Ловкач

Глава 17 Книги и тьма

— И когда же ты, ваше сиятельство, намерена привести сей прекрасный план в жизнь? — с усмешкой осведомился я.

— Сегодня ночью, — невозмутимо бросила она. — Раньше начал, раньше кончил. Раньше свои империалы получил.

И почти произнесла: раньше разбежались в разные стороны.

— Э-э, нет! — возмутился я. — Пятьсот золотых! Которые вперёд! Где они⁈

Ванда подняла бровь.

— Будет тебе белка, будет и свисток.

— Никаких свистков не знаю, деньги на бочку.

— Куда ты их денешь, Ловкач? Даже то, что вперед просишь — всё равно изрядная тяжесть. Не потащишь же с собой на дело!

— Не потащу. Поэтому давай, раскошеливайся, чтобы я успел ими распорядиться. До вечера ещё далеко.

— У меня здесь столько нет.

Ванда чуть заметно поджала губы — не кокетничая, а сердясь.

— Давай сколько есть. Видишь, как я тебе верю?

Я, конечно, понимал, что с этой стервочки не то что десять тысяч, с неё и пару сотен не выжмешь. Но и применять к ней… форсированные методы считал преждевременным. Клубок ещё не распутан до конца, я ещё не определил своё истинное дело в этом мире, моё настоящее предназначение. Не задал себе точную цель, не просто выжить, день простоять да ночь продержаться, а миссию настоящую. Слишком много суеты пока. А империалы от меня не уйдут.

— Вот, — Ванда бросила на стол тяжело звякнувший кошель. — Здесь сотня. Полторы тысячи золотых рублей.

Я с самым невозмутимым видом распустил завязки, высыпал тускло поблескивающие кругляши на стол. Как бы небрежно, расчищая место, зашелестел листами старых чертежей.

— Денежки-то счёт любят, — сказал при этом тоном заправского скряги.

— Тоже мне… скупой рыцарь в молодости, — фыркнула Ванда.

— Скупой, не скупой, а проверить не мешает.

В кошеле оказалась и впрямь сотня. Год не шикарной, но вполне достойной жизни.

— Значит, сегодня ночью? И мне больше ничего не надо знать?

— Как-то?

— Ну, хотя бы как я потащу все эти ваши «черные тетради».

— Мы снабдим тебя списком. И спустим мешок на верёвке. Будем поднимать добычу на крышу.

— А потом?

— А потом вытянем тебя. Экипажи будут ждать. «Детский хор» устроит заварушку возле Узла. Это отвлечёт охранку. А мы с добычей — сразу через финскую границу. Там своя полиция, ей охранные шпики не указ. Там даже деньги свои, марки, а не рубли. Закончим расчёт, Ловкач. И… можешь проваливать на все четыре стороны. Избавишь меня, наконец, от своего общества.

— Таково же и моё самое горячее желание, — ухмыльнулся я ей в глаза. — Смогу свести близкие знакомства с куда более приятными девушками.

Глаза её сузились.

— Своди, мне-то что? — буркнула она.

— Ба, да ты ревнуешь никак, твоё сиятельство?

— Что за глупости! — вспыхнула она, жарко краснея. — Чтобы я… да с чего бы мне…

Я отмахнулся.

— Неважно. Продолжай. Что за подходы к зданию, как на крышу попадём и так далее…

— С более приятными девушками он знакомство сводить будет… — проворчала она, фыркнула ещё разок возмущённо и принялась рассказывать.

— Дядя Ловкач! Возьми меня с собой, я тебе пригожусь! — умолял меня Савва.

Как ни странно, мальчишка совершенно оправился за то время, что мы разбирались с Вандой. Сейчас уплетал за обе щёки наваристый суп в неприметном трактире на Обводном.

— Куда тебе на дело, да ещё такое! Рано ещё!

— Не, дядько Ловкач, ну сам посуди — там небось или в форточку лезть, иль по трубе какой!.. Я тонкий, всюду проберусь!.. Я умею! — с выражением выводил он, будто каждым словом стараясь меня впечатлить.

— Всякому делу — своё время, — проворчал я, глядя, как Савва выскребает ложкой до блеска пустую миску. — А твоё — пока учиться жить.

— Так я и учусь! — обиженно вскинулся он. — Раньше я только по крышам лазил да на стрёме стоял… а теперь я знаю, как видеть можно!.. теперь… теперь я знаю, как дыхание держать, когда гончая рядом, как в щель смотреть, чтобы мир переломленным не казался… Я пригожусь, дядько Ловкач, честно!

Он говорил горячо, изо всех сил сдерживая дрожь — глаза горят, на скулах тонкий румянец. Слаб ещё, но упёртый. Как раз такой и нужен мне — если выживет.

— Как дыхание держать? — нахмурился я на него. — Да когда ж ты только выучиться успел, малой?

— А пока ты, дядя Ловкач, со всеми этими тварями переведывался!.. Я и следил, в оба глядел!.. Ты ж от меня не прятал ничего!..

Это верно. Не прятал.

Я смотрел на тонкого, ловкого мальчишку и думал о тесных вентиляционных шахтах, что пронизывали толстые старые стены. А ведь и верно…

— Ладно, — сказал я медленно, — возьму. Но не геройствовать. Моё слово — закон. Один раз ослушался — обратно к бабе Вере, ясно?

— Ясно! — он чуть не подпрыгнул на лавке и тут же осёкся, уставился на дверь. — Дядько… смотри.

В дверном проеме мелькнул серый силуэт и тут же исчез. Ничего особенного — поношенный пиджак, картуз, из тех, что по барахолкам десятками валяются.

Я затаил дыхание. Савва, на меня глядючи, мигом повторил.

Фигура скользнула взглядом по залу. Взгляд был пустой, но зоркий.

Наблюдающий. Он медленный, пока не засечёт добычу. А уж тогда бежать может очень быстро. Но, чтобы не растратить даром силы, в обычных обстоятельствах Наблюдающие медлительны, заторможены, выглядят словно слабоумные.

Я не двинулся, но внутри всё сжалось.

— Расплатимся и уходим, тихо, — бросил я Савве шепотом. — Пуговицу застегни. И не оборачивайся.

Сжимая всё внутри плотно-плотно, чтобы ни одна нить моей сути не вырвалась наружу даже краешком, мы вышли на Обводной. От воды тянуло сыростью; мы шли мимо доходных домов, мимо дешёвых лавок и сомнительных трактиров. Краем глаза я видел, как на той стороне улицы одна тень сменяет другую — серые парочки, вечно безликие. Наблюдающие снова полезли на свет Божий. Значит, игру подняли на новую высоту. Значит, к ночи будет жарко.

Наблюдающие нас пока не видят, и это хорошо. Значит, я умело прячу силу и не даю им зафиксировать своё лицо.

Проходными дворами мы вернулись «к себе», в ту самую дворницкую.

— Можешь прилечь, — велел я Савве.

Он не заставил просить себя дважды. Вкратце я рассказал ему о плане Ванды, умолчав, само собой, что она и Марья-искусница — одно и то же лицо.

— Слушай, малой, да на ус мотай. Простой у них план вышел, слишком простой. Значит — не план, а видимость одна. Пока «Хор» устраивает заварушку возле Узла, они будто бы поднимают мешки на крышу, готовятся вытаскивать добычу. А потом и меня — всё через вентиляцию. Красиво. Только есть два «но». Первое — на схеме не было поста охраны на крыше. А он должен быть. Даже ювелиры-частники ставят, не дураки. Князь Черкасский для своей коллекции тоже охрану там держал. Значит, или план старый, или… составляли небрежно, в спешке, и им вообще неважно, добуду я что-то или нет. Второе — когда я им всё отправлю, зачем им меня вытаскивать? Деньгами делиться? Мне сказали, мол, через финскую границу уходить станем. А если нет? Если прыг на пароход здесь, прямо в порту — и поминай, как звали?

Савва моргал, ловя каждое слово. Глазки пытливые то отведёт, задумавшись, то снова на меня вернёт — но огонь в них не угасал.

— Тогда как? — шёпотом.

— А так. От Ванды мы избавимся, своим путём пойдём. Она-то мне планы показывала, да не заметила — потому что злилась — что не только на них я смотрел. А злилась потому, что я её из себя вывел. Запомни, малой, когда с дамами дело иметь станешь. Нет лучшего средства её отвлечь. Пусть злится, пусть из себя выходит. А я-то знаю теперь, где этот архив стоит да, самое главное, что под ним.

— Ой! — просиял Савва. — Снизу зайдём, да, дядя Ловкач? Пол пробьём?

— Пробьём, — усмехнулся я. — Этак к нам весь гвардейский корпус пожалует. Не пробьём, а аккуратно… проточим, скажем так. Как вода землю, только куда быстрее.

Поэтому ты вперёд пойдёшь. Через шахту. Но только для видимости. А я пока… с Вандой договорюсь.

И я подмигнул мальчишке.

— Дядько… — вдруг потупился Сапожок, — а ежели по правде — тебе страшно?

— Всегда, — сказал я честно. — Кто не боится — тот глуп. А этакий тупой долго не живёт. Страх — это инструмент. Главное — уметь им резать, а не порезаться.

Он задумчиво почесал ухо и вздохнул.

— Я резать умею.

Пригодится, — кивнул я. — И вот что, Савва-Сапожок, запомни самое главное. Мы с тобой в хранилище вместе окажемся. Но может так статься, что ты меня опередишь. Поэтому слушай внимательно. Список «чёрных тетрадей», что даст Ванда, — это наверняка приманка. По-настоящему ценное на виду не лежит и не числится под своим именем. У имперцев на такие вещи — кодовая маркировка. Ищи шкафы с двойными полками и метками «Р-секция» или «К-секция». Листы там шиты толстой ниткой, на корешке — шестиконечная метка из двух треугольников, один перевёрнут. Особо берегись, если литеру «Ш» увидишь. Руками ни в коем случае не трогай! Сначала дунь, как я учил, по краю — если холодом отдаст, значит, сидит печать. Я сниму.

— А если не отдаст?

Я только кивнул.

— Всё равно лучше не трогай. Сначала я.

Всё это я выдал на одном дыхании, без запинки. Нужное всплыло в памяти Ловкача, и я почти поверил, что этот самый «Детский хор» на самом деле готовил его именно к этому взлому.

Правда, Завязь в тайничке это всё равно не объясняло.

Остаток дня ушёл на подготовку. Хороший город Санкт-Петербург, всё в нём купить можно; ну, если места знать, конечно.

Пока мы с Саввой шныряли по закоулкам имперской столицы, я заметил, что Наблюдающих стало куда больше. Правда, и следили они почему-то отнюдь не за мной, точнее, не только за мной. А вот за кем именно — я сразу понять и не смог.

Но что-то затевалось тут, что-то, меня касающееся, но не только. И даже не столько.

Эти посторонние мысли я из головы выкинул. Надо дело одолеть.

К вечеру Петербург стал серым и плоским, стёртым, как старая монета. Я пришёл на место чуть раньше. Ванда не заставила себя ждать; экипаж выкатился из-за угла без лишнего шума, дверца отворилась, мелькнул её холодный профиль.

— Поехали, — бросила она коротко.

Мы тряслись молча. Колёса стучали, как словно часы самой Судьбы. Ванда смотрела сквозь занавеску — и я понял, что не глазами даже, а тем самым внутренним зрением хорошего менталиста. Я считал перекрёстки, фонари и повороты. Запоминал. Маршрут в голове складывался в ровную нить примет.

Остановились в глухих переулках, свернув во двор-колодец. Дверь распахнул худой парень в полушубке — молча, как тень. Во дворе — сараи, навал досок, какой-то мусор.

— Здесь, — Ванда ловко скользнула между сараями, даже юбка не зашуршала. — Прут.

В углу ограды действительно торчал аккуратно подпиленный железный прут; его верхний край кто-то замазал тёмной краской, маскируя пропил. Я дёрнул — металл легко отошёл. Щель узкая, но мне не впервой.

— Ты — первым, — сказала Ванда. — Я следом.

Протиснулись. Здание Особого архива стояло черней ночи — три этажа, и в каждом ни одного живого огонька. Мёртвая махина, как склеп; окна — пустые глазницы, карниз — словно застывшая бровь. Даже дворник местный здесь, кажется, шёл бы на цыпочках.

— Глухо, — сказал я. — Слишком глухо.

— Там, — Ванда кивнула не на архив, а в сторону. — Соседний дом. Парадная. Через ту крышу пойдём.

Я кивнул. Руки уже сами собою доставали отмычки.

Замок был старый, с характерным «прогоном» — простая механика, совсем чуть-чуть магии. Щёлк — и охранное заклятие само поверило, что замок открыли давно. Ванда даже не похвалила — как будто так и должно.

По лестнице вверх. Запах сырой побелки, чугун перил холодит пальцы. На площадке — чердачная дверь, накладной замок болтается. Его тоже открыл не глядя. Чердак встретил нас пылью и мышиным помётом. С северной стороны — лаз на крышу.

Мы вылезли. Город сразу сделался ниже, ветер толкнул в спину. Через узкий проём — следующая крыша, уже нужная нам, архивная. Ванда показала жестом на подвешенную верёвку.

— Осторожно. Там козырёк.

Мы спустились на крышу архива мягко, почти бесшумно. Я присел, прислушался. Ничего. Ни шагов. Ни шинелей, ни откашливания караульного, ни скрежета ключей где-то у люка. Пусто.

— Где ж твой «Хор»? — спросил я негромко. — Обещали «заварушку». Обещали охранку увести.

— А где ты тут охранку видишь? — прошипела она. — Вот, давай, крепи вон тут!.. Тебе сюда, в эту дырку.

Я принялся за дело. Осторожно поднял глаза, чтобы Ванда не заметила — Сапожок неслышной тенью уже скользил по крыше, приближаясь к нам.

— Готово, — сказал я.

Выпрямился, отряхнул руки.

— Ну так не стой! — у Ванды, похоже, сдавали-таки нервы. — Думаешь, такая тишина тут до утра будет?

Да, а ожидаемого мной поста на крыше так и не оказалось. Гм. Неожиданно, но ладно.

— Ну, на удачу, — сказал я. И, прежде, чем Ванда успела даже пискнуть, обхватил её за талию, прижал к себе, крепко целуя прямо в губы.

Глаза её закатились, не успев расшириться. Чисто сработано, Ловкач.

— Малой!..

— Тута я, дядечка!..

— Полезай. Тебе даже замка на крышке снимать не надо. Встретишь решётки — никуда не торопись, пили. Она, — я кивнул на впавшую в оцепенение Ванду, — минуты через три очнётся. Помнить ничего не будет. Давай, Савва, удачи!..

— Спасибо, дядя Ловкач!..

И мальчишка ловко, словно ужик, скользнул в тёмный квадрат шахты. Ишь, разинут, словно пасть голодная, нами поужинать намеренная.

— Хрен тебе, — сказал я шёпотом.

Савва ушёл вниз, в сердце мёртвого дома.

Я повернулся и почти бегом кинулся обратно к верёвке.

Спустился обратно в подвал соседнего дома. Нашел нужный люк. Поднял крышку, нырнул вниз, и вот уже снова коллектор. Вонь ударила, но я шагал, будто по привычке: хуже доводилось нюхать.

Скоро стены изменились. Камень стал иным — плотнее, старее, словно кто-то когда-то заложил его с совсем иным умыслом, не для сточных вод. Воздух тоже сменился: от мерзкой вони канализации до густой, почти осязаемой тяжести. Как будто на плечи лёг невидимый плащ. Это не сырость — это дыхание самих книг. Запретных.

Остановился, прислушался. Не как обычные городские люди, само собой. Где-то выше, над слоем земли и камня, шевельнулась охрана: кашель, шарканье ног. Кто-то сидит, кто-то ходит. Четверо, как Ванда и обещала. Скучают, служба нетрудная, да нудная.

Неужто план без обмана?

Я притих. Научился в своё время слушать не только ушами, но и нутром. Шаги равномерные, дыхание живое. Не мертвецы. Не конструкты. Хорошо. Настоящие. Настоящих проще обмануть.

Достал зубило, начал осторожно разбирать кладку. Не долбил — просто снимал камень за камнем. Каждый кирпич поддавался медленно, но верно. Как у Сергия Леонтьевича, когда я его стену столом вышибал, только здесь всё иначе: не силой, а терпением. Здесь любое резкое движение — и тревога.

Я работал медленно, ровно, будто и сам был частью кладки. Камень постепенно уступал, поддавался. Я достал из заплечного мешка простую трость и вмиг развернул её в лесенку, прислонил и поднялся выше. Сквозь пол и перекрытия тянуло холодом — не сквозняком, а тем особым холодом, что всегда окружает вещи, к которым лучше бы человеку не прикасаться.

Я вдохнул глубже. Вот оно, древлехранилище. И если всё сложится, сегодня ночью я войду в самое сердце имперской тайны. А если не сложится — ну что ж, тогда мои кости станут частью этой самой кладки.

Я тогда тоже стану вечным хранителем этих секретов. Но такого не будет. Ведь я Ловкач.

Плиты пола я просто поднял. Тоже очень-очень медленно и осторожно. Тишина. Сигнализация не сработала, всё как и должно быть. Подпрыгнул, подтянулся — и вот я внутри.

В тени угадывались очертания шкафов. Высокие, до потолка, с причудливыми решётчатыми дверцами. Каждая секция — отдельный сейф, каждая под замком. Над ними — таблички, буквы латиницей, кириллицей, цифры.

Чистый порядок. Но порядок — мёртвый, холодный.

И всё равно книги шептали. Я слышал их голоса, неразборчивые, чужие, но манящие. Звали, звали. Вот оно, то самое, что пробивалось ко мне сквозь кладку. На погибель или на знатную добычу зовут они?

Вот ты и на месте, Ловкач. Теперь следовало бы дождаться, когда Сапожок пропилит решётку и тоже спустится сюда. Стоило бы… но сердце уже билось в ритм этих книг, в ритм их немого зова.

Я осторожно протянул руку в щель, ощутил лёгкое колыхание дремлющей силы — и улыбнулся.

— Ну здравствуйте, — шепнул я, словно старым друзьям или верным питомцам. — Скучали?