впереди. Но она будет нашей общей бедой.

От автора:

Я вернулся, когда обо мне уже забыли

Магия выродилась, духи стихий стали монстрами

А аристократам на всё наплевать

Пора показать всем настоящее волшебство!

https://author.today/reader/450452