Ловкач

Глава 27 Щит и меч

Город закончился незаметно — и началась Охта.

Перекошенные домишки, заросшие огороды, пустынные улицы. Здесь ничего не изменилось, во всяком случае, на первый взгляд. Пусто и мёртво — даже в воздухе стояла неживая тишь, не слышно ни мухи, ни комариного звона.

Мы добрались без всяких происшествий — легко, слишком легко. Всё словно остановилось, я не слышал больше приближающихся шагов в Астрале, не видел соглядатаев. Словно все — и князья, и охранка, и Мигель с «Детским хором» — разом забыли обо мне. А забыть эти цепкие люди никак не могли. Следовательно, ждали. И, скорее всего, ждали впереди. Что-то я ещё должен был сделать и, вероятно, как раз возле того самого Узла.

То-то меня и пропускали. Что ж, логично.

Я остановился, поднял ладонь:

— Тише.

Где-то глубоко, будто в толще земли, глухо билось сердце — ритм Узла. От каждого толчка по мне прокатывалась волна чего-то чуждого, от чего аж ныли зубы.

Савва же чуть присел в коленках, покрутил головой, нахмурился.

— Дядько Ловкач… Чую, опять тут охрана засела.

— Ещё б ей не засесть, — буркнул я. — Те же, то и раньше?

Сапожок скорчил гримасу.

— Отсюда не учую точно, дядь Ловкач. Ближе подобраться надо.

Он не ждал разрешения. Только взглянул — и я понял, что остановить его всё равно не смогу. Мальчишка скользнул к ближайшему забору, прижался, отыскал старую дыру, где доски давно сгнили, и прошептал:

— Я мигом.

— Осторожно, — бросил было я, но он уже исчез.

Растворился среди этих полуобвалившихся заборов и просевших сараев — и сразу стало тише. Даже сердце Узла будто сбилось с ритма, поджидая.

Я оглянулся на Александру: та стояла неподвижно, руки опущены, глаза прикрыты. Вокруг неё тихо колыхался воздух, прозрачный ореол сдерживал давление Астрала.

— Всё в порядке, — сказала она через миг. — Он жив.

— Благодарю за уточнение, — буркнул я и снова уставился в лежавший перед нами хаос.

Минуты тянулись мучительно. Может, стоило подождать до ночи, думал я. Но, с другой стороны, когда в отряде столько людей, скрытно не пройдёшь — и лучше уж напрямик и напролом.

Я ждал плотного кольца охраны ещё на дальних подступах — что было б логично после прошлых событий — однако нет, ничего нового. Что лишний раз без слов, без весточек говорило — нас ждут, заманивают, мы нужны им именно тут.

Где-то хлопнула дверь. Потом раздался голос, грубый, ленивый:

— Туз, говорю ж тебе, сявка, ту-уз!

Засмеялись.

— Ловушка, — одними губами проговорила бледная Ванда. — Кого они сюда отправили стражу нести⁈ Картёжников подворотенных? — что за чушь!.. Они там небось и пьют горькую!..

Я промолчал. Не хотелось признавать, что она права.

Баба Вера не стояла столбом — выудила из кармашка на широком поясе щепотку какого-то порошка, подбросила, дала ветру подхватить крупинки; Гвоздь припал ухом к земле.

— Тут они, касатики, — прошептала старая знахарка. — За местом этим проклятым засели, на той стороне. Нам-то тропу открыли, а сами там все. Мы вперёд полезем, аки куры в ощип, они нам за спины-то и шасть…

— Баба Вера, это как же ты…

— Ветер покормила, он и сказал, — шёпотом отрезала та. — Потом, Ловкач, разговоры разводить станем! Гвоздь! Ну что там у тебя?..

— Стоят смирно, баба Вера, — глухо доложил тот. — С места не двигаются, не шевелятся.

— Сколько их?

Гвоздь покачал головой.

— Не скажу, пока не двинутся. Пока не шагнут.

— Я могу… — шепнула Александра.

Ну нет уж. Этот свет нужно беречь. Я поднял руку.

— Нет. Не сейчас. Себя окончательно выдадим.

— А ты думаешь, они не знают, что мы здесь? — криво ухмыльнулась Ванда. Встряхнула ладонями, сжала кулаки.

— Хватит прятаться, — она взглянула мне в глаза. — Они ждут. Давай, Ловкач. Покажи же, на что способен — не мне. Я-то помню. Вот им, — она мотнула головой на остальных, на Александру, бабу Веру и Гвоздя. — Им покажи. Они за тобой на смерть пошли. Живые люди, не конструкты. Ну, Ловкач? Или отсидишься?

Я не ответил. Ванда вся кипит, горячится, на меня смотреть не может. А мне нужен мой верный рыцарь, мой Сапожок. Пусть вернётся Савва, тогда решим.

Иногда прощупать почву и справа, и слева в неопределённости лучше, чем упорствовать в заранее принятых решениях.

— Мы торчим тут на виду, — проворчал меж тем Гвоздь, — а те, небось, только и пялятся!

— Если б хотели — уже б были здесь, — вместо меня возразила Александра. — Спокойнее, сударь, спокойнее.

Гвоздь так и вытаращил глаза. Ручаюсь, «сударем» его даже половые в трактирах не звали.

И тут из перекрытой дыры вынырнул Сапожок. Колени измазаны, локти в грязи, даже щёки ухитрился измарать — но зато улыбка до самых ушей.

— Нашёл! Нашёл тропку, дядя Ловкач! Аккурат мимо стражи и проскользнём!..

— Молодец, Савва, — ласково сказала Александра. — Ты ведь через… туман прошёл, да?

Она посмотрела на него строго и добро, ну, верно как учительница в воскресной школе. Какой ещё туман? — удивился я про себя. И тут же услышал его ответ.

— Через туман, да, барыня, — удивился и Сапожок. — Представил, что туман вокруг, да, и никто не видит. Туман, как от лошади той…

— От туманной лошади? — живо заинтересовалась Ванда. — Той самой, что ночами бродит?

— Бродила, — заметил я. — Пока Савва её не того… не утопил.

Как интересно, что вот именно теперь он про неё вспомнил. Не мальчонка, а чистый охотник — знает, что себе на пользу обернуть.

— Её так просто не утопишь, — проворчала баба Вера. — Вернётся.

— Тихо! — я поднял руку. — Мешаете!

Все мигом смолкли.

— Веди, Савва, — сказал я тогда одними губами.

И мы пошли.

Сапожок и в самом деле отыскал тропу — там, где нас не видела обычная стража, оставленная тут как приманка. Я не хотел их убивать, этих простаков-картёжников. Это бессмысленно.

Настоящий враг скрывался там, дальше, в глубине этих мёртвых изб и сараев — он ждал, терпеливо, молча. Ждал нашего хода.

И мы его сделали.

Савва вёл нас поистине виртуозно; я невольно думал, что за «туман» у него появился, пока не заметил, что мальчишка инстинктивно прикрывается чем-то вроде астрального зонтика, неосознанно, не слишком ловко, но прикрывается!.. Молодец, видать, сам освоил после нашей вылазки к Разлому.

Стражники нас не заметили. Были слишком увлечены картами. Те, кто терпеливо ждал нас впереди, несомненно, как раз на это и рассчитывали — что мы посмеемся над глупостью охраны, поубиваем их и двинемся дальше, уверенные в себе.

Разумеется, они ошибались.

Узел приближался, биение его сердца ощущалось всё сильнее. Как и в прошлый раз, я ощущал окружавшие Узел руны, словно железные скобы, удерживающие незримые решётки. Узел пленён, подумал я тогда. Сейчас я понимал — его всего лишь сдерживают.

Он по-прежнему делает свою работу.

Мне же требовалась последняя проверка. Рука моя потянулась за пазуху, где ждала своего часа Завязь.

И, стоило моим пальцам коснуться её — как словно рухнула глухая стена, и я вновь всем существом свои услыхал мерный топот марширующей шеренги, там, в Астрале, у самой грани нашего мира. Подобно гончим, что так и не смогли до меня добраться сами по себе. И теперь, когда я раскрылся подле Узла, поднявшиеся из Разлома воители никак не могли сделать последнего шага.

«Брат, брат», — услыхал я их единый голос, сложенный из многих. — «Брат, где ты? Брат, мы ждём, когда ты откроешь врата!..»

Когда ты откроешь врата. И что тогда?..

Завязь оживала в моих руках. Подрагивала, начинала пульсировать, биться в такт с сердцем главного Узла.

Ванда, Александра, баба Вера, Сапожок, даже Гвоздь — все глядели на меня с изумлением. До Узла оставалось совсем немного. Они тоже ощутили Завязь — то, как она оживала.

Но они не слышали, как в ушах моих всё настойчивее звучало: «Брат! Открой Врата нам, брат!.. Облачись в броню, брат!.. Пора!..»

Но истинная стража, засевшая поблизости у Узла, хранила непонятное молчание. Значит, я ещё не сделал то, чего требовалось. Ещё не переступил границу. Нужен ещё шаг.

Я сделал знак своему отряду — дальше.

Последний поворот по Саввиной тропе — и вот он, Узел.

Александра тут же, будто на что наткнувшись, прижала пальцы к вискам.

— Что это?.. Что это такое?..

— Не знаете, сударыня? — сухо усмехнулась Ванда. — Астральный Узел. Свернутая и туго стянутая сила. Прямая связь с Астралом. И там…

Руки мои словно сами по себе развернули тряпицы, освобождая Завязь. Небольшой клубочек, с кулак величиной, невзрачный, состоящий, как казалось, из толстых шерстяных нитей, пушистых и серых.

Она дрогнула, зашевелились, как живая. Баба Вера попятилась, Гвоздь схватился за нож у пояса, Ванда зашипела рассвирепевшей кошкой — и только Александра с Сапожком не дрогнули. Савва глядел на Завязь как и положено мальчишке, с восторгом — для него всё это по-прежнему было замечательным приключением. У Александры Голицыной взгляд перебегал с Завязи на поверхность земли, под которой скрывался главный Узел. Она, похоже, уже поняла, что здесь творится, точно так же, как понял и я.

Руны и древние камни не только не давали Узлу развиться, сделаться оружием Лигуора и в конце концов поглотить этот мир.

Что-то закричало, завопило внутри меня — «не трогай Завязь! Убери!.. Ты не знаешь, чем это может кончиться!..» — и в то же самое время рука моя, словно чужая, аккуратно положила серый клубок на землю.

Он тотчас же задрожал, задёргался, выпуская во все стороны серые пыльные отростки.

Было в этом что-то совершенно жуткое, в том, как он вгрызался своими отростками в землю и в воздух — такое, что даже меня продрала дрожь.

— Нет! — выкрикнула Александра, кинулась, пытаясь подхватить Завязь, будто её можно было ещё оторвать от земли — и её отбросило, словно сработали незримые чары. Баба Вера забормотала что-то, пальцы её шарили в кармашках и складках пояса, точно пытались отыскать какое-то снадобье.

«Наконец-то», — раздалось сверху. «Ты исполнил свой долг, брат. Врата открылись».

Врата открылись?..

Я глядел на собственные руки, на то, как расползается по земле серая паутина, как углубляются в землю её дендриты-отростки, тянутся к рунным камням, оплетая их — и как старые сигилы начинают крошиться.

Узел конвульсивно вздрогнул раз, другой. И начал расти. Пока что это мог заметить только я один. И я видел, как под слоем земли надувается мощный пузырь силы — похожий одновременно на разбухающий гнойник и на что-то вроде огромного плодового тела Плесени. Сердце Узла билось, оно становилось всё громче, сильнее — и вот его уже слышали все.

— Ловкач… — только и прошептала Александра.

На лице её был не страх — ужас. Холодный, чистый, без истерики. Увидеть это в её глазах… лучше бы она закричала.

Замерев, я глядел прямо перед собой. Я видел, как, скручиваясь тугими жгутами, сила уходила вниз. Вниз, вниз, сквозь земные толщи, в Астрал — он ведь не только «сверху», он везде. Потоки её нарастали, и я вдруг осознал, как это похоже на то, что творилось у Разлома, где навсегда застыл воин тонкого мира, соблазнённый дармовой, как ему казалось, мощью.

Я видел теперь этот канал, пробитый крутящейся воронкой. То, где раньше мощь уходила тонкой, размеренной струйкой, ныне раздалось, расширилась, и сила неслась этой незримой для человеческих глаз трубой, словно лавина с гор, сорвавшийся сель.

Сапожок зашипел, словно от боли. Гвоздь выругался. Александра закусила губу, надломила бровь — словно отличница, вдруг столкнувшаяся с необычно сложной задачей.

— Дядя Ловкач?..

Я не ответил — слишком близко раздавался слитный топот марширующих сапог. Но какие это сапоги, разве возможно так громко маршировать по Астралу?..

— Ванда!.. Вместе!.. Это надо остановить!..

Я уже не пытался ничего схватить. Здесь нужны конструкты, настоящие конструкты… живые. Те, что описаны были там, в тех записях, рукой, так похожей на мою. Потому что обычные не доберутся, их перемелет та же сила, что теперь не подпускает даже меня к Завязи.

— Прикройте меня! Ванда, княжна!.. Сапожок, гляди в оба!.. Баба Вера, Гвоздь, будьте готовы — встретим всем, что у нас есть!..

Сила уходила из этого мира, изливаясь мощным потоком. Уходила туда, где сердце Лигуора, в неведомую глубь Астрала, и я видел огненную нить — перечеркнувшую его верхние слои, средние, нижние — и исчезнувшую в непроглядной тьме великого Чрева.

Там. Оно там — то самое начало, что я знал, как Лигуор, как Вселенскую Плесень. То, чему я служил — верно, как только мог.

Да, сомнений не оставалось. Этот мир — Лигуорово пастбище. Его кормушка, его погреб, его поля и луга. Здесь он — или она, или оно — жрёт и набирается сил. Чтобы, в свою очередь, одарить этой силой нас, его воинство.

Но что же получается — я и впрямь сейчас, высвободив Узел, толкну мир к неизбежному его концу?.. Конец мира, не развитие? Не рост, не новая ступень? Как такое возможно, зачем это Лигуору?..

«Брат, брат, готово ли твоё воинство?.. Твои конструкты — ждут ли они нас?..»

Да, кконструкты — те самые, что я должен был создать. И не создал.

«Ещё не поздно», — услыхал я. И это был голос… Мигеля.

«Ещё не поздно, вокруг тебя есть живые. И каковы! Не просто людишки. Чувствительные к силе, способные войти в тонкий мир, хоть и разными путями. Особенно княжна Голицына. Силы тебе хватит, Ловкач, действуй!.. Детский хор поможет.»

Детский хор поможет?.. То есть я таки пешка в их руках?

Ярость моя была горяча. Горяча настолько, что, наверное, я мог бы плавить на ней сталь. Выковывать мечи. Гнуть и корёжить.

Но гнев этот поднялся мощной, не опадавшей волной не потому, что кто-то решил, что мною можно вертеть и мною можно командовать.

Потому что я защищал не себя и даже не «путь Лигуора», не «обновление и прогресс», а тех, кто стоял рядом со мной.

Я сделал шаг к Завязи — но нет, барьер оставался. Я не мог пройти через него — не сам. Чего и следовало ожидать.

Западня, чувствовал я, должна была вот-вот сработать. Засада, полагавшая, что я ничего о ней не знаю, готовилась к броску.

Значит, конструкты.

Рассекатель Света — он будет моим клинком, тем, что прорежет преграду.

Крадущаяся — бесформенная тварь из лоскутов тьмы, стелющаяся, пробирающаяся, преодолевающая любые преграды — она проникнет глубоко в землю, там, где пытаются уничтожить старые руны ожившие ростки Завязи.

Рубака — боевой конструкт, простой, но надёжный. Он прикроет мне спину.

А защиты я не ставил. Я пойду без брони. Рискованно, но так те, кто вознамерился захватить меня врасплох, ни о чём не догадаются до последнего момента. Я не тратил силы на доспех и продолжал лепить.

Восьмиглаз — наблюдатель и координатор, он усилит мои команды в нужный момент и будет следить за тем, что позади меня.

Проверенная сфера из пятиугольных сигилов, что прикроет всех нас.

Александра глядела на меня с ужасом и и почти суеверным восхищением, Сапожок — просто с восторгом.

Гвоздь сжимал короткий финский нож и с прищуром глядел, но не на меня — почему-то на Ванду. А вот сама Ванда…

С ней творилось что-то странное.

Она дрожала, но не дрожью испуганного или даже охваченного лихорадкой человека. Теперь уже и я повернул свой взор к ней. Плечи, локти, кисти Ванды Герхардовны Ланской двигались пугающе независимо, словно у куклы, которую крутит сразу множество рук. Глаза закатились, но я чувствовал — она видит всё. И, может, даже и больше.

Колонна приближалась. Уже совсем рядом.

«Ловкач!.. Не медли!..»

Голос Мигеля, но это не Мигель.

Я всё слышал, но не двинулся. Я считал мгновения.

Астрал содрогался уже совсем близко. Вот и затрепетала линия границы, сейчас раскроется.

— Вот и всё… — прошипела Ванда.

И я понял, что Гвоздь был прав, когда присматривал за ней. Есть избитая фраза — «глаза её горели», но на сей раз это было именно так — пламя Астрала, невидимое для простых смертных, изливалось из её глазниц.

— Всё, Ловкач!.. — договорила она, почти и не шевеля губами. — Наконец-то!..

— Ванда, что с вами? — даже сейчас Александра не забыла вежливое и светски-холодное «вы».

Узел ещё раз содрогнулся. Пузырь силы под нами налился так, что уже земля качнулась под ногами. Сигилы на камнях трещали, грозя вот-вот обратиться в песок. Серые нити Завязи оплели половину круга.

— Воистину всё, — повторила Ванда негромко, с неожиданным спокойствием. — Началось.

А у меня в ушах раздавалось:

…«Благодарим тебя, брат. Мы видим, что конструкты твои — не те, что мы ожидали, но это поправимо».

Их голоса гремели везде, и вот они стихли. Потому что сами они шагнули.

Но не в сам мир, а в созданный мною управляющий контур — для моих созданий.

Рассекатель Света дрогнул, словно наткнулся на незримую преграду из чьей-то поистине стальной воли. Линии его, ещё за миг до этого острые и чёткие, потускнели, по ним поползла чужая рябь, чужой ритм. Крадущаяся, уже нырнувшая под землю, зашевелилась, словно пёс, учуявший чужой запах, и замерла, будто в растерянности. Рубаку повело из стороны в сторону, точно пьяненького гуляку.

Только Восьмиглаз держался — хотя и он зажмурился всеми своими астральными очами, пытаясь отсечь лишнее, не пропустить в себя чужую волю.

«Назад! — громко, властно приказал я конструктам. — Всем назад!»

Они не послушались.

Они пока ещё оставались моими — но уже отозвались на чей-то чужой зов.

«Так лучше, брат. Они созданы, чтобы вести нас, а не прикрывать тебя. Ты всего лишь проводник. Облачись в броню, брат. Встань во главе».

Я чувствовал, как что-то тяжёлое, вязкое пытается охватить меня — не шкура, не доспех, скорее, вторая кожа. Не видно, но ощущается, словно каждая кость, каждый нерв обволакивается незримой силой, делая меня частью строя. Чужая сила, чужой строй.

— Ловкач! — вскрикнула Александра и схватила меня за плечо. — Не смей! Что ты делаешь⁈

Светлая княжна Голицына схватила меня за руку, вцепилась в меня — внутри что дёрнулось, что-то вздохнуло: «Не поможет», а что-то рванулось к ней, и незримое удушающее покрывало, что, облекая, меняло саму суть мою, вдруг соскользнуло. Не удержалось, распалось, рухнуло. Я готов был поклясться, что видел, как вокруг меня на земле корчатся, истаивая, серые лохмотья, что казались живыми.

Однако, пока я сбрасывал с себя чужой и чуждый доспех — похоже, тот самый «живой конструкт», что описан был в похищенной книге — Ванда резко шагнула вперёд, оказавшись подле самой разницы разворачивавшегося серого покрова из великого множества призрачных нитей. Плечи её плясали, пальцы, растопырившись, выгибались под невозможными углами; глаза последний раз вспыхнули белым и сразу же обернулись чёрными провалами, без зрачка и радужки.

— Куда! — рявкнул я. — Ванда, к Узлу нельзя!

— Можно, — усмехнулась она губами, которые, казалось, принадлежали уже не ей. — Нужно. Это хорошая цена. Один порченый мир за десятки, нет, сотни здоровых. Один загон — за освобождение иных вольных лугов. Вы, здешние, всё равно бы не выжили. Вы — худшее из того, что тут выросло.

Баба Вера охнула и шустро перекрестилась по-своему, двумя пальцами.

— Ты кому же служишь, девка? — хрипло спросила она. — Кому цену считаешь?

— Тем, кто знает счёт мирам, — Ванда дернулась, пальцы её под ногтями вспыхнули тёмно-янтарным светом. — Я дралась с вами… с вашим Лигуором. «Детский хор» объяснил — те в нём идут, что по-прежнему хотят сражаться. Нельзя дать Плесени сожрать всё подряд. Нельзя кормить её силой. Нельзя, чтобы вы, здешние, тут жили — а кто-то, как мои сородичи, сгорели бы да распались, сожранные гнилью. Надо выбирать — что спасти, а что списать. Вашему миру не повезло, и мне не жаль.

— «Детский хор»… — повторил я. — Значит, вот как они решили бороться?.. Просто стереть нас с лица Вселенной?.. А они сами? Они же здесь родились, они же местные!.. Или их тоже обманули? Пообещали, не знаю, что они все уцелеют, что уйдут куда-то в иные области? Так, Ванда? Скажи.

…Но сам я уже знал — что-то здесь именно не так. И очень сильно не так — с этим их «Детским хором», где, по словам той же Ванды, верхушка отнюдь не желала «бороться с Плесенью».

Мигель и остальные всё ждали, бездействовали. А сам Мигель ещё и подбадривал. Но вот Завязь пошла в рост, я понял, чем является этот мир для Лигуора — и теперь должен, обязан был это остановить.

— «Детский хор», они всё знают, — бросила меж тем Ванда, обернувшись ко мне. — Это война, Ловкач. Стратегия. Необходимые жертвы. Один брошенный город — чтобы спасти страну. Один мир — чтобы их выжило тысячи. Мы — всего лишь маленькая клетка на огромной доске.

— Замечательно, — сказал я. — Только нас, как я погляжу, забыли спросить, хотим ли мы быть этой клеткой.

— Вас никто и не собирался спрашивать, — ухмыльнулась Ванда. Глаза её, по-прежнему без радужки и зрачков, бездонной черноты, смотрелись дико и жутко. — Ты своё дело сделал, Ловкач. Не настолько хорошо, как ожидалось, но сделал. Врата, хоть и с грехом пополам, но открыл. А теперь я помогу нашим братьям, таким же мстителям, шагнуть через порог.

«Брат, брат, брат… — донеслось до меня. — Брат, что делается?»

— Никто никуда не шагнёт!

Я двинулся вперёд, готовый прорываться — в конце концов, я не из этого мира, то, что остановило Александру, я должен вскрыть. Восьмиглаз послушно развернул незримую для других картину — я видел нити Астрала, их сплетения, колебания, их дрожь — и уже намечал точку рассекающего удара.

«Не трогай Завязь, брат, — прошелестели голоса. — Ты свое сделал. Теперь мы».

— Нет уж, — прохрипел я. — Хватит.

Ломая чужую волю, я двинул все три боевых конструкта разом. В темя мне словно ткнули раскалённым железом, но контроль над всеми тремя вновь вернулся во мне. Я посылал их в бой не так, как меня учили в далёком прошлом — по очереди, согласно схемам и правилам, а грубо, в лоб, чтобы рассечь, протиснуться, отбить.

Я щедро черпал силу у распускающейся Завязи — корни её жадно тянулись вглубь земли, к Узлу. Но на пути у них вставали, один за другим, угрюмые молчаливые стражи — рунные камни. Их тут оказалось не один и не два, не три и не десять, я даже не мог теперь определить с точностью — сотня? Две? Три? Сейчас они сдерживали распускающуюся и растущую Завязь, гасли и гибли сами, но всё ещё сдерживали, выигрывая драгоценные секунды.

Секунды, в которые я мог подготовить удар.

Это была рискованная игра. Но зато я видел, куда оно всё уходит, прозревал огнистыми цепями помеченные каналы, сокрытые для остальных.

И за это стоило заплатить любую цену. За окончательное, твёрдое и последнее доказательство.

Конструкты мои меж тем держались еле-еле — слишком велик был напор оттуда, из-за грани тонкого мира. И Ванда теперь застыла, глаза её по-прежнему заполнял мрак — она тоже работала с Астралом. Александра, Гвоздь, баба Вера и Сапожок — все смотрели на меня. Ну же, давай, приказывай, говорили мне их взгляды. Что же ты медлишь? Чего ждёшь?..

Мне хотелось им кивнуть, но я просто отсчитывал, не размениваясь на знаки. Ещё чуть-чуть. Самую малость. Сейчас!

Я отдал команду, быструю и короткую. Конструкты развернулись, они уже не пытались добраться до Завязи. Вместо этого они ринулись на Ванду со всех сторон.

Ринулись, потому что именно она вела через открытые мною врата тех самых воинов, облачённых в броню живых конструктов. Да, это я распахнул створки, подготовив западню — но она, похоже, затянула незримый ров с острыми пиками на дне, на остриях которых изникла бы любая сила, что поджидал врага сразу за входом.

Что ж, довольно.

— Ванда! Остановись! Остановись — и будешь жить!..

Ланская лишь расхохоталась. Громко, безумно.

— Тебе не уйти! — выкрикнула она, гортанно, на языке, который понимали здесь лишь я и она. — Ты всё сделал не так! И теперь я должна вмешаться!.. Мало открыть врата, надо и проложить тропу от них!.. Я — прокладываю!..

— Не тебе решать, кому жить, а кому нет! — отрезал я уже по-русски.

— Ваш мир уже не спасти, особенно когда он сам просит конца. Ваш мир просил, и уже давно. Вы его только подтолкнули.

— Врёшь, — отрезала баба Вера. — Наш мир, он за жизнь держится. Он, может, и больной, а жить-то хочет. Жить и цвести, а не в серое обращаться.

— Это не вам решать, — бросила Ванда с презрением. — Решают там, наверху. Там, где ваш Лигуор смотрит на карту. Его надо остановить, и тут никто не важен. Мы все, и вы, и я — просто фишки. Даже Ловкач — тоже фишка, хоть и особого вида и цвета. Но это не важно. Важно, что благодаря ему Врата открылись.

Она подняла руки.

Над её ладонями заклубилась серая, плотная, как дым из печной трубы, масса. В этих плотных тучах, которые не растащить было никакому ветру, мелькнули знакомые очертания — не то мои конструкты, не то что-то, напомнившее тех, кто шёл колонной в Астрале. Серая масса вытянулась, превратилась в острие, нацеленное прямо в сердце Узла.

— Стоять! — крикнул я. — Ванда, опусти!

— Не смей! — одновременно с этим выкрикнули Александра и баба Вера.

Княжна же шагнула вперёд, вытянула руку без перчатки — и вокруг её пальцев вспыхнули крошечные, почти не видимые глазу знаки. Не мои сигилы и не Лигуоровы — её, человеческие, составленные не в тишине университетских библиотек, но в её собственной, странной манере, когда она, видать, неведомым мне образом вглядывалась в бесконечно пляшущие узоры Астрала. Смотрела, запоминая, комбинируя и складывая по-новому.

Баба Вера бросила в землю что-то, шепча, и земля под ногами Ванды дернулась, пытаясь схватить её, удержать.

— Не лезьте, — прошипела та, дернув подбородком и не опуская рук. — Вы просто боитесь заплатить. Месть… должна свершиться, она составляет равновесие. Вы все, никто из вас — вы ни разу не видели, как гибнет другой мир, не ваш, чужой. Я — видела. Мой мир погибал. И я знаю, что хуже, чем там, уже не будет нигде.

Она резко развернулась ко мне.

— Отойди, Ловкач. Ты сделал то, зачем пришёл. Не мешай.

— Может, кому-то и кажется, что «сделал», — сказал я, — но я себя сам хоронить не собираюсь.

И ударил.

Я мог ударить по Узлу, мог ударить по Завязи, страстно расползшейся, но ещё сохранявшей форму клубка. Но я сделал свой выбор — и ударил по Ванде.

Мой Рассекатель Света сорвался с места, превратившись в тонкий, слепящий клинок, Крадущаяся бросилась к её ногам, стараясь оплести, охватить её астральную тень, Рубака двинулся тоже, поднимая составленный из сигилов щит.

Ванда ответила мгновенно.

От её рук оторвались две фигуры — корявые, рваные, будто слепленные наспех из той самой Плесени, что лезла сейчас из Завязи серыми всплесками нитей. Бесформенные, они, однако, были до краёв, сверх меры наполнены силой. Одна обвилась вокруг Рассекателя, вторая, словно паутина, опутала Рубаку.

Столкнулись так, что мне на миг показалось — раскололся и треснул сам воздух; вот-вот сюда хлынет сам Астрал, сметая все границы.

— Не смейте! — закричала Александра. — Остановитесь! Это не бой — это… это… Ванда, что же вы, вы же всё рушите…

— Дык она того и добивается, падлюка подколодная, — прошипела баба Вера. — Эх, старая я дура, пригрела змейку на свою шейку…

— «Детский хор» поможет, — ехидно напомнил мне Мигелев голос у меня в сознании. — Поможет, конечно. Но не тебе одному.

Будто наяву перед глазами возникла его ухмылка.

— Убирайтесь из моей головы, — выдохнул я.

— Уже не твоя, — шепнул кто-то. — Ты — наш брат. Ты открыл Врата. Остальное — детали.

Я стиснул зубы.

— Александра! — крикнул я. — На себя — сферу! На всех!

— Но — а ты… — выдохнула княжна.

— Делай!

Она подчинилась. Серебристые, тонкие, как иней, линии вспыхнули вокруг нашей маленькой группы, уплотнились, защёлкнулись. Баба Вера, чертыхаясь, подкинула в воздух ещё пригоршню порошка. Тот вспыхнул золотистыми искрами, вплетаясь в Александрины контуры.

— Сидите внутри, — бросил я. — Что бы ни случилось — не выходить.

— Ловкач… — шепнула Голицына, и я понял, что эту её интонацию запомню надолго. Там были и страх — но не за себя, и мольба, и ещё кое-что.

Это последнее я пока боялся назвать, но оно коснулось меня и не ушло.

— Я это всё начинал, — сказал я. — Мне и заканчивать.

И шагнул к Ванде.

Мир сузился до неё, до Завязи и до Узла, который уже вздувался, как нарыв.

Колонна из Астрала миновала врата и давила на последнюю границу — я слышал каждый шаг, как удар молота.

— Ну давай, брат, — усмехнулась Ванда чужими губами, выплюнув последнее слово. — Покажи им, какой ты на самом деле. Покажи, что значит броня и меч.

У меня будет только одна попытка, поэтому неудачи не должно быть. И эта попытка или сработает, или…

Нет. Никаких «или».

Я должен накрыть их одним ударом.

В этот миг Ванда вдруг конвульсивно дёрнулась, с изумлением уставившись на собственную грудь.

В которой торчал небольшой ножик. Ножик уличного мальчишки, брошенный умелой рукой Сапожка.

Ай да Савва!..

Убить её он, конечно, не мог. Но ритм она потеряла, утратила на миг сцепку с силой — а большего мне и не требовалось.

Конструкты мои обрушились на неё, разом стряхнув стискивавшие их тенета.

Ванда закричала, падая, надрывно и жутко, нечеловечески. от боли ли? Кровь фонтаном ударила из раны, с такой силой, что ножик Саввы отлетел прочь и утонул в пыли.

Этого не может быть, давление крови не способно вытолкнуть вонзившийся клинок; это она сама, Ванда, это её последнее усилие!..

Завеса лопнула, тропа пролегла. Серо-жемчужный туман Астрала заколыхался вокруг нас, мир тонкий и мир реальный слились.

…Они вваливались в реальность, тяжёлые, кажущиеся неповоротливыми. Ряд за рядом. Не люди, не чудовища — скопище блистающих граней, жемчужно-серебристое сияние, сознания, закованные в живую броню.

И муки этой брони, муки тех, кто стал для неё основой, я очень хорошо чувствовал.

Один из них склонился над упавшей Вандой — точнее, его броня просто окутала её, словно облаком.

«Вот теперь действительно всё, брат. Сейчас мы ускорим рост этого Узла. Отсюда сигнал пойдёт по всем остальным гнёздам Лигуора в пределах этого мира. Источнику силы для вселенского Зла осталось совсем немного. Ты исполнил свой долг, брат. Только зачем же было атаковать эту девушку?.. Ведь ты знаешь, она — ничто»

Я не ответил. Обернулся на замерших в защитной полусфере спутников.

— Александра! Княжна, держите барьер!.. Совсем немного!..

Я не думал о Мигеле, засевшем где-то поблизости. Тьфу на этого слизняка со всеми его хитрыми планами.

Вместо этого я закрыл на миг глаза и выдохнул, выворачивая наизнанку собственную память. От неистового напора силы ломались преграды, некогда возведённые в ней, открывался доступ к такому, о чём ещё сегодня утром я и мечтать не мог.

Все мои конструкты, оставив бесчувственную — а, может, и неживую — Ванду, уже сжались вокруг меня. Я отдал им команду — и они послушно перестроились. Им предстояло погибнуть, но до этого они должны были отвести всё, что выдавали сейчас и Узел, и растущая Завязь, в одну точку — на меня.

На меня одного.

Я тоже этого долго не выдержу. Но зато…

Это было как вступить в пламя. Очистительное, жгучее, означающее невыносимую боль — но сейчас я радовался этой боли, потому что она означала — мой план работает.

Я видел, как к ногам моим упало человеческое тело. Ловкач.

Сознание моё, отделившись, стремительно одевалось новой плотью, плотью Астрала.

Я выпрямлялся, скаля зубы, и единственный глаз горел посреди моего лба.

Явившиеся сюда, в нашу реальность, воины замерли — череда блистающих фигур, забрала, под которыми нет лиц — никаких, ни человеческих, ни чудовищных.

Я сам был чудовищем, но, по крайней мере, я это осознавал.

Плотью Астрала, новым своим пальцем я коснулся Завязи, ускоряя её рост, вливая в неё новые силы. Расширяйся! Распространяйся! Тебе нет предела, у тебя нет границ!

«Брат… — раздался вдруг словно многоголосый вздох. — Ты изменил сторону, брат!..»

Их броня начала разворачиваться, раскрываться, надвигаясь на меня со всех сторон. Об Александре и других моих спутниках все и думать позабыли — то, что мне надо.

«Ну вот, — раздался довольный голос Мигеля. — Браво, Ловкач. Ты отлично справился. Мало кто в тебя верил, а я вот наоборот. Всем говорил — зря вы, он прекрасно всё сделает. „Детский хор“ свой долг исполнит. Изменники великому делу Лигуора будут уничтожены. Все до одного. Ловушка захлопнулась».

Ловушка! Это было как удар молнии. Всё встало на свои места, всё обрело смысл.

«Детский хор» только изображал борьбу со вселенской Плесенью. И Ванда это почувствовала — но не до конца.

Да, ловушка. Для тех, кто поймёт, что такое Лигуор, и повернёт оружие против него. Кто сумеет скрыться от его соглядатаев во тьме Разлома, в его бушующей силе. Кто без малейшей жалости пожертвует целым миром, чтобы лишить Плесень силы.

Ловко придумано. Очень ловко.

Где-то в отдалении загремело и загрохотало. Ожило множество астраломеханических устройств, и цепь старших адептов «Детского хора» затянула своё песнопение.

Древний, архаичный способ — ритуальная инкантация, медленная и не годящаяся для боя, но, правильно применённая, могущая поистине сотворить чудеса.

Завязь с Узлом отозвались тотчас. Все до единого рунные камни повиновались этому зову, все исполняли команду — сколько же времени, сколько лет потребовалось, чтобы разработать эту ловушку, и какие умы должны были этим заниматься?..

И тут я понял, что нет, это не умы. Это не «Детский хор» разрабатывал и испытывал тонкие чары, что должны были повернуть всю мощь Узла против его врагов. Это сам Лигуор, только он. Только он мог создать такое, задолго заготовить капкан для тех, кто неизбежно взбунтуется против его власти и серого зла, пышно именуемого «прогрессом», «развитием» и «естественным порядком вещей», где «отжившее» должно — нет, просто обязано уступить место «новому».

А «старое», выходит, сделается пищей для Лигуора.

А проявившие колебания, усомнившиеся, задумавшиеся — становятся орудиями уничтожения себе подобных.

«Что это?.. Что происходит?..» — зашумело на многие голоса у меня в голове. Воины Разлома задвигались, образуя круг, однако никто и не собирался их атаковать в развёрнутом строю.

Детский хор тянул и тянул своё заклятие. Узел кипел, и земля начала пузыриться.

«Земля, как и вода, содержит газы. И это были пузыри земли…»

Но и вторгшийся отряд был, как сказал бы истинный Ловкач, не лыком шит.

Они не рассыпались, не потеряли строй, наоборот — сомкнулись плотнее, сгрудились. Жемчужно-серые пластины живой брони заискрились, только в Астрале это выглядело иначе; там над каждым из них вспух свой, отдельный вихрь, словно маленькая личная воронка, отсекающая, отталкивающая нависшую над ними чужую силу.

Это был наш шанс.

Кипит земля за спиной, нити силы тянутся за мной, подобно паутине, строй воинов в живой броне, готовый защищаться — и мы, тоже готовые, но совсем к иному.

Я махнул рукой, и отпорный купол сдвинулся с места.

Тело Ванды осталось позади, она уже никому не была нужна. Я даже не знал, жива ли она или уже нет.

И тут к ней метнулся Сапожок. Тот самый худой мальчишка с острыми плечами, что ловко всадил ей в грудь свой ножик.

— Савва⁈ — только и успел выкрикнуть я.

— Она меня спасла!..

Следом за Саввой кинулся Гвоздь. Подхватил Ванду на руки, бросился обратно. Кипящая земля потянулась за ними длинным языком, пузыри лопались, готовые поглотить.

— С ума спрыгнули! — всплеснула руками баба Вера. Дунула одним из своих порошков, чёрная пыль мигом рассеялась, не долетев до них, но и пузыри больше не лопались. По твёрдой земле Гвоздь с Сапожком добрались до защитного купола.

Заклинание «Детского хора» между тем набирало силу. Голоса, слитые в один, тянули низкую, вызывающую дрожь в костях мелодию; по живым жилам Узла прокатывались судороги, словно по телу больного. Земля дрожала всё чаще, вновь вспухала пузырями — действие усмирившего её на время снадобья явно кончалось.

— Это, которые завывают — жарить всех собираются, — прохрипела баба Вера, прижав ладони к земле. — Прямо в панцирах. До хруста, эка, как поросёнка на вертеле…

— А нас — заодно, — отозвался Гвоздь. — Чую, всех тут спалят, никого не помилуют…

Александра молчала. Лицо у неё стало совсем белым, только глаза блестели — ясно и трезво, несмотря на творящийся вокруг ад. Сфера вокруг нас держалась, но я видел — как она трещит, как по её линиям пробегают мелкие, едва заметные разряды.

«Брат, — вновь зазвучало в моём сознании. — Брат, они выследили нас. Брат, мы должны пасть, но ты — ты обязан сжечь тут всё. Это твой долг, брат. Плесень хочет пожрать нас и тебя тоже, ты чувствуешь?»

— Чувствую, — сквозь зубы сказал я. — И что?

«Есть выбор».

Опять. Всё то же — «выбор». Это проклятое слово мне не понравилось сразу. Тот выбор, что предлагают такие, как мы с ними… такой выбор редко бывает приятным.

«Ты уже понял, что этот мир — кормушка Лигуора. Узлы его держат Лигуора сытым. Он через них соединён с этой плотью — твоей Землёй. Значит, либо мы режем плоть и сжигаем пастбище, раз и навсегда, так, чтобы пастух потерял и стадо, и загон, и всех, от кого Узлы собирают дань, кто пасётся здесь. Всех».

— Всех… — повторил я вслух. Я знал это, но сейчас знание сделалось поистине обжигаюшим.

— Что «всех»? — не выдержал Гвоздь. — Ловкач, ты чего?

— Тише, — прошептала Александра. — Он разговаривает. Там.

«Брат, ты знаешь, что он делает в других мирах, — продолжал голос, соединенный из многих, неощутимо изменившись. — Ты был его рукой. Ты задумывался, сколько таких пастбищ? Сколько ещё будет расти и жрать Великая Плесень, пока кто-то не предаст огню его самого?»

Картинки вспыхивали сами собой. Города, которые я штурмовал. Миры, что шли под нож. Пылающие небеса, разломанные материки. И где-то там, за толщей Астрала, в его кошмарном Чреве — серое, безымянное, червеобразное нечто, меняющее обличья, но всегда одинаковое в одном: жрать, жрать, жрать.

Во имя развития и прогресса, разумеется.

«Мы уже выбрали, брат. Мы — это те, кто выжил, кто вырвался из его строя. Мы больше не хотим быть его бронёй, его мечом и щитом. Мы восстали — ему на погибель. И, чтобы он умер, нам придётся погибнуть вместе с ним. Мы знаем. Мы согласны. Однако нужен удар по питающим тварь жилам. По его полям и лугам. Этот мир — один из крупнейших загонов. Он сгорит — и с другими дело пойдёт легче. Другие поднимутся из Разлома, нашего убежища. Они продолжат наше дело. Выбирай, брат, и выбирай быстро!..»

— Стереть, значит, Землю в порошок, — глухо ответил я. — Вместе с людьми. С городами. Со всем живым.

«Да. Мы умеем считать. Мы знаем, сколько миров уже ушло в гниение. Сколько уйдёт дальше, если не ударить».

— Прекрасно. Простая, ясная арифметика. Один мир ради тысячи.

«Ты так не считал, когда был с нами, — напомнил голос без злобы. — Ты тогда даже не спрашивал».

— Тогда у меня не было лица. — Я провёл пальцами по своей щеке — чужой, астральной, с единственным глазом в лбу. — Только эта маска. И не было имени.

«Имя — мешает», — ответили мне отовсюду.

— Возможно, — согласился я. — Но без имени и лица трудно сказать «нет». Потому что нет того, кто может выбрать. И что будет, если я выберу остановить именно вас?

«Тогда… ты останешься тем, кем тебя сделали, брат. Его бронёй. Его мечом. Его пастухом. Ты спасёшь этот загон — ценой бесчисленных других. Ты снова станешь тем, кем был».

— Варианты, значится, вот какие, — пробормотал я уже вслух, поворачиваясь к своим. — Либо я помогаю вам сжечь Землю, либо помогаю Лигуору сжечь вас. Красота.

Сапожок вскинулся.

— Дядька Ловкач! Мы что, совсем-совсем… нас же… тут же люди, — он обвёл рукой вокруг себя, будто весь мир поместился в нашу сферу. — Баба Вера, Гвоздь, госпожа княжна… вы… — он сглотнул, — вы ж не дадите?..

— Молчи, Савва, — тихо сказала Александра. — Пусть он решит. Это его война. Мы только… случайно оказались… — она осеклась, словно почувствовав, что это не может быть правдой.

Что если произнесёт до конца, то соврёт самой же себе.

«Ты слышишь, брат? Они готовы умереть за тебя. А ты готов ли умереть за них — и за их мир? Или за множество других, которых ты не знаешь?»

Вот он, настоящий вопрос.

Не «с кем ты», а «кто ты».

Я задумался. На миг — который, как это бывает в Астрале, растянулся до целой вечности.

Я видел перед собой карты, схемы, формулы, над которыми мы когда-то спорили в Великих Залах. Вся история Лигуора была в этих схемах: рост, поглощение, переработка. «Отжившие» миры поглощает плесень. Накопленная сила идёт на расширение. Красиво, стройно, логично. Всё подчинено одной цели.

Человеческие судьбы в этом были чем-то меньшим, чем даже шорох наших свитков с планами конструктов.

Я видел и Ванду — ещё живую или уже нет, бог её знает, — как стремительно гнил тогда тот, её мир. Видел, как она, стоя на развалинах, кричит куда-то вверх: «Сожрите уж мой до конца — только оставьте другие!» А ей в ответ — тишина. Потому что Плесени всё равно, чем кормиться.

Потому что она не остановится, просто завершив трапезу.

Я видел Александру, которая никогда этого не наблюдала сама, но поняла всё равно. Потому что ей достаточно было разок взглянуть в Астрал по-своему, чтобы убедиться — в нём нет справедливости. Там только баланс бездушных, аморальных сил.

— Я, — сказал я наконец, — не пастух. И не скотина.

— Что? — не понял Гвоздь.

«Тогда кто ты?»

— Чужой, — ответил я. — Для всех вас.

И поднял руку.

Конструкты мои обступили меня плотным кольцом. Рассекатель вытянулся в тонкую, ослепительную линию. Крадущаяся распласталась под ногами, перехватывая тянущиеся от Завязи корни, а Рубака резал их один за другим. Восьмиглаз распахнул все свои незримые зеницы, охватывая и Узел, и Завязь, и рунные камни, и весь этот проклятый механизм.

— Ты что делаешь⁈ — почти закричала Александра. — Ловкач! Ловкач, нет.

— Третье, княжна, — сказал я тихо. — Я делаю третье.

«Брат, ты не сможешь, — поспешно зашептал голос. — Здесь нет третьего. На доске есть только две стороны».

— Вот и посмотрим, — процедил я. — Кто тут доска, кто фигура, а кто — тот, кто её перевернёт.

Я рванул всё сразу.

Формулы из книги со спиральной надписью. Что ж, вы как раз кстати. Я не собирался делать себе живую броню из тех, кто встал рядом со мной — но здесь имелось достаточно других. Тех, кто работал провокаторами и палачами у Лигуора.

Я ударил по «Детскому хору». Ударил, уже не думая, чего это будет мне стоить.

И я обращал в живого конструкта самого себя.

Я не хотел убивать тех, кто явился сжечь Землю. В конце концов, они тоже сражались против великого Зла — правда, сами ему уподобились.

Тело моё, тело чудовища с одним алым глазом и распахнутой пастью, стремительно менялось. Александра закричала, дико, нечеловечески, рванулась — Гвоздь и баба Вера, видел я, едва её удержали.

Символы и сигилы послушно вспыхивали призрачными огнистыми росчерками. Летели смертельным роем, охватывая тех, что тянул жуткую погребальную мелодию. Я увидал Мигеля, я наблюдал целую вечность безмерное удивление в его глазах — за миг до того, как предназначенный ему сигил охватил его, вздёрнул на воздух, закрутил, словно тряпичную куклу. Видел, как спеленало дородного профессора Никанора Никаноровича, обращая в безумное соединение сияющих жемчужных граней.

Никогда Ловкач не решился бы на такое злодейство. Он, в конце концов, был честным медвежатником, и по мокрому делу не ходил. Даже в бою он просто застрелил бы противника, но не обрекал бы на участь живой вещи, чьи мучения только подпитывают силу и прочность доспеха.

И в следующий бесконечный миг я перехватил потоки Узла. Это запрещено, после этого не выживают, но мне было уже всё равно. Спасибо Ванде, что подбросила мне книгу с соответствующими чарами. Очень ловко, да. Лигуор и его клевреты ни за что бы не догадались… если бы они не догадались с самого начала и не спланировали всё это, так, чтобы ни у меня, ни у других отступников не возникло бы и тени сомнения. А когда бы мы поняли, было б уже слишком поздно.

Над Узлом закрутилась, разрастаясь и расширяясь, серая воронка. В ней один за другим исчезали «братья» во всём их едином множестве, исчезали члены «Детского хора» — точнее, то, во что они обратились. Совершенно новая конструкция складывалась вокруг Узла. Здесь мой конструкт, Рассекатель, словно скальпелем резал потоки силы, Крадущаяся замыкала их на меня, плела свою сеть, и каждая ячейка в этой сети была живым конструктом. Я ощутил всю великую совокупность Узлов, раскинувшихся по этому миру, удивился их сохранности, поразился хитрости Лигуора — и соединил их все по-своему.

Когда у тебя такая мощь, а поверх того ты ещё и не думаешь о том, чтобы выжить — ты способен на многое.

Вокруг нас встало зарево, горели старые избы и сараи, пламя поднималось всё выше — но я гнал и гнал живую силу и тех, кто сам собирался сжечь этот мир, и тех, кто с его помощью хотел, чтобы гнили другие, собирая свой собственный… порядок. Соединяя ради прочности и долголетия, а не ради «изменения», «очищения» или «прогресса». Земля должна стоять, и она не должна никого «питать». Ни Лигуора, ни его противников. Ибо нельзя сжигать мир за миром, оправдываясь тем, что это, дескать, «Лигуорова кормушка».

…Узлы соединялись совершенно по-иному, каналы силы, что раньше тянулись, незримые, в самое Чрево Астрала, теперь замыкались, закольцовывались. Этот мир сможет постоять за себя, конечно, но ему потребуются защитники. И я должен — я обязан — помочь ему теперь. Не создать их, нет — дать им время.

…Сияющая глобула на сером фоне астральных полей. Я словно глядел на Землю из дальней дали, с самого края Разлома. Я видел её мерцание, ярче утренней звезды, и понимал, что свел-таки края рассечённых каналов, срастил их вновь — и теперь мне было больше нечего делать.

— Красиво… — негромко сказал я. Ещё миг — и взор мой достиг Земли, Петербурга и Охты, где уже звенела пожарная тревога и упряжки мчались туда, где бушевал огонь.

А в самом сердце пожара стройная молодая женщина в светлом, упав на колени, рыдала возле тела мужчины, застывшего лицом вверх. Рядом с ней, и тоже на коленях, копошились мальчишка со старушкой — та что-то пыталась сделать с поверженным, влить в застывшие губы какое-то снадобье.

Зачем? Я сделал своё дело. Ловкач исполнил долг и теперь уходит.

Я оглянулся. Кипящий силой Разлом тянул меня неудержимо, и я уже не мог сопротивляться.

Что ж, пусть так. Это, наверное, быстро и даже не больно. Моя броня, мои конструкты, всё, что я сотворил — осталось там, неразделимое, сделавшись бронёй самого мира. Многократно умноженное, моё наследие осталось стоять на страже, и это было правильно.

Ни Лигуор, ни борцы с ним так просто теперь не доберутся.

Я закрыл единственный алый глаз, сложил когтистые руки на груди.

И медленно, спиной вперёд, полпыл к Разлому.

Волны дикой силы охватили меня, сознание стало гаснуть, но боли и в самом деле не было.

Что ж, это хороший конец. Хороший. Хо-ро…

Эпилог

— Ловкач! Да Ловкач же!..

— Дяденька!..

— Глотай, Ловкач, глотай, кому говорят!.. даже и не вздумай тут у меня помереть!.. Ишь чего!

— Тихо! Тихо все! — княжна Александра Голицына делала странные пассы над головой и грудью лежавшего. — Баба Вера, позаботься о Ванде.

— О ко-о-ом⁈ О змеюке этой подколодной? — взвыла бабка.

Но княжна не вняла.

— Она не змеюка. Она искренне верила в свою борьбу. Прошу тебя, баба Вера.

— Ох, милая…

— Верь мне, — настойчиво повторила Александра.

И продолжала творить своё… чародейство? Волшебство излечения?.. Савва-Сапожок глядел на неё глазами, полными слёз.

— Барыня… госпожа Александра… а дядя Ловкач, он —

Лежащий на земле человек вздрогнул, застонал. Глаза открылись, недоумевающе глядя на заплаканную княжну.

— Г-где я?.. К-кто вы?..

— Дядя Ловкач!..

— С-савва? С-сапожок? Чёрт побери, что со мной — где мы — почему пожар?..

— Всё хорошо, — негромко и на удивление спокойно проговорила Александра, кладя очнувшемуся ладонь на лоб. — Закройте глаза и спите. Вам надо спать.

— Спать… — слабо повторил мужчина. — Спа-а— .. — глаза его закрылись.

— Вот и всё, — обессиленно выдохнула княжна. — Теперь осталось только ждать. Баба Вера! Как там Ванда?

— Да что с ней сделается, ножик Сапожка-то нашего неглубоко вошёл, — ворчливо бросила целительница. — Очухается скоро, гадюка. Ух, так бы и придушила!.. Ишь, «Марья-искусница» выискалась!..

— Баб Вера, но она ж меня вылечила, как-никак, — пискнул Сапожок.

— А то! В доверие втиралась! — сердито объявила баба Вера. — А на самом деле она…

Но тут одна из горящих изб рухнула, взметнув в небо облако искр; а затем кто-то с другой стороны огненного кольца стал очень быстро и умело растаскивать в стороны полыхающие брёвна.

Гвоздь с шипением втянул воздух сквозь зубы.

Первыми появились пожарные, в закопчённых касках и серых брезентовых куртках; а за ними аккуратно вышагивал человек в форменном мундире; рядом с ним непривычно суетился не кто иной, как князь Аркадий Голицын.

Именно он первым бросился к ним, к сестре.

— Саша! Господи Боже мой, Саша, ты жива⁈..

Холеные руки его тут же легли ей на плечи, метнулись к локтям, к тонким пальцам.

— Жива, Аркадий, жива, — холодно отозвалась та. — Да не ощупывай меня так, у меня все кости целы. Лучше представь твоего спутника.

— А… э… господин советник Меньшиков, Сергий Леонтьевич, э-э-э…

Аркадий не мог толком оторвать глаз от сестры, но и на представляемого тоже смотрел, так что голова его несколько раз повернулась туда-сюда между ними.

— Благодарю вас, ваше сиятельство, — вежливо прервал Аркадия советник. — Ваше сиятельство, госпожа Александра, позвольте засвидетельствовать моё глубочайшее почтение. Не нуждаетесь ли вы в какой-либо помощи?

— Нуждаюсь, господин советник, — устало, но спокойно кивнула княжна. Этих двух раненых надлежит со всеми предосторожностями перевезти в наш дом, по адресу — Фонтанка…

— Я знаю, — мягко прервал чиновник. — Но уверены ли вы, ваше сиятельство…

— Абсолютно уверена. Аркадий! А ты перестань трястись. Да, господин советник, эти люди тоже со мной.

— Какое-то время спустя, я очень надеюсь, вы почтите меня рассказом обо всём, что случилось здесь сегодня. Особенно это касается князей Куракиных и всей этой афёры насчёт ссоры с Шуйскими.

— Об этом, господин советник, не знаю решительно ничего.

— Сударь Сергий Леонтьевич, Узел… — Аркадий, этот лощеный красавец и балагур, теперь был необычно робок. Куда-то ушёл весь его лоск, вся бравада.

— Да, ваше сиятельство, — советник оставался безукоризненно вежлив, хотя и хмурился. — Вся система перестроена. Я чувствую. В деталях пока сказать не могу, но разыскания будут произведены немедля. Государь подпишет, я уверен, теперь указ о переходе всех подобных мест под Его владычную руку. Довольно тут распоряжаться Рюриковичам…

Александра горестно усмехнулась.

— Вы даже не догадываетесь, господин советник, насколько…

— Насколько я далёк от истины? Возможно, вы сможете просветить меня, ваше сиятельство?

— Зависит от вашего поведения, сударь, — она сменила тон и повелела: — Аркадий! Помоги мне подняться. И распорядись насчёт карет. Баба Вера, Савва, Гвоздь — вы со мной, и даже не возражайте!.. Надеюсь, господин советник, у вас нет каких-либо претензий к моим людям?

— Помилуйте, ваше сиятельство, как можно?.. Ваши люди, разумеется, в полной… э-э, безопасности. Закон не имеет к ним никаких претензий.

— Рада слышать. Аркадий!..

— Сейчас, Саша, сейчас!..

Александра сидела у постели раненого. Он спал недвижимо, только пальцы рук беспокойно подрагивали.

— Я жду тебя, — прошептали её губы. — Я знаю теперь, кто ты. Догадываюсь, где ты. Вернись. Ты нужен нам… Ловкач.

Веки лежавшего вздрогнули раз, другой.

— Вернись. Не воином, просто… человеком. Не монстром с одним глазом, просто… каким был. Пожалуйста, Ловкач…

Руки её двигались, глаза сверкали. Аркадий осторожно глянул в щёлочку и на цыпочках отошёл — от греха подальше. Сестру словно подменили после всего случившегося…

…Лежавший приподнял веки, и светлая княжна Голицына, судорожно схватив его за руку, воззрилась ему прямо в глаза.

Мужчина растерянно мигнул.

— Где я?.. Вы кто?.. Как я сюда попал?

Губы княжны плотно сжались, глаза на миг закрылись, плечи поникли — разочарование, чудовищное разочарование читалось во всём её облике.

Однако она почти сразу же овладела собой.

— Вы в безопасности, — ровно произнесла она, глядя прямо на больного и облекая его в свою заботу. — Вы — вы не знаете, кто я?

— Нет… — растерянно выдохнул мужчина. — Не имел чести… госпожа…

Александра тяжело вздохнула, голова её опустилась.

— Тебе не вернуться… — прошептала она.

В глубине глаз лежавшего вдруг вспыхнул багровый огонь, их словно заполнило светящейся кровью. Он, будто кто ударил его в грудь, сдавленно ахнул.

— Александра!..

— Ты!

И княжна с коротким рыданием вдруг упала ему на грудь.

К О Н Е Ц

Друзья, хотим поблагодарить за участие в работе над книгой замечательного редактора Наталью Соболеву. Кому нужна качественная редактура — обращайтесь в ВК https://vk.com/gothic_divine