Ловкач

Глава 16 Планы и взломы

Мы так и сидели с Вандой-Марией до самого утра. Ни один из нас, похоже, ни на йоту не доверял другому.

И было отчего.

Однако отдам ей должное — к рассвету Савве стало куда лучше, вернулся здоровый румянец, дыхание очистилось, сердце билось ровно.

— Повезло мальцу, — бросила Ванда, поднимаясь. — Сперва очень не повезло, когда один дурной Ловкач его к Узлу потащил, а потом всё-таки не так плохо всё обернулось.

Я теперь ухожу. Жди меня в том трактире, Ловкач, где сговорились. Я приду.

Я молча кивнул.

За Ланской закрылась дверь. Вера Филипповна, Гвоздь и Савва спали по-прежнему — там, где их сморило этой ночью. Я выдохнул и тоже позволил глазам закрыться.

Савву я пока так и оставил у бабы Веры. Выложил ей ещё одну золотую монету, несмотря на её охи и ахи. Солнце поднималось, Петербург ожил, и мне пора было на встречу с Вандой.

Трактир на углу Царскосельского был обычным трактиром для этих мест — с жуликоватыми половыми, но с сытной едой и дешёвым пивом. Я зашёл, огляделся — Ванда-Мария ещё не появилась.

За дальним столиком кто-то храпел, а вообще по раннему для таких заведений часу было тихо — ни дребезжания старого пианино, ни битья тарелок и полупьяных возгласов.

Княгиня, подумал я, из рода Ланских, и живёт под личиной лекарки в рабочих кварталах? Княгиня, не княжна, значит, замужем за кем-то из мужчин этого рода. Ловко, ничего не скажешь.

Что ж, подождём. Посмотрим, что это за «древлехранилище», что я подрядился вскрыть.

…Я доканчивал тарелку гречневой каши с салом, когда почувствовал взгляд. Поднял глаза — девушка, судя по глухому серому платью с передником — горничная. На руке висит корзинка, прикрытая полотенцем — то ли с рынка, то ли на рынок. На плечах тонкая шаль.

Знакомое лицо. Я прищурился — ну да! Девушка в розовом платье из вагона конки!.. Только тут она совершенно иная, скромная, ни румян, ни помады. Корзинка, опять же. Скорее всего, и правда служанка, только подрабатывает порой, гм, на улицах. Мордашка-то свежая, симпатичная.

Она меня заметила тоже. Заморгала, улыбнулась робко, несмело. Явно не знала, куда деть руки — ведь я же видел её в совсем ином амплуа.

— Барин!.. А я вас сразу узнала. Вы тогда, в конке, не испугались!..

— О чём вы, сударыня? — я решил держаться вежливо, но отстранённо.

— Как о чём, барин? Давеча ехали с вами, да с другими, я ещё… — тут она покраснела, — я ещё спросила, не хочете ли компанию разделить… а потом что-то ка-ак закричит!.. И никто, кроме нас с вами, не слышал!.. — тут голос её дрогнул. — Когда тварь эта, неведомая, кричала… мне так страшно было. Я думала, конец придёт.

Ага, теперь она решила вспомнить, как боялась. А я-то тут при чём?

Девушка тем временем дерзнула заглянуть мне в глаза, добавила уже свободнее:

— А вы, барин, такой смелый! Даже и не моргнули.

Смешно. Смелость? Да я просто не имел права дрогнуть.

— Страх — он и есть страх, — сказал я ровно. — О нём говорить не стоит.

Она переминалась с ноги на ногу, сделала шаг ближе. Голос сделался мягче, в глазах — просьба:

— Барин… вы такой человек необычный… Может… мы ещё увидимся?

— Вряд ли, — ответил я спокойно. — У вас, красавица, своя дорога.

Она растерялась, губы дрогнули. Взгляд метнулся — ищет, как бы устроиться поближе.

И тут в трактире появилась Ванда.

Тоже очень просто, даже бедно одетая. Но осанку, гордый разворот плеч, высоко поднятую голову было не спрятать ни под какой шалью и передником. Она выделялась среди толпы; на неё оборачивались.

— Ой, это ж сама Марья!.. Марья-искусница! — услыхал я.

Кажется, Ванду в этом мире весьма уважали. Шла она прямо, уверенно, не оборачиваясь по сторонам.

Моя собеседница заметила её — и сразу сжалась, словно мышь, завидевшая даже не саму кошку, но её тень. Быстро опустила глаза, пробормотала что-то невнятное и почти бегом выскочила на улицу.

Ванда же, не таясь, подошла ко мне. Прямая, строгая. Никакого намёка на фривольность. Руки в перчатках, правый глаз слегка косит — прав был Сергий Леонтьевич. Девушка из конки уже исчезла; ничто не напоминало, что ещё секунду назад здесь ещё пытались играть со мной в улыбки.

Ванда скользнула взглядом по пустому месту, где только что стояла девчонка, потом перевела глаза на меня. Улыбнулась — насмешливо и едко.

— Быстро ты, Ловкач, — заметила она, — едва успел сесть за кашу, а уже с девицами утешение ищешь.

— А мне что, — пожал я плечами, — я человек свободный. С кем хочу, с тем и ищу.

— Свободный, — протянула она ехидно. — Вот только не увлекайся, пока силы есть. А то, не ровён час, растратишь их на… сам знаешь на что — и не хватит, когда придёт время вскрывать замки в хранилище.

Мы вышли из трактира вместе. Ванда держалась ровно и спокойно, будто всё вокруг было ей подвластно. Я шагал рядом, краем глаза разглядывая её: княгиня Ланская, а идёт по питерским трущобам так, словно тут и родилась.

Куда она меня ведёт, я не знал. С ней, казалось, мог ожидать чего угодно.

На перекрёстке она свернула в узкий проулок меж доходными домами, задержалась перед одним из них. Небрежно кивнула дворнику у ворот. Тот молча тронул фуражку и отвернулся. Я отметил про себя — её человек.

— Сюда, — коротко бросила Ванда.

Мы спустились в подвал. Ванда уверенно указала мне на крышку люка.

— Открывай.

Вонь ударила сразу — гниль, канализация, сырость.

— Полезай, — засветила фонарь.

По железным скобам я спустился вниз, в коллектор. Вода журчала где-то сбоку, густой смрад, казалось, висел мутным облаком, от которого меня едва-едва не выворачивало наизнанку.

Но Ванда шла, как ни в чём не бывало, будто и не замечала вони, а я лишь сильнее зажимал нос и старался дышать ртом. Глаза щипало, они слезились.

— Привыкай, — сказала Ванда. — Петербург не только на дворцах держится.

Я коротко хмыкнул.

Шли мы недолго. Вскоре она нашла неприметную дверцу в стене, поднялась по крутой лесенке — и мы оказались уже в другом подвале. Здесь было сухо, чисто, пахло воском, сургучом, бумагой.

Ванда зажгла лампу. Мягкий свет разлился по комнате. Посреди стоял большой стол, заваленный кипами свёрнутых планов, схем, карт. Она подошла уверенной походкой, как обычно, не снимая перчаток, разложила бумаги.

— Вот, — сказала она. — Начнём с этого.

Я прищурился. Расстеленные передо мной, лежали планы какого-то здания — надо полагать, того самого «хранилища», что мы собирались вскрыть. И судя по тому, как уверенно Ванда распоряжалась тут, я был в гостях у настоящей хозяйки.

Я наклонился над столом. На первом плане — аккуратно начерчены схемы здания с печатями строительного ведомства. Первый этаж, второй, третий…

— Сюда смотри, — усмехнулась Ванда. — Подвал.

Этот лист был весь покрыт красными пометками и странными знаками. Какой-то их собственный код, не руны и сигилы Астрала, какие я помнил.

— Архив, — пояснила Ванда. — Не простой, а тот самый, куда Охранное отделение складывает всё изъятое у подпольных астралоходцев и менталистов. Всё, что признано «слишком опасным для общества». «Чёрные тетради». Записи тех, кто сумел уйти глубоко… и вернуться. Кто обретал в Астрале силу и власть и смог оставить нам своё знание.

— Но не только?

— Не только, — она кивнула. — Переводы. С арамейского, древнегреческого, аккадского, шумерского. Сокровища тайных библиотек, чьи хозяева бежали в Россию, когда в родных землях начинались «гонения на колдунов и ведьм». Слыхал когда-нибудь про инквизицию? Про «Молот ведьм»?

— Malleus Maleficārum, — вырвалось у меня. Ванда подняла бровь.

— Умеешь удивлять, Ловкач. А говорил, языков никаких не знаешь! Нехорошо врать, э-э-э, боевой подруге.

— Не сочиняй, — отрезал я. — Языков не знаю, а про «Молот» этот ваш слыхивал. Даже видывал. Забыла, где я работаю? Собиратели древностей, богатые коллекционеры… насмотрелся диковинок.

Она хмыкнула, но тему развивать не стала.

— Вот. Вот это, — обтянутый шёлком указательный палец обвёл прямоугольник в самой середине схемы. — Древлехранилище. Там самое ценное. Подвал-то весь забит, и там много очень ценного и важного, но самое-самое — здесь.

Я смотрел на схему. Подвал и вправду обширный, тянется под всем зданием. Обозначены арочные своды, неудивительно. Две лестницы в торцах ведут наверх. Около них — красные кружки с косыми крестами внутри.

— Посты охраны. Такие же точно поставлены наверху. Две решетки, которые невозможно отпереть одновременно. Дежурят по четыре стражника. Охранка, тамошние менталисты… предатели… — лицо её исказилось.

— Допустим, — сказал я небрежно. — Пока не вижу ничего страшного. Нет такой охраны, которая не спала бы, не резалась в карты, не попивала водочку, не считала бы ворон со скуки. Особенно в таком месте, куда в здравом уме и трезвой памяти никто и не помыслит лезть.

— Мне бы твою уверенность, Ловкач, — сказала она холодно. — Смотри далее. Древлехранилище имеет единственную дверь. У неё, естественно, ещё один пост. Тоже четверо стражников. У них — механический звонок в кордегардию. Вот здесь — тросик с петлёй. Одно движение — и тревога по всему зданию.

Я держался уверенно и с видом, что вскрыть мне всё это ничего не стоит. Ванда заметила.

— Зря нос задираешь. Глазом моргнуть не успеешь, как скрутят.

— Но ты же умная, — усмехнулся я. — У тебя есть план. Не правда ли? Куда лучше, чем у этих тупых мужланов из «Детского хора». Какой идиот выдумал им такое название?..

Она помолчала. Кулачки сжимались и разжимались, лишь поскрипывала материя перчаток.

— Не дерзи, — выдохнула она, наконец. — Да, у меня есть план. Вот, гляди — хранилище никак нельзя оставлять без вентиляции, ведь бумага гнить начнёт, плесневеть…

— Вентиляция, — поморщился я. — Классика. И, конечно, никто не догадался сделать эти продухи достаточно узкими, чтобы человек не смог бы пролезть или, по крайней мере, поставить решётки?

— Именно такими их и сделали, — последовал надменный ответ.

— Так чего ж ты мне голову морочишь, твоё сиятельство⁈

— Ты забыл, кто я⁈ — прошипела она вдруг с яростью. — Мужичьё, быдло, хам!..

— В самом деле? — иронично бросил я. — А мне вот кажется совсем иначе, Ванда Герхардовна. Удачный брак не делает из шлюхи благородную даму.

Ещё один выстрел почти наугад.

Она отшатнулась, ахнула. Дёрнулась, замахнулась, словно собираясь дать мне пощёчину — рука моя легко перехватила её запястье, чуть сжала.

— Спокойнее, сиятельная княгиня. Секреты твои в полной безопасности, — ухмыльнулся я ей в лицо.

Нет, не совсем наугад. Слишком уж «своей» казалась эта дамочка в питерских трущобах. Слишком легко и естественно давалась ей роль лекарки, «Марьи-искусницы». Так играть не выучишься. Такое — только с рождения. Походку, осанку, манеру говорить можно исправить. Выдрессировать. Но это — нутряное.

— Давай не будем задирать носы, — сказал я, не отпуская её руки. — Говори дело, а не самолюбие тут мне показывай.

Она молчала, прожигая меня взглядом.

— Да чего с тобой? — я пожал плечами. — Я кто? Ловкач! Мне всё знать положено, а что не знаю, то угадаю. Какая мне разница, кто ты? Дело сделаем и разбежимся. Больше ты меня не увидишь и не услышишь — как долю свою получу, разумеется.

Ванда наконец заговорила, негромко, глухо. Будто даже с трудом.

— Я не врала. В крещении я Мария…

— Мне до этого дела нет, — сказал я решительно. — Кровь у нас с тобой одинаковая — красная. Вот давай из этого и исходить. Так что там с вентиляцией этой?

— Канал узок, — прошептала она, опуская глаза — никак не могла оправиться. — Но пролезть можно. Вот, смотри, замеры…

Я взглянул. Да, как ни странно, узко, но я протиснусь. Ловкач привык в щели тесниться да в тень вворачиваться.

— Подозрительно это, — сказал я, глядя на план. — Но хоть решетки есть?

— Есть. Тебе их придётся вскрыть. У тебя будут инструменты, алмазные пилки. Никанор Никанорыча работа.

— Допустим, — нехотя сказал я. — Ну а дальше? Прутья перепилить любой дурак сможет.

— Дальше замки и печати, — к Ванде вернулась прежняя холодность, хотя спокойствие всё ещё явно давалось ей с трудом. — Вот тут тебе и предстоит явить все твои таланты. Рукописи и книги не валяются там на полках. Все — в запертых шкафах. И замки там сейфовые. Работать придётся быстро и тихо, потому что стража каждый час отпирает главные двери.

— Зачем? — поразился я. — Бессмыслица какая-то!..

Ванда дёрнула щекой — некрасиво, злобно.

— Есть легенда… об одном менталисте, что умел ходить Астралом. Понимаешь, что это значит, Ловкач⁈

Я понимал. Если ты можешь войти в Астрал в одном месте нашей реальности, а выйти в другом… Это переворот. Всеобщий. Переворот, который изменит жизнь окончательно и бесповоротно.

— Да, — сказал я спокойно. — И стража, значит, следит, чтобы вот такой легендарный менталист не оказался часом у них за спинами?

— Шути, сколько хочешь. Но дверь они открывают и помещение осматривают.

— Наверняка формально, — вставил я.

— Наверняка. Но если они на тебя там наткнутся…

— Не наткнутся, — сказал я решительно. — Но доля моя должна возрасти.

— Это с чего ради⁈ — вскинулась Ванда.

Я пожал плечами.

— Вентиляция, как ты и сама понимаешь — это слишком просто. Уж больно на ловушку смахивает. Словно приглашение. Полезайте, дескать, дорогие взломщики, видите, какие строители глупцы!..

— Сколько ж тебе надо? — она скривила губы.

— Десять тысяч империалов.

Запрашивать надо совершенно запредельную сумму.

— Болван! Ты хоть представляешь, сколько это весит⁈ — Ванда всплеснула руками. — Триста фунтов! Такое на телеге везти надо!.. И столько монет даже в казначействе не сыщется!..

— Ладно, — смилостивился я. — Тысячу империалов, остальное бумажками возьму.

Она стояла и кусала губы.

— Пятьсот монет вперёд. Остальное — так и быть, на слово тебе поверю… княгиня Ланская.

— Хорошо, — вдруг кивнула она. — Пятьсот — так пятьсот. Вперёд так вперёд.

— И чтоб без обмана! — строго сказал я.

— Ты что! Какие среди нас обманы! Свои люди — сочтёмся!..

Я отвернулся, чтобы скрыть усмешку.

«Какие обманы», «свои люди»… видать, совсем меня за дурачка считает. Ладно, я все её хитрости насквозь вижу.

Однако мне не давала покоя одна-единственная мысль — если «Детский хор» и Ванда Ланская наняли взломщика по имени Ловкач, чтобы просто спереть сколько-то там старых запретных книжек, то откуда в сундучке питерского вора-медвежатника взялась самая настоящая Завязь самого настоящего Узла?..

Вот это было куда важнее.

…Тем же утром, только в мёртвом квартале подле скованного рунами Узла, молодой Аркадий Голицын повернулся к князьям Ростовскому и Одоевскому.

— Вот, господа, — всё шутовство из его голоса как водой смыло. — Извольте видеть.

В руках у него лежала закопченная и покореженная медная трубка, расширяющаяся на конце. Он протянул находку вперёд, и в том, как он держал её, было нечто демонстративное: мол, не ваши седые головы, не ваша сила рода, а его зоркий глаз первым нашёл улики.

— Что это за хлам такой? — недовольно поморщился князь Роман Семенович.

— Не хлам, любезный родственник, — буркнул Ростовский. — Не слыхал про конструкты Меньшикова? Второй человек в Охранном отделении, Сергий Леонтьевич?

— Слыхать-то слыхал, да только… — Одоевский прервался, пряча смущение, и почесал пегую бровь, — всегда считал, что враки это!..

— Не враки, господа, — Аркадий Голицын сделался очень серьёзен. — Охранка давно работает в направлении астраломеханики. Гомункулусы, конструкты…

— Тьфу, бесовство! — оба князя дружно перекрестились. Одоевский исподтишка показал старшему дворецкому кулак — мол, чего не ты первым сыскал⁈

— Бесовство иль нет, а молитва от них не спасает, — твёрдо сказал Аркадий, положив трубку и отирая руки большим плотным платком. — Допросите ваших стражников, княже Юрий Димитриевич. Удивительно, что они сами ещё не пали пред вами на колени, во всём признаваясь.

…Недолгие разыскания всё подтвердили. Дрожащие слуги рассказывали, как среди ночи приехали чёрные экипажи без гербов, как вышли из них люди Охранного отделения, как велели всем молчать и как удалились потом, оставив за себя четверых. Таких четверых, от одного вида которых в дрожь бросало. По виду, вроде, монахи — в рясах, а за спинами какие-то штуковины хитрые, с трубками, алый свет источающими. Стражникам люди из Охранного велели нести службу, но подальше от Узла — его они называли «местом». А потом, как началась замятня, эти четверо вперёд пошли, а потом там что-то взорвалось, да так, что они, честные стражники, с ног попадали, чуть живы остались. А ещё потом опять чёрные кареты приехали, до того, как ваши светлости пожаловали, что-то в них грузили тяжёлое, и, ни слова не сказав, убыли восвояси.

— Батогов бы вам, бездельникам! — не удержался Ростовский.

— Не браните их, княже Юрий Димитриевич, — тут же вступился за холопов Аркадий. — Неудивительно им было растеряться. Да и с Охранным отделением — то всякий знает — шутки плохи. Не это важно теперь.

— А что же? — хором спросили старые князья.

Аркадий помолчал, обвёл их взглядом.

— Сюда явился некто очень сильный. Донельзя сильный. Хотел забрать Узел, не удалось. Конструкты Меньшикова его или спугнули, или даже остановили. Он их прикончил, но и своего не добился. Теперь наверняка явится снова, и, как писали наши летописцы, «в силах тяжких». И мы не должны его упустить.

— Мы? — опять же дружно удивились оба князя.

Аркадий улыбнулся, явив прекрасную белозубую улыбку.

— Понимаю, вы, Рюриковичи, скорее всего, на нас, Гедиминовичей, подумаете. Мол, опять мы воду мутим. И знаю, отчего. Родственники мои дальние, князья Куракины — от них вечно шуму много, треску… любят в политику играть, планы строить. И так, чтобы другие вокруг про то услыхали. Но скажите: сделали ли они хоть что-то реальное за последние лет десять? Или даже пятнадцать? Нет. Им довольно славы «enfant terrible». А так у них всё хорошо: французские фасоны, модные балы, новейшие ткани из Парижа. Зачем им неприятности? От этого только доставка последних модных товаров пострадать может. Нет, ваши светлости, тут дело не междоусобицей пахнет, чем-то похуже. И потому надо нам, несмотря на различия кланов наших, быть сейчас заодно.

Тщательно свернув платок, так что не видно стало на нем следов грязи и копоти, Голицын спрятал его во внутренний карман новенького пиджака.