Ледяное сердце

Глава 31. Время платить по счетам

Сначала Илья понял, что у него жутко болит голова, затем кое-как повернул ее и увидел сплошное мутное стекло. Что это — гостиница, родной дом или все еще параллельный мир? Резь в глазах, едкий привкус во рту — кажется, от каких-то снадобий. Сил не было совсем, будто его иссушили до капли. И абсолютная гулкая тишина, как если бы мир действительно вымер от холода, испустил дух во сне и остался в темной вселенной мерцающим белым пятнышком.

«Неужели нас больше нет? — пронеслось в голове. — Но тогда откуда боль? Или так теперь будет вечно?»

Стекло начало оттаивать, окрасилось в темно-синий, затем вдали загорелся приветливый желтый огонек, как маяк посреди океана. Когда Илья последний раз видел такую безмятежную синеву — месяц назад или больше?

«Месяц… Старик… Новогодняя ночь…»

Наконец все стало складываться, хотя каждая мысль давалась с болью. Он огляделся, узнал комнату, пахнущую сухой травой, лесными ягодами и дымом летнего костра. Постель, уже ставшая родной, раскладное кресло, в котором спал Ян — под его глазами Илья разглядел темные круги, тонкая мальчишеская рука свесилась из-под одеяла вниз. Накки свернулась клубком у Ильи в ногах, как нередко делала и раньше, разметавшиеся светлые волосы совсем закрывали ее лицо, но он слышал тихое мерное дыхание. Хейкки и Юха сидели прямо на полу, у стены, и дремали, привалившись друг к другу.

Попытавшись подняться, Илья шумно выдохнул: боль разлилась по телу и в груди неприятно расперло. Накки встрепенулась и уставилась на него лихорадочно блестящими глазами.

— Ты проснулся, — тихо сказала водяница и коснулась его руки. — Кожа теплая, но жара у тебя нет, значит, все дурное ушло.

— А заклятие? — прошептал он.

— Заклятия больше нет, Илкка. Нет, до весны еще далеко, мороз отступит не сразу, иначе талая вода все затопит. Но мы северяне, мы это выдержим — ты согласен?

— Заклятия нет, — повторил он словно в полузабытье. — А долго я так провалялся?

— Меньше суток, — улыбнулась Накки, — ты же молодой и сильный, да и защита у вас была надежная. Я только немного тебя омыла, чтобы остатки мертвой ауры выгнать, а дальше ты сам справился.

— А что с Антти? — спохватился Илья.

— Вот старику тяжелее пришлось, он до сих пор без сознания. Но не волнуйся, о нем хорошо заботятся, и он у нас живучий, прошел огонь и воду, а теперь и нижний мир.

— Да, хотел бы я знать, что он повидал в Туонеле, — задумчиво сказал Илья. — Значит, мы с ним так и не встретили первый восход солнца?

— О да! — шутливо вздохнула девушка. — Слушай, тебе самому пора оттаять и наконец расцвести! Заклятие-то снято, а вот когда уйдет твоя собственная зима?

— Я обещаю, русалочка, — заверил Илья и обнял ее. Он понимал, что вроде бы самое время вдохнуть полной грудью, но сонная одурь Туонелы будто не хотела его отпускать. А может быть, милосердно обволокла его рассудок, чтобы триумф не обернулся болезненным шоком. И лишь когда проснувшийся Ян побежал к отцу и втиснулся между им и Накки, слезы подступили к глазам, внутренний нарыв вскрылся, а кошмары нижнего мира остались позади.

Люди в гостинице и за ее пределами не знали о заклятии, но радовались солнцу как чуду, началу новой жизни. Всем казалось, что морозы и туман отняли у них не месяц, а несколько лет и огромный кусок здоровья. И они снова спешили жить: гуляли, слушали музыку, катались на лыжах, без конца перезванивались с родными и друзьями из других городов, которые были наслышаны о питерской аномалии. Илья лишь улыбался и переглядывался со своими приятелями-духами, слыша обрывки разговоров и читая новостную ленту, полную осторожного оптимизма.

Лариса с детьми, конечно, пока не могла проникнуться этой радостью, но и ей с возвращением солнца стало немного легче. Мила тоже начала приходить в себя, а Никита пока не вполне осознавал случившееся — видимо, его душевная связь с отцом так и не успела окрепнуть.

Ждать выздоровления Антти пришлось еще двое суток и все это время Илью к нему не пускали — духи объясняли, что старый колдун никому бы не хотел показаться в беспомощном состоянии. Сам Илья быстро оправился и долго гулял вместе с сыном по лесу и заливу. На фоне кобальтового неба сияли льдины, издали похожие на туши белых медведей, лучи солнца гладили и щекотали лицо, снег приятно хрустел под сапогами. Прояснились и очертания Кронштадта на горизонте, казавшиеся Яну сказочными развалинами.

— Папа, а какой у тебя был самый лучший Новый год? — спросил Ян, потеревшись красной щекой о плечо отца.

— Наверное, первый, который я отмечал уже с тобой. Тогда ты был совсем крохотный и до боя курантов тихо сопел в своей кроватке, а потом начали греметь петарды, ты испугался и заплакал. Пришлось долго ходить с тобой по комнате и укачивать. Но я все равно в ту ночь смотрел на тебя и балдел от радости.

— А в следующий раз возьмешь меня с собой на колдовство?

— Смотря какое, — твердо произнес Илья. — И вообще, Ян, не надо лишний раз тревожить высшие силы и лазать по незнакомым мирам. Ради спасения других порой стоит рискнуть, а так — нет ничего лучше спокойной человеческой жизни, ты уж мне поверь.

«Но я буду спокоен не ранее чем самолично увижу трупы Латифа и его Малефики» — мысленно добавил он и решил на следующий день отвезти сына к бабушке.

Гостиница тоже преобразилась: Сату, которой пришлось взять на себя многие дела отца, предложила вынести часть столиков во двор, наподобие уличной террасы в городских кафе. Постояльцы наливали себе чай и кофе из самоваров, блестевших на солнце, угощались румяными пирожками с повидлом и подолгу смотрели на небо, отогреваясь долгожданным солнцем.

— Представляю, как сейчас бесится Хафиза! — промолвил Илья, когда они с Накки гуляли по двору. Ян бегал поблизости наперегонки с Кави и бросал ей мячик.

— А мне и представлять не надо, я ее утром проведала, — усмехнулась водяница. — О, это стоило видеть! Она выпорола своих служанок до крови — у нее плеть по старинному лекалу, со свинцовой нашивкой, — а телохранителя и любовника разукрасила лезвием. Судя по шрамам у него на плечах, она каждый раз так помечает свое плохое настроение. Если у нее еще есть ваши женские дни, то не завидую ему в это время!

— И тебе все это кажется веселым? — вздохнул Илья.

— Ну, жалеть их я точно не собираюсь: каждый из них по ее приказу убьет тебя без раздумий, — напомнила Накки. — Так что пусть, пусть она сама их калечит, прежде чем они попадутся на твоем пути! Если уж она вконец обезумела и не понимает, что похоронит себя как колдунью и без нашей помощи.

— Нет-нет, этого я не упущу, — улыбнулся Илья. — Я просто обязан посмотреть ей в глаза и сказать, что хреновая из нее получилась ведьма, и даже у Гелены гораздо больше таланта.

— У Гелены, значит? — прищурилась водяница. — Знаешь что, пусть Ян еще поиграет с ребятами, а мы пойдем в одно уютное место, которое я не успела показать тебе до морозов.

Идти пришлось не так уж долго — шаг стал гораздо легче, а воздух казался сладким подобно сливочному пломбиру. Зимний лес под лучами солнца переливался золотистыми, кремовыми, нежно-сиреневыми оттенками. Накки провела Илью по тропинке, скрытой за сломанным деревом, и они оказались перед большим озером, от которого шел белый пар. Оно пряталось между несколькими валунами, которые оказались подобиями человеческой головы в разном возрасте, от младенца до морщинистого старика.

— Их тоже высекли духи? — спросил Илья восхищенно.

— Да, но очень давно, — улыбнулась Накки, — это, вероятно, были наши деды. Идолы помогают нам охранять землю от запустения и очищать воды от всякой дряни, а еще дают отдых. Люди сюда не ходят, и мы вволю купаемся, играем и любуемся этой красотой.

— Что, и сейчас искупаться можно?

— А ты попробуй сам, — загадочно сказала девушка. Она сняла сапоги, скинула меховой палантин и длинное шерстяное платье, оставшись в тонкой шелковой сорочке. Откинув назад волосы, Накки поманила Илью к себе. Но он замер на несколько секунд, не сводя глаз с ее гибкого тела, обтянутого серебристой тканью и похожего на прекрасную ледяную статую. Только Илья знал, какое пламя таится под этим серебром. За прошедший месяц они, конечно, спали вместе, но тревога и усталость омрачали наслаждение и оставляли горький осадок. Поэтому теперь он хотел упиться каждым мигом созерцания ее тела, обоюдных неспешных ласк и исступленного соития. Холод здесь совсем не ощущался и Илья спокойно разулся, сбросил куртку на снег, снял свитер и брюки. Затем стянул белье и привлек водяницу к себе, вдохнул знакомый аромат яблок и свежей травы.

— Знаешь, какой ты красивый? — тихо спросила Накки, проводя ладонью по его бледной коже. — Настоящий викинг, пахнущий морской солью, медом и кровью, о котором грезит любая женщина…

— Ты преувеличиваешь: в роду у меня были сплошь крестьяне да ремесленники, — улыбнулся Илья. Не ответив, она прижалась к нему всем телом, с удовольствием ощутила мужское напряжение. Дева спустила сорочку с плеч и нагая выступила из шелковых складок, совсем как в их первую встречу.

Желание так обожгло Илью изнутри, что он уложил Накки прямо на ворох одежды, принялся целовать ее щеки, шею, грудь, на которых таяли и растекались льдинки. Он невольно глотал их, ощущая нежный вкус ее кожи, но ему становилось только жарче, словно они чудом оказались у ласкового южного моря, на белом песке, под небом, усыпанным звездами. Распалившаяся от поцелуев и игр Накки притянула Илью к себе и сама стала ласкать его торс, пробираясь все ниже, то осторожно касаясь подушечками пальцев, то властно надавливая.

Илья блаженно вздохнул и притронулся к ее бедрам. Она вздрогнула, прикусила губу: вероятно, проникновение было чересчур жадным и напористым, будто он хотел стереть с них обоих налет мертвого колдовского мороза, содрать липкое наваждение, пришедшее из самого ада. Но Илья сразу сгладил боль и неловкость теплым поцелуем в губы, провел по ее лбу и щекам, коснулся подрагивающих век. Нетерпение было так велико, что он вскоре изошел и в полудреме опустился ей на грудь, раскрасневшийся, мокрый, бесстыдно счастливый, словно сытый зверь, нежащийся рядом с самкой.

— А теперь нам все же стоит перебраться в воду, — шепнула Накки, лукаво улыбаясь, и Илья услышал приближающиеся голоса. Едва они укрылись в горячем водоеме, как на берегу появилась стайка девушек с длинными распущенными волосами и несколько парней. Илья узнал водяниц с лодочной станции, и они приветливо помахали ему рукой. Все спокойно обнажились и тоже устремились в воду — девушки заходили плавно и неспешно, а их поклонники лихо ныряли с разбегу. Илья невольно залюбовался их задором и гармоничностью. Накки, прижимаясь спиной к его груди, безмятежно наблюдала за молодежью, а он расчесывал и перебирал пальцами ее волосы — временами она прикрывала глаза и сладостно вздыхала от ласки.

— Спорим, в следующий раз Гелена уже придет вместе с ними? — вдруг произнесла водяница, наблюдая за купающимися.

— Это ты к чему?

— К тому, что жизнь лесной или водяной ведьмы, какую она себе наметила, неизбежно связана с молодыми и жадными до плоти демонами-хранителями. Через страсть они делятся природной силой, необходимой для будущих таинств, — в тебе она заложена от рождения, а ей потребуется подпитка. Конечно, она не научится превращаться в зверя, вызывать огонь или ходить босиком по снегу, но ее силы несравненно возрастут. Затворнице и мужененавистнице в таком мире долго не продержаться. Чем раньше Гелена это поймет и примет, тем лучше, благо у нас парни честные и вреда не причинят.

Илья откинулся назад, посмотрел в небо, на котором прорезался белый след самолета, и промолвил:

— Ну, сначала надо убрать Латифа: мы знаем, как он поступает с теми, кто посягнет на его игрушку, и подставлять ребят я не намерен. А вот о нашей жизни, по-моему, настала пора поговорить, Накки! Правда, мне нечего тебе преподнести, но я обещаю это исправить, как только оденусь и доберусь до цивилизации.

— И что ты хочешь сказать?

— Останься со мной, — серьезно произнес Илья и сжал ее руку. — Я не способен наделить себя таким долголетием, как у вас, но мы можем пожить счастливо какое-то время! Если это невозможно сделать по нашим законам — давай поженимся по вашим. Что скажешь?

— Что ты все-таки безумен, — покачала головой Накки, грустно улыбнувшись. — Неужели не мог найти более подходящего места для такого разговора?

— А что лучше подойдет для водяной девы и Водяного Змея? — возразил Илья. — У нас с тобой одна стихия, и даже после смерти часть моей души останется в ней — я смогу приходить к тебе с дождем, с туманом, с изморозью на окне. И буду ждать, когда ты придешь ко мне уже навсегда. Да, не будет ни прошлого, ни будущего, ни мыслей, ни желаний, но мы все-таки сможем держаться рядом.

— Тебе долго придется ждать, — сказала она шепотом.

— Ничего, ты же знаешь, что я нетороплив, — ответил финн, привлекая ее к себе. — Это можно понять как согласие?

Накки прикрыла глаза и прижалась к нему щекой, по которой стекали горячие ручейки. Слезы или вода из источника — об этом Илья решил спросить когда-нибудь потом.

Латиф медленно шел по неразводному мосту из грубых металлоконструкций над высохшим каналом, словно боясь, что тот рассыплется прямо под его ногами. Этого моста не было ни на одной карте Петербурга, и лишь немногие знали о его существовании, о канале и пустыре, оставшемся за спиной демона. Впереди пламенел закат, каких не бывает зимой, и Латиф счел это недобрым знаком. В отличие от большинства горожан, он не радовался исчезновению тумана, а послание, полученное утром, стало последней каплей.

Наконец он достиг строения, похожего на готический собор, — оно казалось вырубленным из серо-черного камня, в котором искусный зодчий вырезал узкие башни, высокие овальные окна и частоколы зубцов вдоль фасада. В окнах пылали и переливались витражи — алые, ядовито-желтые, багровые, льдисто-синие. Но за тяжелой дверью поджидали отнюдь не переливы органа и не ряды скамей с умиротворенными прихожанами.

Перед Латифом простирался огромный зал, залитый мертвенным неоновым светом, с грубыми черными стенами, каменным полом и высоким потолком, под которым тянулись вентиляционные трубы. Никаких украшений, кроме несуразных скульптур в виде геометрических фигур и силуэтов, искривленных в самых противоестественных позах, черно-белых инсталляций и панно из хаотичных брызгов краски.

Впереди высилась сцена, на которой в жуткой какофонии надрывались не то певцы, не то плакальщики. Вокруг толпились зрители, все одетые в черное, и бледные равнодушные лица пугающе выделялись на этом фоне. Только их глаза блестели от лихорадочного возбуждения, зрачки расширились, а нутро впитывало тягучие флюиды отравляющего гипноза.

Другие люди, обнаженные, томились в каменных нишах за плотными решетками, усеянными шипами. Те на волосок не доставали до беззащитной плоти, и узникам приходилось съеживаться, чтобы не попасть на острие. И все же то и дело раздавались жалобные крики, а воздухе висел терпкий металлический запах крови. Раны вскоре зарастали и сменялись новыми, чтобы агония несчастных длилась дольше, выбрасывая все больше чувственных потоков в воздух жуткой обители.

Навстречу демону выскочил щуплый и вертлявый человечек, тоже весь в черном и в маске на пол-лица, вроде тех, которые весь город носил пару лет назад в эпидемию. Он суетливо поклонился и проводил Латифа по длинному коридору. За неприметной дверью скрывался большой кабинет без окон, украшенный множеством плакатов и афиш разных эпох — паноптикумы девятнадцатого века, декадентские спектакли «переломного времени», мрачные гримасы тяжелого рока, специфические фильмы, замешанные на густом экстракте насилия и секса.

За письменным столом восседал демон в широкой черной рубахе, застегнутой у воротника золотой фибулой. Длинные вьющиеся волосы в холодном свете ламп отливали синевой, на лбу виднелся ярко-алый знак из какого-то металла. Глаза он скрывал за темными очками. На подлокотнике его кресла пристроилась невысокая, гибкая как кошка девица с длинной черной косой и алмазной диадемой на лбу, закутанная в широкую шаль. Она лукаво и вызывающе разглядывала Латифа раскосыми темными глазами.

— Я пришел, повелитель, — с усилием выдавил из себя Латиф: хозяин кабинета не беспокоил его много десятилетий и явно позвал не из добрых побуждений.

— Мерхаба[1], Абдуллатиф, — произнес демон, насмешливо растянув имя: в нижнем мире только ленивый не колол ифриту глаза его религиозным значением. — Садись, в ногах правды нет, к тому же они тебе еще понадобятся.

Латиф отодвинул стул, почувствовав, как его продрал озноб. Сидящий перед ним старый демон был бессмертным главой ифритов и шайтанов, обязанным приглядывать за ними в людском мире, и приходился родней темным архонтам, которым принадлежала изнанка мироздания. Люди на родине Латифа называли его Иблис. Изредка он устраивал такие сборища на грани миров, где подчиненные могли покормиться энергией безумных язычников и пленников, подвергающихся самым изощренным пыткам. Но за кулисами решались и неприятные вопросы, в том числе выговоры и наказания. Латифа это всегда обходило стороной, но теперь и он получил черную метку, и выдержка, закаленная за пять прожитых веков, начинала его подводить.

Неужели это связано с недавним убийством? Да не может быть, не станет нижний мир вступаться за никчемного человеческого мужика и жалкого домашнего духа, которому и так давно было пора на покой. Это вообще оказалось редкой удачей: Латиф до зарезу хотел проучить колдуна, но чары больше не пускали его на залив и в гостиницу и он мог выследить людей только в поселке и на станции. Ауру Цыплакова он хорошо запомнил, и наконец ему повезло: тот собрался в город. Правда, Латиф не ожидал, что Олег захватит с собой еще и домового, но старик вряд ли мог стать помехой. В Марокко ифрит раздобыл местную саблю со страшной рубящей силой и теперь решил ею воспользоваться.

Два олуха даже не успели ничего понять: Латиф не захотел тратить время на развлечения, зато послание писал с удовольствием, смакуя предстоящее отчаяние колдуна. Но похоже, опять недооценил выдержку парня — тот умудрился снять заклятие и теперь их нечем держать на крючке, кроме грубой силы. Остается надеяться, что властители это поймут…

Тем временем Иблис приподнял очки, показав кроваво-красные провалы на месте глаз. По его сухим впалым щекам потекли темные струйки и демоница, сидящая рядом, бросилась ловить их ртом и языком.

— Скажи, Абдуллатиф, — размеренно сказал старейшина, — я когда-нибудь был чересчур строг к тебе? Или, может быть, не ценил твоих заслуг?

— Нет, повелитель, — ответил Латиф, подавив дрожь в голосе.

— Совершенно верно! — улыбнулся старый демон. — Я знал, что ты один из лучших охотников нижнего мира, что ты привел к нам тысячи верных адептов и исправно спроваживал самые отменные души, богатые чувствами и воспоминаниями. Ты не только одарен, но и не обделен трудолюбием, именно поэтому…

Выдержав паузу, столь тяжелую для Латифа, Иблис наконец продолжил:

— Именно поэтому я закрывал глаза на то, что ты подъедал всякую заваль и гниль, которая по закону смерти тоже принадлежит нам. Да, мы не обеднеем, а работа у тебя тяжелая, и людской мир, где ты обречен блуждать, — не самое приятное место, и перспектива когда-нибудь умереть не радует. Да что там, в последнюю нашу встречу ты еще не был седым, значит, допекли они тебя! Не так ли, Абдуллатиф?

— Все так, повелитель.

— А разве я сказал хоть слово поперек, когда ты втюрился в человеческую самку? Другого за такое бы навечно заклеймили и не подали руки, как мусульмане — тому, кто сожрал дохлую свинью! Но я и это простил тебе за былые заслуги, хотя твоя звезда, Абдуллатиф, к той поре уже закатывалась…

На сей раз Латиф промолчал, и старейшина, довольно усмехнувшись, стал ритмично постукивать по столу длинными костлявыми пальцами с почерневшими когтями. От этого звука ифриту на миг показалось, что ему вколачивают гвозди в затылок. Тем временем демоница поднялась, сбросила накидку и оказалась обнаженной до пояса, в юбке, сплетенной из серебряных цепочек, колец и обручей. Грудь ифритки была испещрена затейливыми узорами, словно расшита алмазными нитями. Она уселась прямо на стол и провела серебряным когтем по лбу, переносице и губам Латифа, поиграла им вблизи его глаз.

— И вот таким красавицам ты предпочел эту плебейку? — вздохнул Иблис. — Ладно, трахнуть иногда для разнообразия, выпустить пар, сунуть в ее беззубый рот — это я готов понять, господа всегда трахали рабынь, а их супруги раздвигали ножки перед рабами. Но как ты мог с ней жить? У нее же грязь внутри! Она раз в месяц выпускает из себя кровавую слизь! Ты хоть понимал, как это скажется на твоей репутации?

— Я люблю ее, повелитель, — ответил Латиф тихо, но решительно, глядя старому демону в лицо.

— Да ладно, люби, кто же тебе запретит? Но исполняй свои обязанности, Абдуллатиф, и не наглей! — произнес Иблис уже без улыбки. — А ты про эти золотые правила забыл! По какому праву ты жрал души, у которых еще имелся потенциал? Если уж ты оказался рядом, то должен был подводить их к нам по правилам, через упадок, душевные недуги, пьянство, — да что там, тебя учить не надо. А ты решил в одно рыло полакомиться! И думал, что тебе опять все сойдет с рук?

Латиф снова вспомнил про вечеринку Хафизы и только мрачно вздохнул, не зная, что сказать властителю.

— Молодец, что хоть не отпираешься, — кивнул старый демон. — Нет, я-то понимаю, что обвинять тебя в том, что ты такой, — все равно как обвинять дождь в том, что он идет. Но из-за твоего легкомыслия у нас начались проблемы с хозяевами нижнего мира на Севере. Ты перешел дорогу колдунам, те донесли высшим духам, а им не нравится, что на их земле кто-то попирает установленный порядок ради собственных прихотей! И если мы к твоим причудам успели привыкнуть, то от них поблажек не жди. Теперь ты понял, почему я пожелал тебя видеть?

— Понял, повелитель, — произнес Латиф. Сейчас ему, как во время болезни Гелены, больше всего хотелось просто исчезнуть, а Иблис откровенно наслаждался его отчаянием.

— Так вот знай, что мы очень не хотим с ними ссориться: это может привести к глобальным сдвигам в мироздании, которые сейчас никому не нужны. Одно из их условий для мирного разрешения конфликта — это твое наказание, Абдуллатиф. Вот мы с тобой и перешли от основного блюда к десерту…

Иблис позвонил в медный колокольчик над столом и в кабинет вошел тот же субтильный человечек, неся поднос с тремя бокалами и пиалами, полными черной склизкой массы. Вглядевшись, Латиф понял, что это жареная кровь — блюдо, которым баловались и в человеческом мире. Вино вековой крепости старейшина получал в дар из самых древних хранилищ со всех уголков света.

Хозяин поставил один бокал перед собой, другие — перед Латифом и своей наложницей, и произнес:

— Что же, Абдуллатиф, пей, уважай наше гостеприимство.

— Благодарю, повелитель, — сказал Латиф и пригубил вино одновременно с ними, абсолютно не чувствуя вкуса. Иблис опустил тонкую ложечку в черную жижу и стал кормить ифритку — кровяной сок потек по ее подбородку, шее и грудям, и она с удовольствием растерла его по гладкой коже.

— Думаешь, я желаю тебе вреда? — вдруг усмехнулся старый демон. — Абдуллатиф, не забывай, что я знаю тебя дольше и лучше всех в этом глупом обреченном мире! И когда ты явился сюда угрюмым потерянным отроком, боящимся собственной силы, — кто тебя научил с ней управляться?

— Вы, повелитель, — уверенно подтвердил Латиф. — И я очень благодарен вам за это…

— А теперь я должен признать, что плохо учил, — развел руками Иблис. — И остается лишь учесть ошибки и не допускать, чтобы прочие ифриты так же наглели, привыкали к вседозволенности и навлекали на нас гнев других властителей.

— Что вы сделаете со мной, повелитель? — не утерпел Латиф.

— Да что же ты побледнел-то так? — расхохотался хозяин. — Успокойся, жить будешь, но не так весело и ярко, как прежде! Ты больше не сможешь переноситься, Абдуллатиф. Раз тебе так дорога твоя возлюбленная, вот и топчите землю вместе, на равных, и посмотрим, сколько ты вытерпишь.

— Нет! — воскликнул Латиф и тут же осекся, — нет, повелитель, не поступайте так со мной! Я признаю, что серьезно провинился, что заслуживаю наказания, но почему такого? Это же прикончит меня как духа! Неужели Север настаивал именно на этом? Я же не один такой! Почему вы весь гнев направили на меня?

— Вообще-то не в моих правилах обсуждать свои решения и приказы, — произнес Иблис без усмешки, — но из уважения к прошлому я тебе отвечу. Ты растерял свои силы, Абдуллатиф, у тебя мало времени, и нам легче и выгоднее дать тебе отставку, чем шанс реабилитироваться. Тебе уже дышат в спину такие же дерзкие, жестокие и склонные к распущенности, — но они моложе, и за это мы готовы простить многое.

Старый демон вздохнул, осушил свой бокал и поставил его на поднос дном вверх.

— А теперь прощай, Абдуллатиф, больше не увидимся…

— Нет! — бестолково выкрикнул Латиф и вцепился когтями прямо в щеки. — Нет, нет! Как мне теперь жить? Зачем теперь жить!

Он еще повторял это, срывался на крик, извергал в пустоту арабские проклятия, когда вокруг давно не было ни кабинета Иблиса, ни готического фасада, ни моста, — только пустырь, на котором когда-то затевалось строительство нового жилого комплекса, но так и заглохло. Кое-как опомнившись, Латиф поднялся с колен. Он пощупал лицо, которое было все в засохшей крови, и понял, что домой придется добираться в таком виде, под множеством человеческих глаз, среди тел, оскверненных пищеварением и болезнями, в запахе их унылого промозглого быта, — и что все это теперь будет с ним постоянно. Ноги почему-то болели так, будто ему подрезали сухожилия, но деваться было некуда. Не умирать же прямо здесь, не увидев больше Гелену и не разобравшись с врагами! Но как он теперь ей покажется, сломленный, отверженный, со следами кровавых слез на щеках?

Демон бессильно закрыл руками лицо и страшно, по-звериному завыл. Наконец опомнившись, он неровной походкой двинулся от пустыря к дороге, которая вела в город. Указатели ему не были важны: подгоняли только нюх и злоба, и добыча находилась где-то совсем недалеко. Вся ненависть к роду людскому, вкупе с голодом, обострилась во много раз: казалось, он был готов до капли высосать из этого города всю силу, весь смех, всю любовь к жизни, раз уж этого не смог сделать колдовской мороз.

Где-то на обочине, у полумертвого микрорайона, Латиф остановился и поднял руку навстречу приближающейся машине. Та плавно затормозила, а поравнявшись с ним, водитель опустил стекло и настороженно посмотрел на голосующего.

— Вам куда? — спросил он.

— В город, — глухо ответил Латиф. Тут он рассмотрел сидящую рядом с водителем женщину, которая глядела на него с ужасом.

— Что у вас с лицом? Вас ранили? — спросила она. — Артем, ему, похоже, помощь нужна!

— Да ну нафиг, — встревоженно отозвался мужчина, — он, по-моему, не в себе! То ли пьяный в хлам, то ли обкуренный. Поехали-ка подобру-поздорову, Ань…

— Стоять, — вдруг прошептал Латиф и протянул руку к раскрытому окну. Водитель вздрогнул, хотел что-то крикнуть и замер.

Одним движением ифрит всадил когти в самое нежное место на его шее, прикрывающее сонную артерию. Алая струя фонтаном вырвалась из раны, брызнула на стекло и даже рассыпалась по снегу через окно. Женщина отчаянно закричала, попыталась дернуть ручку двери, но Латиф быстро остановил ее жутким мертвым взглядом. Похолодев от страха и непонятной боли, она откинулась на сиденье и через несколько секунд обвисла как тряпичная кукла. К тому времени, как машину с погибшими заметил патруль, Латифа никто уже не сумел бы найти, благо он по-прежнему мог становиться незримым.

[1] Здравствуй (араб.)