Ловкач

Глава 24 Александра и Аркадий

Утро над Фонтанкой стояло тусклое и прозрачное, словно стекло старой бутылки.

Мокрый булыжник поблёскивал, как ртуть, дом Голицыных на Фонтанке, 20 — старинный, даже относительно скромный в своём классицизме — казался пустым и настороженным, словно сам ещё не оправился от вчерашней грозы.

Всё случилось в нескольких кварталах отсюда — у дворца Шуйских, где едва не разразилась новая междоусобица.

Там, где, казалось, не было силы, способной остановить человеческое безумие, Александра Голицына встала между боевиками Куракиных и старым князем Шуйским — и остановила столкновение. Как две волны, они замерли и разошлись.

Теперь она полулежала в кресле у окна, бледная, но спокойная.

За стеклом текла Фонтанка, тащила на себе, как ни в чём ни бывало, баржи, лодки и иные судёнышки.

На столике возле кресла — чашка с остывшим чаем, рядом аккуратно расставлены пузырьки с какими-то снадобьями.

Слуги говорили шёпотом.

Когда дверь открылась, Александра даже не подняла головы — она знала, кто это.

— Пришёл, — сказала она. — И опять без стука.

— Если бы я стучал, — спокойно и миролюбиво ответил Аркадий, — ты бы успела сказать, что устала и не примешь никого.

Александра спорить не стала и выражения лица не изменила. Он подошёл неторопливо, держа в руках белые пионы. Слегка поклонился, сам поставил их в вазу на подоконнике.

— Белые — к добрым вестям, — сказал он. — И к восстановлению.

— Добрые вести в Петербурге? — устало усмехнулась она. — Разве такие бывают?

— Бывают, если их вовремя придумать, — он опустился в кресло напротив, чуть склонив голову. — Вот я и принёс тебе одну.

— Приятно, — она поправила шаль тонкой рукой. — Но подозрительно.

— Напрасно, — он улыбнулся. — Ты вчера спасла всех, Саша. Всех. Даже тех, кто этого не заслуживал.

Брови её чуть сдвинулись к переносице.

— Я просто хотела, чтобы они перестали убивать друг друга.

— И они перестали, — Аркадий развёл руками, но тоже спокойно, без лишнего размаха. — Разве не чудо?

Она покачала головой.

— О тебе теперь говорят, — продолжал он. — И говорят с благоговением. «Княжна Александра — благословение Петербурга». Газетчик один написал, остальные подхватили.

— У газетчиков язык без костей, то всякий знает, — она в упор посмотрела на брата. — Говори прямо, Аркадий. Ты ведь не благодарить меня пришёл.

Он выдержал паузу.

— Хорошо. Прямо — так прямо. У нас появилась возможность… оказать услугу роду и, возможно, спасти город от большой беды.

— Опять? — Александра невольно вздрогнула. — Ещё кого-то спасать?

После того страшного усилия её словно накрыла какая-то пелена не то усталости, не то ощущения безнадёжности.

— Одного только человека, — мягко сказал Аркадий. — Но очень непростого.

Он подался вперёд, понизив голос. — Есть человек, которого ищет и охранное отделение, и Куракины, и кое-кто похуже. Его зовут… Ловкач.

— Никогда не слышала, — ответила она.

— Естественно. — Аркадий улыбнулся. — Зато он слышал о нас. И, возможно, попытается добиться встречи.

Он понизил голос. — Вчерашняя свара — не просто стычка. Это была отвлекающая операция. За ней стояли люди, желающие вытянуть на свет именно его.

— И при чём тут я?

— Он… особенный, — Аркадий сделал короткую паузу, будто подбирал слово. — Весьма чувствителен к людям вроде тебя.

— «Людям вроде меня»? Это что ещё за фигура речи, Аркадий?

— Тем, кто несёт мир, а не разрушение. Ты ему покажешь, что не весь Петербург — ловушка. Что кто-то может его понять.

Александра задумчиво провела пальцем по ободу тонкой до прозрачности чашки.

— А потом вы его арестуете?

— Нет, — Аркадий улыбнулся так, как умел только он — с тенью насмешки и почти искренней теплотой. — Мы предложим сотрудничество.

— «Мы» — это кто?

— Те, кто ещё способен думать, а не стрелять. Я, как Голицын, ещё пара старых боярских родов, что не утратили рассудка.

Он поднялся, прошёлся по комнате.

— Ему нужно показать, что есть выход. И ты — этот выход.

— То есть ты хочешь, чтобы я стала… приманкой.

— Не приманкой, — спокойно ответил Аркадий. — А именно выходом. Он узнает тебя и поймёт, что не весь мир против него.

Она долго молчала.

— Аркадий, если этот человек и вправду так опасен, как ты намекаешь, он почувствует обман.

— Потому-то и нужно, чтобы ты не притворялась, — ответил он. — Будь собой. Спокойной, доброй, живой. Остальное сделаю я.

Он подошёл ближе, мягко коснулся её плеча.

— Завтра утром. Прогулка по набережной. Ты идёшь, как будто… идёшь просто дышать воздухом. Я устрою, чтобы он оказался поблизости. Всё остальное — уже судьба.

Он выпрямился, улыбнулся — уже холодно, по-деловому.

— И не тревожься. Никто не посмеет тебе навредить.

Когда за ним закрылась дверь, Александра ещё долго смотрела на своё зыбкое отражение в окне.

Начавшийся вдруг летний дождь тек по стеклу тонкими нитями, и ей теперь показалось, будто сама Фонтанка шепчет что-то, предупреждает её.

Или брата?

— Один человек, — повторила она тихо. — Только один… и ради него снова всё начнётся.

Ночь над городом стояла по-летнему прозрачная, чуть влажная, с редкими бликами фонарей в чёрной воде каналов.

Я шёл без цели — просто чтобы сменить обстановку. Петербург в пору белых ночей становился почти астральным сам по себе: улицы сливаются с туманом, звуки глохнут, а за каждой аркой словно дышит что-то невидимое.

Может быть, и дышит. Я слишком хорошо помнил ту лошадь.

Сапожок отсыпался у бабы Веры — и, если честно, я был только рад побыть один.

Слишком многое вертелось в голове: Мигель, советник Сергий, «Хор», Ванда, книги, Завязь.

Я привык, что вокруг меня так и вьются наблюдатели, но сегодня всё вышло иначе.

Меня никто не преследовал. Куракиным и прочим охотящимся за Ловкачом стало, видать, и впрямь не до меня.

Я и сам не заметил, как оказался на Аничковом мосту. Угрюмо темнел дворец Шуйских, Фонтанка замерла, за день устав таскать на себе бесчисленные баржи.

Именно здесь я ощутил взгляд.

Взгляд издалека, расфокусированный, словно смотревший и сам толком не знал, что хочет увидеть.

Замедлил шаг.

На миг показалось, будто фонари вдоль Фонтанки дрогнули в унисон, как при лёгком ветре, хотя воздух стоял неподвижный. Астрал отзывался едва ощутимым гулом, на краю сознания — как далёкий орган в старой церкви.

Взгляд ли? Кто-то думал обо мне. Думал настойчиво, но не как о чудовище, не как о цели, а как о человеке.

Старая часть меня — та, что давно молчала, — вдруг болезненно отозвалась, будто кто-то дотронулся до шрама.

— Кто ты, — сказал я вслух, — и зачем лезешь в мой след?

Ответа, разумеется, не было.

Но где-то в глубине астрального поля вспыхнула едва уловимая фигура — женская. Не лицо, не имя, только контур. Светлый, упрямый, будто вычерченный против воли самой тьмы.

Я открыл глаза.

Над головой качнулся огонь фонаря — и я понял, что стою напротив воды, где отражался мой собственный силуэт.

Но теперь в отражении было двое.

— Прекрасно, — пробормотал я. — Новый игрок. Как будто старых мало.

И всё же внутри оставалось странное ощущение — не страха и не ярости, а какой-то тихой, непрошеной надежды.

Как будто этот взгляд — не охотничий, а ищущий.

Как будто где-то там, за дымом и камнем, кто-то действительно верил, что я ещё могу быть собой.

Утро на Фонтанке прохладно и туманно — словно не закована в гранит она, а вольно течёт где-то среди лугов. Я шёл без цели, но не абы куда; ощущение, будто кто-то невидимый тянет меня по набережной, точно за ниточку. Мне же оставалось лишь идти и смотреть — туда, куда тянуло.

Она стояла у гранитной тумбы, опершись, глядела вниз, в воду. Светлый жакет, юбка до земли, шляпка с вуалью, серые перчатки. Мне хватило одного взгляда. Одного, потому что она не пряталась, не скрывала своей сути. И незримые токи астральных эманаций так и кружили возле неё, хотелось сказать — словно бабочки.

Я замер.

Светлая. Истинно Светлая. Менталист, к которому не прилипло никакой… грязи. Кто не соблазнился ничем.

И именно потому я посмотрел ещё раз. Ведь такого не бывает. Такого не может быть. Всякий вступающий в Астрал делает этот шаг, потому что хочет чего-то для себя. Пусть даже самого благородного — но для себя.

А она не хотела.

Нас разделяла, наверное, дюжина шагов. Она вскинула голову, взглянула — мне показалось, глаза её горят под вуалью нестерпимым зелёным пламенем.

Никто никогда так на меня не смотрел. Память моя полупуста, но отчего-то я не сомневался ни на йоту — никто.

Руки её сжались. Губы дрогнули, чуть приоткрывшись.

Мы узнавали друг друга. Взгляд её ломал перегородки и стены в моём сознании; ноги Ловкача вдруг стали подкашиваться, колени ослабли. Пришлось как бы небрежно опереться на ограждение у края набережной.

Напротив мрачно возносилась красно-кирпичная громада Михайловского замка. Кто-то пялился мне в спину, кто-то, изображая равнодушие, болтался на другой стороне Фонтанки; я видел их всех, я сейчас ощущал всё необычайно остро.

Она смотрела мне в глаза.

— Кто вы?.. — шепнула еле слышно.

И я ответил только одним словом:

— Ловкач.

— Это не настоящее имя, — чуть нахмурилась та, не меняя кристального взгляда.

— Оно мне подходит лучше всего.

Мигель, прищурившись, глядел на застывшую парочку. Рядом с ним тяжело пыхтел немолодой, солидного вида мужчина, в котором Ловкач сразу же узнал бы «профессора Никанора Никаноровича».

— Сударь Мигель Себастианович… Для чего мы здесь?.. Ловкача этого вы отыскали. Осталось сущую малость сделать…

— Спокойно, Никанор Никанорович, — Мигель не повернул головы. — Вы же опытный менталист, вы что, ничего не чувствуете?.. Что меж этими двумя происходит?..

Профессор запыхтел громче. Мигель повернул перстень зелёным камнем внутрь.

— Вы же его… проверяли, Мигель Себастианович!

— Проверял, — сквозь зубы отозвался Мигель. — Да не до конца. А теперь вижу — Старший это, любезнейший Никанор Никанорович. Правы Куракины, пустозвоны, оказались…

— Сломанные часы тоже дважды в день верное время показывают, — буркнул профессор.

Мигель не ответил. Смотрел на пару неотрывно, словно чего-то ждал.

— Никанор Никанорович, прошу внимания вашего, — бросил вдруг сквозь зубы. — Всматривайтесь, вслушивайтесь — вот прямо сейчас —

Он осёкся. И лицо у профессора из «Детского хора» вдруг вытянулось.

Над Фонтанкой пронёсся порыв холодного ветра, словно сейчас не лето, а, по крайней мере, октябрь.

Мигель болезненно сморщился, а Никанор Никанорович задохнулся, сгибаясь, точно получив чувствительно кулаком под дых.

Пара напротив них взялась за руки.

Нечто совершенно невозможное и неприличное — княжна Голицына, из высшей русской аристократии, и никому не ведомый Ловкач, вор, взломщик, медвежатник.

Но они взялись. И стояли, глядя друг другу в глаза.

— Мигель… Себастианович… — прохрипел профессор.

— Что я вам говорил?.. — Мигель был бледен. — Это не просто Старший!..

Никанор Никанорович судорожно кивнул.

— Ну, Аркадий, ну, удружил… — бормотал Мигель, медленно пятясь. — Собирайте своих людей, профессор. Понадобятся все, способные носить оружие, то есть выходить в Астрал. Менталистов соберите всех, даже самых слабых.

— А… вы?.. — Никанор Никанорович судорожно сглотнул.

И посмотрел так, будто ему хотелось взяться за Мигеля двумя руками и не отпускать.

— А я донесу по команде. Господин советник должен знать… то, что он должен знать. Объясните нашим людям, чтобы ни за что его не потеряли.

— Господин советник? Мигель Себастианович, но разумно ли это —

— Профессор, охранка должна нам помогать, а не мешать. А для этого у господина советника не должно возникать подозрения в моей… двойной игре.

— Разумно, — признал Никанор Никанорович. — Тогда я —

— Тогда вы пойдёте исполнять то, что вам сказано, — жёстко оборвал Мигель. — А я передам Ловкача нашим людям — и тоже пойду.

Аркадий стоял у окна на верхнем этаже дома Голицыных, в полутени за занавеской, откуда Фонтанка была видна, как на ладони. Мокрый камень булыжной мостовой поблёскивал, словно зеркало, а эти двое, его родная сестра Александра и вор-медвежатник по кличке Ловкач, стояли, держась за руки и не двигаясь, будто само время вокруг них остановилось.

Аркадий не ожидал этого. Совсем не так всё задумывалось.

Он собирался сыграть партию, тонкую, рассчитанную до мелочей. Александра должна была коснуться чужой души, не более. Дать знак, вызвать доверие, а затем — тихо отойти в сторону, когда Ловкачом займутся люди Мигеля.

Но стоило им соприкоснуться, как воздух вздрогнул. Над Фонтанкой пронёсся порыв ветра, и Аркадий прекрасно понимал, что это не простой порыв — даже в этом городе его легко было отличить. Астрал взволновался, тонкая серебристая паутина, искусно сплетённая Аркадием, которую он собирался — в случае чего — просто и без затей накинуть на Ловкача, вздулась и лопнула, вмиг сметённая силой, прилетевшей из-за пределов этого мира. На миг Аркадий даже увидал жутковатую картину: Астрал, сияющий, прекрасный — и рассёкший его, словно гангренозная рана, глубокий, бездонный провал.

Аркадий сжал кулаки так, что костяшки побелели, и сам этого не заметил.

— Что ж ты творишь, сестрица… — прошептал он.

Ему понадобилось несколько секунд, чтобы понять: это не просто контакт. Это был отклик.

Что-то зашевелилось в этом Ловкаче, что-то неимоверно могущественное, жуткое, непонятное.

Аркадий почти физически ощущал, как просыпается не человек — сила.

И с каждой секундой вероятность удержать ситуацию ускользала, словно песок сквозь пальцы. Он перевёл дыхание, заставил себя выпрямиться.

Паника — удел дилетантов. Каждое потрясение — новая возможность. Так его учил старый князь Голицын.

Хорошо. Допустим, случилось чудо — пусть будет так. Но чудеса — товар редкий и оттого определённо дорогой. Значит, кто первый успеет их обложить пошлинами, тот и выиграл.

Он быстро прикинул: Куракины, конечно, рассовали своих соглядатаев повсюду, но теперь им придётся действовать осторожнее, пока не разберутся, что произошло. Рюриковичи, Одоевские с Ростовскими будут выжидать — столь долго, пока их драгоценному Охтинскому узлу ничего не угрожает. Шуйский, скорее всего, уже знает — старик Иван Михайлович такие возмущения за версту чует. Но даже он не поймёт сразу, что именно случилось.

Аркадий усмехнулся.

Пусть ищут. Пусть спорят. Пока они совещаться станут, я уже окажусь рядом.

Он снова скользнул взглядом к сестре. Александра стояла неподвижно, лицо её было обращено к Ловкачу, глаза — широко раскрыты, словно она смотрела не на человека, а в бездну, где колеблется сама память мира.

Аркадий ощутил неприятный укол совести — и тут же подавил его.

Ей не впервой спасать. Пусть спасёт и тут.

И отшагнул назад, в тень. Надо уходить. Не стоит сейчас вмешиваться.

Он уже знал, что скажет потом: «Я лишь хотел помочь. Не думал, что всё выйдет из-под контроля. Конечно, я предупреждал — сила непредсказуема».

Да, именно так.

С этими словами он и войдёт к советнику Сергию Леонтьевичу. Увы, но без него сейчас не обойтись. Куракиных он успокоит, Шуйскому подбросит ложный след, а сестре — найдёт утешение. И всё-таки…

Он ещё раз взглянул вниз.

Ловкач стоял, опустив голову, будто прислушивался к чему-то внутри самого себя.

Александра держала его за обе руки. Именно она. И да, со стороны они казались влюблённой парой в самом разгаре романтического объяснения.

— Добро пожаловать домой, Старший, — прошептал Аркадий. — Посмотрим, кто из нас станет хозяином этой партии.

Она первая протянула мне обе руки. Протянула так, словно знала меня уже тысячу лет, в разных мирах, под разными небесами. Смотрела в глаза мне так, словно видела в них бесконечность.

И в тот миг всё, что было запечатано, дрогнуло.

Мир вокруг, Фонтанка, камень, набережная, ограда — всё расплылось, как отражение в зыбком стекле.

Я увидел себя. Настоящего.

Не человека — нечто иное.

Высокий, иссечённый шрамами, лишённый кожи, поверхность тела — сплошь обнажённые мышцы и сухожилия. Гигантский рот, настоящая пасть, от уха до уха, распахнутый, словно капкан, так что видны ряды нечеловечески острых зубов. Единственный глаз горит алым, и он — в середине лба.

Как они говорили, те, кого я помнил как соратников?..

«Ты слишком усердно старался»? «Ты стал подобен врагу»?

Что-то такое, да. Они казались мне чудовищами, себя же я видел человеком.

Разумеется, они не лгали. Я был одним из них, просто отказывался поверить в самую что ни на есть обыденную вещь.

А ещё я видел вокруг себя конструктов, тех самых. Скакун Логоса, Пожиратель Сигнатур, Арбитр Излома; прежде они казались мне элегантными проекциями моей воли, чем-то вроде изысканных шахматных фигур, изящными средствами решения трудной задачи.

Уравнениями, если угодно. Формулами.

Они ими не были.

Моя воля — воля чудовища — чудовищ же и творила, ничего иного она творить не могла. Послушные, как псы, сотканные из силы Астрала, из прозрачного пламени, они несли мою волю, моё сознание, мои приказы.

Я тогда верил, что очищаю и освобождаю. Что старое и отжившее нужно сжечь, чтобы возникло новое. Что равнины жизни нужно удобрить пеплом, помогая подняться молодой поросли.

И я вновь видел тот самый город. Стройные башни светло-серого камня над зелёным морем джунглей, барельефы, где запечатлены были не спасшие никого магические формулы; я вновь командовал штурмом, я направлял своих конструктов; каждый из них — продолжение моей воли.

Каждая вспышка — решение, выверенное, как ход в шахматах.

Ни злости, ни жалости. Только расчёт.

Мои формулы, казалось мне, были лучше, сильнее, вывереннее. Но не только. Вот лопнул один из сияющих барельефов; раньше память моя тут останавливалась, сейчас же она уверенно пошла дальше.

В густых джунглях, невдалеке от стен, начал распускаться серый цветок — это пошёл в стремительный рост один из Узлов, заякоренный в самой плоти этого мира. То, что изливалось из него, то, во что он обращался, не было ни огнём, ни водой, ни чистой силой, ни мощью Астрала.

Это была гниль. Всепобеждающая плесень, та самая, что обращает в ничто всё отжившее и умершее, возвращая питательные вещества обратно в землю, чтобы великий цикл жизни и смерти повторился бы вновь.

Теперь я слышал крики — тысячи голосов за стенами обречённого города; ведь плесени не знакомо милосерди, с ней невозможно договориться, её бессмысленно просить о пощаде.

Плоть мира рвалась, и из её разрезов изливалось то, что мы называли Лигуором.

Я видел, как рождается Бесформенное.

Как сама ткань пространства корчится, подчиняясь моей команде, но уже не мне —

тому, кто стоял за мной. Кто шептал, что всё под контролем. Сила текла сквозь меня, и я чувствовал себя Богом — пока не понял, что это не я творю, а через меня творят.

Что мною пользуются.

Что я — канал, сосуд, орудие, не более того.

И теперь, глядя в глаза женщины передо мной, я понял: она не память, она — зеркало.

Через неё я видел себя тогдашнего, когда верил, что очищение — это благо.

Я почувствовал, как в моей голове рушатся замки, засовы и запоры. Всё то, что я выстроил сам, чтобы не сойти с ума.

Замок за замком. Стена за стеной.

Я видел, как руки мои, тогда — не человеческие, изрыгают молнии, как я отдаю команду: «снести всё до основания».

Как над городом поднимается воронка Лигуора — и падает обратно, превращая всё живое в прах. Как кричит она — та самая девушка у ворот, застывшая над раненым магом, в рубахе с защитными рунами, что ни его, ни её не защитили. Тогда она показалась мне забавной; сейчас я видел её глаза, читал в них жуткую, неутолимую ненависть и вспомнил, наконец, её горячечный шёпот, словно бред умирающего — «Я найду тебя. Найду и убью. Вернусь и убью!..»

Мне стало смешно.

«Меня не так просто убить», — ответил я ей тогда высокомерно.

Сейчас я словно заново глядел ей в глаза и узнавал. Узнавал с холодным осознанием, что судьба-таки нагнала меня.

От автора:

Киборги и эльфы, волшебники и хрущёвки, вампиры и обычные гопники. Вместо наследника древнего рода — выпускник интерната для неудачников! Новая история от Капба https://author.today/reader/454438