Ледяное сердце

Глава 13. Ужин с Малефикой

Первые дни декабря принесли слабый снег, и на этом фоне ранний новогодний антураж в городе смотрелся еще более уныло и негармонично. Латиф с тревогой думал, что скоро нагрянут холода и придется искать новое пристанище, так как Гелена все больше капризничала. Из-за ее теплолюбивости печь постоянно жрала топливо и никакой генератор уже не мог выдержать нагрузок на обогреватели. Латиф, конечно, задействовал и собственную энергию, но просто не мог постоянно сидеть с ней рядом и понимал, что им неизбежно понадобится городская квартира. А там рукой подать и до всех соблазнов, от которых он пока более-менее ограждал супругу.

Окружающая мишура тоже угнетала своей фальшью, бессмысленным стремлением приукрасить процесс умирания природы. Убогие круглосуточные магазины были увешены снежинками из бумаги и дешевыми гирляндами, от которых несло какой-то химией, а в фешенебельных местах, вроде ресторана, в котором он сейчас сидел, возвышались елки, усыпанные синтетическим инеем. Латиф все не мог понять, почему люди так упорно отторгают естественный распорядок жизни, но в последние годы сам стал чувствовать нечто подобное. Нет, он не проникся людскими традициями, за которыми всегда так или иначе маячили торговые интересы, но вместо легкой насмешки они стали вызывать у него какую-то саднящую тоску.

Для виду он заказал бокал красного вина и уставился в окно, за которым уныло чернели силуэты деревьев на бульваре. На подоконнике мерцали искусственные свечи в бронзовых канделябрах, в ведерках со льдом остывало шампанское, из динамиков неслись эстрадные рождественские мотивы прошлого века.

Мимо то и дело шли посетительницы — попудрить носик над раковинами, стилизованными под малахит. Для таких романтический вечер был почти порталом в сказочный мир, они не искали приключений, как девицы в ночных барах, но исходящий горьковатый дух разочарования подсказывал, что увлечь их будет нетрудно. Только сам Латиф думал об этом без того азарта, который прежде был смыслом его охоты и жизни.

Наконец в дверях появилась та, которую он поджидал, — высокая статная женщина в темно-фиолетовом пальто и парчовом платке, прикрывающем волосы на восточный манер. Она сразу привлекла мужское внимание грациозностью, блеском подведенных черных глаз и кроваво-красной помадой, и только сухая кожа рук и шеи выдавала ее годы. Впрочем, ей всего пятьдесят, вспомнил Латиф, и она не прирожденная ведьма, — те-то запросто могут прожить и до ста. Ведьмаки, конечно, кряхтят меньше — законы человеческой природы распространяются и на них, и все же до старости остаются бодрыми и пронырливыми. Но многие ли из них сохраняют такой внешний лоск и крепкое здоровье, как у этой колдуньи, обучившейся очень своеобразным секретам красоты?

Снисходительно скинув пальто на руки гардеробщику, дама направилась к столику Латифа. Ее строгое платье из серебристо-черного шелка переливалось в свете ламп, подчеркивая изгибы прекрасно сохранившейся фигуры. Он отдал должное этикету, поднялся и пожал ее протянутую руку, затем дама села напротив него и сдержанно улыбнулась.

— Ну здравствуй, Абдуллатиф, — промолвила она.

— Здравствуй, Малефика[1], — ответил ифрит. На самом деле ее звали Хафиза, но как и большинство духов, Латиф предпочитал обращаться к сильным ведьмам по статусу, особенно к тем, которые к нему благоволили. И эту почтительную манеру властная марокканка до сих пор старалась толковать на свой вкус.

Со стороны они, конечно, производили недвусмысленное впечатление — стареющая дива обхаживает скучающего тридцатилетнего красавца, который готов снизойти до ее телес ради ужина в дорогом ресторане. Но Латиф не только был на порядок старше ее, но и никогда не делил с ней постель. Они были знакомы уже почти тридцать лет — Хафиза, уроженка Эль-Джадиды, училась, а затем долгое время работала в Питере, Латиф еще раньше обжился в этом городе, соблазнившись его странной, застывшей меж времен атмосферой. Но их связывала только дружба, давние тайны и то совершенно особое уважение демона, которое ведьма самодовольно расценивала как страх.

Этого он решительно не мог понять — что может быть престижнее, чем искренняя и добровольная преданность существа, которое при желании одним махом может отделить твою голову от тела? Но нет, людям, будь они хоть сто раз одарены, почему-то приятнее верить, что их боятся и ненавидят. Вот это понятно, это истинный знак качества, а уважение и верность в их мире, надо полагать, «для слабаков».

Хафиза пролистала меню, заказала шампанского и тигровые креветки в остром соусе, и Латиф взял то же самое. Они чуть соприкоснулись бокалами и ведьма решила сразу перейти к делу.

— Ну рассказывай, зачем ты меня вытащил в эти неприветливые места. Вряд ли это касается твоей богемной лавочки, так ведь?

— Да, Малефика, я даже не знаю, с чего начать. Но по крайней мере очень прошу освободить меня от Нурии: с ней уже невозможно работать. Вконец баба умом тронулась на почве несостоявшегося материнства.

— А лет двадцать назад ты был о ней иного мнения. Что же, время беспощадно к женщинам, как и ты, — усмехнулась Хафиза.

— Зато ты к ним очень жалостлива! Нет, я понимаю, что Нурия служила тебе много лет, но ты же можешь просто забрать ее в Марокко и устроить ей старость в уютном тихом месте. Не годится она уже для серьезных дел — и так-то последнее едва не сорвала. А на днях я поехал за ней, чтобы в город забрать, сказал ждать в условленном месте, — и что? Только я ее из виду упустил, как она уже к какому-то мальчишке пристала. Я ближе подошел, а мальчишка-то не из простых оказался! Понимаешь теперь, что Нурии лечиться пора, а не работать? Она уже ничего не различает: только учует, что детьми пахнет, и бежит, как голодная псина. По дороге у нее дикий припадок случился, и мне пришлось бросить все дела и до утра ее в сознание приводить.

Хафиза откинулась на спинку кресла и всмотрелась в демона с прищуром.

— Ладно, с Нурией-то я разберусь, только чувствую, что ты недоговариваешь, Абдуллатиф, — медленно произнесла она. — Думаешь, я тоже, как она, с годами стала слабеть умом? Не надо со мной играть! Ты складную историю соткал, но я тебе не за красноречие плачу, а за надежность, так что говори прямо, чего ты хочешь.

— Ну прямо так прямо. Последнее дело вообще не задалось: отец ребенка оттолкнул Гелену и, похоже, обратился за помощью к местным колдунам, с которыми я не желаю связываться. Я не думаю, что они всерьез до чего-то докопаются, но мне давно хочется отойти от этих дел и пожить с женой в свое удовольствие. Прокормить ее я смогу: мелкие заказы на совращение каких-нибудь дур никогда не закончатся, а уж на это сил у меня хватит. Не смогу больше соблазнять — буду насиловать, благо женщину при любом раскладе назовут шлюхой, изменницей и развратницей, и заплатят мне столько же. А наказание не грозит за неимением человеческого ДНК.

— Вот так новости! — подивилась арабка. — Да ты ли это, инкуб? И что же ты намерен делать на покое — кальян курить, стихи сочинять, цветы разводить? Или, может, еще приемыша с женой наживешь?

— Может, и наживу, — усмехнулся Латиф, почуяв беспокойные нотки в ее голосе. — Если мне не изменяет память, на этот счет у нас с тобой не было никаких уговоров.

— И как вы объясните ему, чем занимается его папа? Да и вообще, как ты это себе представляешь? Днем глумишься над другими женщинами за деньги, а вечером приходишь домой и спокойно целуешь жену и ребенка?

— Малефика, тебе вправду интересны ответы на эти вопросы? Ты всегда выше всего ставила собственный доход, какими бы путями и с чьей бы помощью он ни достигался. Ты знаешь, что я никогда не предам тебя и не причиню вреда, но в вечной службе я не клялся. И как я буду жить, когда наши пути разойдутся, тебя не касается.

Хафиза тоже улыбнулась, но Латиф прекрасно видел притаившуюся за этим тревогу.

— Не клялся, спору нет, но тебе не стыдно лишать меня такого партнера? Сколько воды утечет и сколько я потеряю, пока другого найду! Тебе не понять, у тебя-то полно времени в запасе на семейное счастье.

— Наверное, да, мне не понять, я же нечисть. Но я уверен, что ты не пропадешь, — промолвил Латиф и почти вызывающе взглянул на ведьму. — И в конце концов что ты мне сделаешь? Меня зовут не Гассан Абдуррахман, и в глиняный сосуд меня не посадить.

— Но ты же не хочешь, чтобы твоя благоверная узнала, чем ты занимался до знакомства с ней? — спросила Хафиза с напускной небрежностью.

Этого Латиф, разумеется, не хотел. Не так чтобы боялся до дрожи в коленях, как хотелось бы думать Хафизе, но все же в данный момент это было крайне нежелательно — и посему достаточно, чтобы он напрягся. И это не ускользнуло от ее глаз, загоревшихся злым огоньком.

— Она и так знает обо мне немало, — возразил Латиф после паузы. — И думаю, догадывается, что до нее я, как все инкубы, знакомился с женщинами не для романтики.

— И о таком она тоже догадывается? Ты уверен? А рассказать ей сегодня же слабо? Нет, Абдуллатиф, твоя Гели не из той породы женщин, что могут закрыть глаза на подобное. И смею заверить, ты рискуешь остаться и без семейного счастья, и без моей поддержки.

— О прости Аллах, — тут Латиф не удержался от смеха, — если, конечно, я вправе произносить его имя! Ты до сих пор так хорошо думаешь о людях, Малефика? Да они на все закроют глаза, когда им это удобно! Я знал женщин, которые убивали мужей, пока дети спали в соседней комнате, знал и таких, которые позволяли мужьям растлевать дочерей и падчериц. И таких, кто душил нежеланных младенцев и травил стариков ради грошей! Что, они все исключение из правил? И за те услуги мне в основном платили женщины — жены, пожелавшие извести любовницу, мамаши, обиженные на своевольных дочерей, и завистливые подруги. Как у вас говорят, спрос рождает предложение! И пока женщины остаются глупыми и самовлюбленными суками, готовыми до смерти драться за свой прогнивший мирок, — подобные методы будут востребованы.

Хафиза задумчиво постучала по столешнице длинными ногтями с бордовым лаком и промолвила:

— Хорошо сказано, Абдуллатиф, чувственно, но видишь ли… Пока ты не признался во всем жене и не получил ее одобрения, это только слова, не имеющие отношения к нашему делу. Я повторяю свое предложение: расскажи ей правду, и вот тогда они будут что-то значить помимо сотрясания воздуха.

Латиф и сам почувствовал, что проигрывает словесный поединок, и отпил вина, чтобы успокоиться. Его верхняя губа невольно вздернулась, обнажив короткие, но острые клыки. Ведьма торжествующе добавила:

— Я одного до сих пор не пойму: если ты так ненавидишь людей, то как мог полюбить ее? Тебе сейчас до зарезу нужно, чтобы она оказалась таким же убожеством, как другие женщины, но ты все-таки надеешься, что это не так!

— Ладно, Малефика, каковы твои пожелания? — устало спросил Латиф.

— Вот так-то лучше, друг мой, а то ты меня немного утомил своей лирикой! Сам подумай, что ты готов сделать, чтобы эта маленькая тайна не дошла до твоей жены? По-моему, гораздо разумнее поработать вместе до тех пор, когда я раскручу свой проект на международном уровне. Тогда ты получишь столько, что сможешь вообще обойтись без заказов! А ты же не сомневаешься, что у меня все получится?

— Я не сомневаюсь, что ты любишь играть с огнем, — констатировал мужчина. — Учти, с нечистью сложно подружиться, а вот поссориться очень легко.

— Да было бы из-за чего, Абдуллатиф! Я понимаю, если бы вдруг на тебя раскаяние напало: тут бы я сама поспешила с тобой расстаться, неуравновешенные партнеры мне ни к чему. Но мы твердо стоим на земле и прекрасно понимаем друг друга, не так ли?

— Я хотел по-честному, — вздохнул Латиф. — Ты ведь чуть ли не единственная женщина из ныне здравствующих, от которой у меня никогда не было секретов.

— И я это очень ценю, — отозвалась Хафиза без прежней усмешки. — Но с женами, увы, так не работает: чем меньше они знают, тем теплее постель и вкуснее еда. Ничего, ты сможешь совмещать работу с семейной жизнью — по крайней мере я искренне тебе этого желаю. И вот еще что…

Латиф выжидающе взглянул на нее.

— Я верно расслышала, как ты что-то насчет местных колдунов сказал? Если тебе это безразлично, то я не позволю им ставить мне палки в колеса. Ты у нас вольная нечисть, а я хочу открыть в этом городе большой филиал и не намерена терять плоды многолетнего труда.

— Это уже твое дело, — развел руками ифрит. — Ладно, Малефика, мне пора, так что скажи, чтобы принесли счет.

— Не беспокойся об этом, я распоряжусь, чтобы все записали за мной.

— Вот этого, пожалуйста, не надо! Я все же какой-никакой, но араб, и будь добра уважать наши традиции.

— Будь по-твоему, — улыбнулась Хафиза.

Расплатившись, Латиф снова пожал ей руку, накинул куртку и вышел. Ведьма посмотрела ему вслед снисходительно и немного грустно — все, что он наговорил, было так затерто и примитивно… Женщины глупые существа, которых волнует только их мирок? А чем лучше мужчины, которых волнует только женское тело? И ради этого они насилуют, совращают, бросают любящих, верных, но постаревших жен, убивают соперников. Она много лет отдала бизнесу, который стоял на сохранении женской моложавости как единственного гаранта этого самого «прогнившего мирка», и если кто-то заикнется при ней, что мужчины более сложные существа, она просто расхохочется тому в лицо. А вот ее любимыми клиентками, «для души», всегда были именно женщины, и отказываться от этого дела она не намерена. И пока Латифу не найдется замены, им рано прощаться, хочет он того или нет.

Латиф очень хотел добраться домой побыстрее, но события этого вечера было необходимо переварить и принять взвешенное решение. Если бы речь шла не о Малефике, а о любой рядовой ведьме, вопрос бы не стоил гроша. И ведь она тоже не обладает иммунитетом прирожденных и не может закрыть от него душу, а разговаривает с опасным духом будто с мальчиком, воспитывающимся в мире, где «девочек бить нельзя». Ну откуда у красивых женщин такая самоуверенность, граничащая с наивностью?

На вопрос, что он способен сделать, чтобы Хафиза хранила молчание, существовало много вариантов ответа, один страшнее другого. И тем не менее он не мог предать ее окончательно. Идя на эту встречу, Латиф надеялся решить вопрос не только по-честному, но и по-хорошему, — ради дружбы, ради многолетнего труда, о котором она так печется, ради знаний, которые она могла передать другим ведьмам. Но теперь приходилось поступать либо честно, либо хорошо — то есть, не причиняя Хафизе вреда и не лишая ее физической способности раскрыть рот.

Латиф выбрал второе, благо всегда мог передумать. Но именно сейчас все же стоило поторопиться, и дойдя до перекрестка, ифрит быстро свернул в первую подворотню и пропал.

Дома Гелена сидела у радиатора и читала бумажную книгу из тех, что давно тут завалялись от каких-то прошлых поселенцев. Она выглядела поникшей и бледной, но уже несколько дней не прикасалась к алкоголю, и Латиф стал надеяться, что в другой обстановке жена быстро выправится.

«Именно так, в другой обстановке» — сказал он себе и перевел дыхание.

— Привет, Латиф! Опять что-то стряслось? — удивленно спросила Гелена.

— Послушай, Гели, нам нужно уехать завтра, так что собери необходимые вещи, — твердо произнес Латиф. — Я через знакомых смогу быстро достать билеты, и мы отправимся в теплый край, где ты очень скоро станешь снова счастливой.

— К тебе в Марокко?

— Нет-нет, в Марокко пока нельзя, но со временем, когда все наладится, я непременно и туда тебя отвезу. Надеюсь, твои документы в порядке? Ты нигде их не посеяла в своих крестовых походах на ночной город?

Латиф попытался улыбнуться, но выдал лишь какое-то вялое и болезненное подобие.

— Да что с тобой сегодня творится, Латиф? — встревоженно спросила Гелена, поднялась и взяла его за плечи.

Он и сам не понимал, что с ним творилось. Кажется, люди называли это «панической атакой», но ему такое определение казалось глупым и бессмысленным. Атака может быть только расчетливой, обдуманной и холодной, а паника — это хаос и смута, которые, впрочем, еще опаснее, ибо их невозможно просчитать. Но именно так Латиф и чувствовал себя теперь, и как назло, снаружи опять полил ненавистный дождь.

Демон сцепил кисти со всей силы, так что его когти кое-где вспороли кожу, но не обратил никакого внимания на упавшие на пол капли крови.

— Гели, мне нужно кое-что тебе рассказать, — выпалил он. — Только, пожалуйста, не перебивай!

— Хорошо, не буду, только успокойся, — пролепетала девушка и коснулась его лица. Один миг ему хотелось отыграть назад, обратить все в дурацкую шутку и жить как раньше — пусть в обмане, но с ее улыбкой, запахом ее тела, неистощимой страстью и трогательной неумелой заботой. Но в памяти всплыло насмешливое лицо Хафизы, как печать обреченности, и вскипевший протест милосердно отключил сомнение.

— Ты знаешь, что я давно беру определенные заказы, — произнес Латиф, и Гелена кивнула. — Да, мне платят за связи с женщинами, и я это делаю не для того, чтобы доставить им удовольствие. Мне платят за то, чтобы эта связь испортила им брак, отношения, репутацию, карьеру, а в некоторых случаях и жизнь. Я этим не горжусь, однако это обычные дела инкуба. Но прежде у меня была и другая работа, Гели…

Девушка нервно сглотнула, но сохранила безмолвие, и он продолжал:

— Я не только соблазнял женщин, Гели, я их калечил. Очень жестоким образом…

[1] Средневековое понятие, обозначающее зловредную, враждебную к людям колдунью, заключившую союз с дьяволом