Ледяное сердце

Глава 17. Кофе и яблоки

Минула неделя после происшествия на даче — в кои-то веки почти без потрясений, если не считать аврала на работе у Ильи. Приближались праздники и фабрика спешила закрыть многие заказы, в том числе специально к Новому году. Илья также продолжал брать частные заявки на деревянные елочные шарики, шкатулки, гребешки и письменные приборы. В этом году даже нашелся эксцентричный любитель шахмат, заказавший набор в былинном стиле — с богатырями, конями и старославянскими узорами. Над этими шахматами Илье пришлось основательно попотеть, но и гонорар он получил очень достойный. Часть он отложил на подарки сыну, матери и друзьям, а на остальное повел в пятницу Яна в стрелковый клуб и пиццерию.

И в этот же вечер, когда они вернулись домой, неожиданно позвонил Антти. Старый финн попросил его приехать на следующий день и говорил без привычной иронии, даже как-то растерянно, не сразу подбирая слова. Но дело действительно оказалось щекотливым.

— Накки очень просит, Элиас, — пояснил Антти. — В другое время она бы сама к тебе наведалась, но сейчас у наших девчонок такой момент, что в родных стенах они лучше себя чувствуют.

Старый колдун объяснил, что женский цикл у нечисти устроен несколько иначе, нежели у людей, — спать с мужчинами они могли в любое время, но готовность к зачатию у них наступала только четыре раза в год, согласно числу природных сезонов. Брачный период у всех девушек и мужних жен начинался в одно и то же время, но забеременеть удавалось лишь двум-трем, и это везение придавало природному процессу какой-то очаровательный волшебный оттенок.

Правда, в целом романтикой этот период не отличался: женщины становились нервными, рассеянными, плаксивыми, их постоянно лихорадило, а сексуальное желание принимало болезненные формы. Поэтому Илья понял, что Накки сейчас уязвима как никогда. Антти подчеркнул, что к гону у будущих матерей нечисть относится как к сакральному действию, с уважением к их тяготам в беременности и родах, к редкому и оттого особенно ценному счастью. И любой мужчина, будь это супруг, жених или временный любовник, стремится сделать этот процесс красивым и сладостным, напитать женщину энергией наперед, чтобы она смогла забеременеть, роды выдались легкими, а дитя росло крепким.

— Представь себе, Элиас: у духов женщины так же охотятся, защищают свою землю, отгоняют злые чары, как и мужчины. Но в это время они искренно и трогательно слабы, — сказал Антти. — У нас почти то же самое, только отношение к материнству какое-то изуродованное. Уж сколько веков минуло, но женское удовольствие все еще считается чем-то постыдным и грязным, а роды — не то наказанием, не то искуплением. Притом что мы заводим детей когда хотим, принимаем это как должное, а духи ждут и надеются, и потом надышаться на свое потомство не могут. Есть, конечно, исключения, но я таких пока не встречал.

— Конечно, я приеду, Антти, — ответил Илья. — Жаль только, что Накки от этого ничего не получит. Не пора ли ей все-таки переключиться на того, кто сможет подарить ей ребенка?

— Она хочет тебя, и не стоит играть в благородство. Во-первых, нам это не идет, во-вторых, поверь, что нечисть ничего не делает себе в убыток. И ты сейчас действительно ей очень нужен.

— Сейчас, наверное, нужен только частями, — усмехнулся Илья.

— И что в этом плохого, если подумать?

— Да я и не жалуюсь, Антти, пока мне этого хватает. А Яна можно с собой взять?

— Конечно, бери, если ему не будет скучно. Гостей у нас в эти дни мало, так как молодежи не до того, работают только те, кто уже свое отбегал.

Ян сразу захотел ехать с отцом и пообещал, что не будет мешать. С утра они, как обычно по выходным, неторопливо позавтракали, собрались и вышли на улицу, но пока Илья шел прогревать машину, ему снова что-то не понравилось в окружающей атмосфере. Холод, непривычный для раннего декабря, очень уж зло щипал открытую кожу, а в воздухе застыла серо-белая мгла, за которой лишь угадывались однотонные пятна, штрихи и человеческие силуэты.

— Пап, а ты уверен, что хорошая идея ехать в такой туман? — сказал Ян.

Илья и сам подумал, что полагаться на противотуманные фары слишком опрометчиво, тем более с ребенком, и после раздумья ответил:

— Ну, если ты не поленишься нести свой рюкзак, то пойдем на электричку. Так, пожалуй, даже веселее.

— А что, пойдем! — улыбнулся Ян. — Помнишь, ты мне рассказывал, как сам раньше каждый день туда-сюда на них гонял?

— Да, приходилось в институт ездить, что поделаешь! Но ничего, я всю дорогу читал, так что скучать не приходилось. А иногда попадал на машиниста, который по прибытии на Финляндский вокзал прощался с пассажирами по громкой связи и желал хорошего дня. Прямо как в самолете! Потом у меня это уже превратилось в удачную примету, особенно перед зачетами.

— Может, он и сейчас еще ездит? — с надеждой спросил Ян. — А то у меня на следующей неделе как раз контрольная намечается.

— На машиниста надейся, а сам, как говорится, не плошай, — усмехнулся Илья, потрепав сына по голове. — Имей в виду, что уроки я у тебя потом проверю.

Они добрались без особых проблем, не считая того, что из-за тумана и изморози на стекле Ян не разглядел ничего интересного за окном, а это было его излюбленным занятием в пути. Устроившись в гостинице, они пообедали — Илья заметил, что гостевой корпус действительно обслуживали только те духи, которые уже считались пожилыми. Однако еда по-прежнему была затейливой и вкусной. С Антти удалось повидаться лишь мимоходом, и он потихоньку сообщил Илье, что сейчас женщины отдыхают, а вечером он сможет пойти к Накки.

Также в ресторане они встретили Цыплаковых, которые за время отпуска заметно повеселели. Илья украдкой сказал Ларисе, что ему придется отлучиться, и она пообещала последить, чтобы у Яна все было в порядке.

После обеда они посидели все вместе за настольной игрой, выпили чаю с пирожными, затем Илья решил, что пора отправляться в другой корпус, и сказал сыну:

— У меня тут дела, воробушек мой, и я пока не знаю, когда вернусь. Если буду поздно, не дожидайся и не сиди долго с планшетом, ложись спать. Иначе глаза потом будут болеть. Обещаешь?

— Ну хорошо, пап, — сказал Ян, шутливо поморщившись. — Что у тебя за дела-то? Ладно, ладно, не буду приставать!

— Вот и молодец, — улыбнулся Илья и они обнялись.

В обиталище духов он вошел с затаенной тревогой, хотя никакой разнузданности там не увидел. Напротив, царила тишина и умиротворение, так что посторонний и не подумал бы, что творится за дверями маленьких комнат, освещенных таинственным сиянием. Илья с удивлением подумал, как духи, не признающие ничего табуированного и «грязного» в сексе, столь деликатно относятся к его продолжению, в отличие от человеческого рода.

В прихожей его встретил уже знакомый домовой Хейкки. С широкой улыбкой и слегка небрежным поклоном он сказал:

— Хюваа илта[1], Велхо! Тебя уже заждались.

— Терве, — улыбнулся в ответ Илья. Пока парень относил его куртку на вешалку, он осмотрелся и заметил подвешенные к полкам погремушки-обереги, украшенные бусинками и перьями. Такой же амулет, прикрепленный к бечевке, висел на шее у домового, поверх голубой рубахи. У двери стояли его потертые кожаные пьексы, припорошенные снегом, — видимо, он недавно выбирался во двор. Илья подумал, что Хейкки скорее всего носил их с тех пор, как стал зрелым, когда здесь еще были тихие хутора и непролазные лесные чащи, и от этой мысли на миг перехватило дыхание.

Парень тем временем сделал приглашающий жест:

— Пойдем-ка сначала со мной, я тут сейчас дежурю.

Илья не вполне сообразил, что Хейкки имел в виду, но без возражений отправился за ним в кухню, где колдун прежде не бывал. Здесь духи на досуге пили кофе и сахти — ягодное пиво, угощались пирожками и печеньем, которое стряпали домовинки. Убранство тоже было нарядным: вытканные из соломы шторы, цветное оконное стекло, пучки ароматных сухих трав и деревянные амулеты на стенах, старинный очаг, глиняные расписные кувшины с ягодным и овсяным киселем.

Хейкки подышал на угли в очаге и они быстро зарделись, затрещали, начали рассыпаться золотыми искорками, отражающимися в его синих глазах. Илья завороженно наблюдал за этим процессом, думая, что во взгляде любого духа, даже самого дружелюбного и благоволящего к людям, есть какая-то гипнотическая разрушительная сила, сродни тому самому огню.

Также Илья подметил, что сексуальное помутнение в эту пору накрывает только женщин: мужчины, судя по Хейкки, остаются такими же невозмутимыми и веселыми, как обычно, хотя ударная доза удовольствия их, конечно, радует.

Затем парень поставил на огонь старый закопченный ковшик, от которого приятно пахло кофейными зернами и еще чем-то крепким и солоноватым. Когда варево закипело, он осторожно перелил его в фарфоровую чашку и подал Илье.

— Это кофе на рыбьей коже, мы все его сейчас пьем. Нам этот вкус напоминает и об огне, и о земле, и о море, — пояснил Хейкки. Илье напиток показался безумно горьким, с металлическим привкусом, но он добросовестно выпил, зная, что в вопросах традиций с домовыми лучше не спорить.

— А для чего ты здесь дежуришь, Хейкки? — спросил он.

— Ауру надо держать, — серьезно промолвил юноша. — Нам ведь тоже сил набираться нужно, вот мужики сюда время от времени и приходят. Зато девчонки сейчас даже питаться не могут!

— Слушай, а те девушки, которые не замужем… у них на это время один партнер или как?

— Один, конечно! — заявил Хейкки, даже будто удивившись. — Если дружка пока еще нет, то выбирают кого-то из свободных. А как же, надо знать, от кого дети! Или ты насчет Накки тревожишься?

Илья хотел что-то возразить, но запнулся и неловко кивнул.

— Да как же, — добродушно усмехнулся парень. — Я сам бы с ней порезвился, но она к себе давным-давно никого не подпускает. Так что наслаждайся, только осторожен будь.

— С кем, с Накки? — удивился Илья. — Да брось, будто я ее не знаю! К тому же, на крайний случай я умею душу закрывать.

— Ага, душу закрывать, — вздохнул Хейкки. — Чтобы кровь шла и казалось, будто нутро вот-вот порвется! Не пойму, для чего вам такое удовольствие? Почему спокойно не сидится, среди своих, с женой, детьми да тихими ласками?

— У меня нет жены, Хейкки, а сын любовью не обделен, — возразил Илья. — И чем тебе так не нравится, что я хожу к Накки?

— Да не о тебе речь, и она уже не маленькая, сама разберется. Просто жаль мне девчонок: они же на таких, как ты, порой насмерть западают! Для них с колдуном переспать что манны небесной налопаться, а уж девственность ему отдать вообще дело чести, сызмальства об этом мечтают. А для него это иной раз просто яйца почистить, больше ничего. Но это-то ладно, — страшно, если еще и влюбляются.

Хейкки отвел глаза, сосредоточившись на каких-то стеблях и корешках, которые разделывал коротким ножом. Илья не знал, что ответить: его удивили такие зрелые и мрачные рассуждения у паренька, который выглядел ровесником Саши Силаева, да и вел себя соответственно.

— У меня старшая сестра на такого запала, — все-таки промолвил домовой после паузы. — Нет, он хороший парень был, смелый, всю деревню тогда спас, но какое их ждало будущее? Полюбились сколько довелось, а потом она из-за него одна осталась — ни дома, ни детей, ни счастья, потому что забыть его не могла. Так что доброго я могу об этом думать?

— Почему из-за него? Может, это все-таки был ее выбор? — мягко ответил Илья и положил руку на плечо юноши. — Подумай, Хейкки, как это здорово — хоть немного полюбиться и пожить так, как ты смог и пожелал, а не как надо. Вдруг у твоей сестры и было то самое счастье, и жалеть ее не за что? Я вот сейчас тебе сказал и сам понял, что мне старик хотел объяснить…

Домовой посмотрел на него сначала недоверчиво, а потом сдержанно улыбнулся и пожал его руку.

— А ты славный мужик, Велхо, — промолвил он. — Правда, очень уж отчаянный, но это тоже тебе решать. Детеныша своего береги только.

— Спасибо тебе за все, — тепло отозвался Илья. — Наверное, пора мне идти, Накки ждет. Тебе тут, должно быть, скучно?

— Да с чего бы мне скучать? Такая уж у нас, домовых, участь! Потом я же не один такой, через час меня сменят и я тоже пойду, — тут Хейкки двусмысленно улыбнулся.

— А если именно ты в этот раз станешь отцом?

— Что же, значит, весной женюсь. У нас обычно семьи так и получаются, и все потом благополучно живут, — философски ответил домовой. — Венчать-то нас будешь?

— Конечно, разве я могу такое пропустить! — заверил Илья. Хейкки ему понравился, несмотря на ту сцену в гостевом корпусе, однако его слова вселили тревогу. Впрочем, она могла постоянно дремать в подсознании, а сейчас разговор лишь разбередил ее.

Подойдя к комнатке Накки, он открыл дверь и увидел ее сидящей на разобранной постели. На ней была длинная светло-зеленая рубашка, пристойно драпирующая пышную грудь, напрягшийся живот и соблазнительные изгибы бедер. Неведомое сияние ложилось золотистой пудрой на ее ресницы и распущенные волосы, на припухших красных губах блуждала странная улыбка.

— Ну привет, родная, — промолвил Илья, сам не зная, отчего вырвалось это слово. Почему-то он так растерялся, что его вдруг прошиб пот. Словно весь дом подглядывал за ними множеством видящих в темноте глаз, подмигивал бликами в цветных стеклах, трепетом огня на оплывающих свечках, рубиновым блеском раскаленных углей. Все знали, что их пара не принесет потомства, но от этого соития, как чувствовал Илья, зависело что-то другое, и ему предстояло отдать несравненно больше, чем несколько клеток.

— И тебе привет, Илкка, — тихо ответила водяница, погладив его по щеке. — Что же ты заставляешь меня ждать? Вот, проверь, насколько я уже готова!

Она повелительно взяла его руку и направила под складки рубашки. Илья опустился на колени и погладил ее ноги, осторожно пробираясь к потаенному, но девушка снова сжала его ладонь и потянула вперед.

— Я сказала — проверь! — произнесла она резким шепотом. Илья коснулся, сначала пальцами, потом всей ладонью, и почувствовал небывалый жар, сильный, но мягкий, обволакивающий, дарящий тепло очага, а не боль и шрамы, — если, конечно, Накки не рассердить. Он совсем этого не хотел, поэтому улыбнулся и многозначительно кивнул.

— По-твоему, этого достаточно? — усмехнулась Накки и провела кончиком когтя по его губам.

На его пальцах остался знакомый яблочный вкус, чистый и островатый, будто сок истекал из свежего надреза в душистой мякоти. В нем была и мятная кислинка зеленого плода, и терпкая сладость красного, и медовый оттенок желтого. И Илье этого определенно было мало, ему уже хотелось глотать эти соки, как насыщенный летний воздух, чувствовать их на своей коже подобно каплям грибного дождя.

Накки со вздохом удовлетворения запустила пальцы ему в волосы и стала подталкивать, втягивать его в трясину своего сладострастного голода. Было трудно дышать, мысли путались, как во хмелю, и лишь краем сознания Илья ощущал что-то колкое и едкое. Кто он теперь? Колдун, шаман, проводник, руководящий темными силами, наставляющий их на мир и гармонию с родом человеческим? То-то он сейчас стоит на коленях перед этой самой силой, а она, вконец потеряв рассудок, уже упирается босой ногой в его плечо.

Или он все-таки человек, тянущийся к свету, годный на что-то большее, чем подкармливать демонов своей энергией? А как им остаться после этого? Левой рукой креститься, а правой резать жертвенных животных, целовать ребенка теми же губами, которыми сейчас он ласкает исступленную от похоти демоницу?

Или просто распутник, у которого все порывы сосредоточены меж чресел, а за сладкую отраву этого лона не жаль отдать душу, как прежде он отдавал силы. В конце концов, закрывать ее больно и хлопотно, вдобавок Илья до сих пор не разобрался, есть ли толк от этой самой души или только страдание, как подсказывал его жизненный опыт. А предательская легкость окутывала его тело, выветривала остатки мыслей, будто наркоз.

«Главное, осторожен будь, детеныша береги…»

Эти слова полыхнули в памяти подобно треснувшим уголькам, отдались резкой болью в затылке, и Илья опомнился. Во рту появился привкус крови, но в то же время стало легче, набухшие мехи, в которые лился хмельной яд, вовремя сомкнулись. Однако по коже невольно продрал мороз — о чем он только что думал? И неужели этому молоденькому домовому с самого начала про него все было ясно?

«Что же я чуть не наделал…» — подумал Илья, подняв голову и нервно облизав губы. Накки нахмурилась и спросила:

— Ты почему прекратил?

— Шея затекла, — невозмутимо ответил он и, не теряя времени даром, стащил с себя свитер вместе с майкой. Затем быстро забрался на постель, уложил Накки на спину и нетерпеливо потянул вверх ее рубашку.

— Ты потрясающий, — прошептала она, сильно куснув его в плечо. — Но я не могу больше терпеть, и раз уж ты закрыл душу, то я примусь за тело. Если ты сам сейчас меня не возьмешь…

Илья кивнул и, избавившись от оставшейся одежды, накрыл ее собой, прильнул к губам, на которых ощущалась соль его пота и крови. Ей было трудно сдержаться: внутренний жар, которым духи отогревали воду, землю и жилища, распирал ее нежное тело, и порой она снова его кусала, потом дышала на ранки и зацеловывала их, задевала кожу когтями, стонала от блаженства и от злости на саму себя и на этого странного парня.

— Почему ты разрешаешь делать тебе больно? — шепнула она, когда Илья уже двигался в ней, время от времени склоняясь и целуя ее лоб, щеки, дрожащие ресницы.

— Не думай сейчас обо мне, — улыбнулся Илья, — сегодня твоя ночь, русалочка! Знаешь, если бы та сказка была про тебя, то ведьма бы сварилась в собственном котле с перерезанной глоткой, а принц сдался в первую ночь, и уж точно не из-за нежного взгляда!

— Но ты же не сдался до сих пор, а уж сколько я с тобой возилась! — возразила Накки.

— Так я и не принц, а правнук лесной людоедки, меня не так просто напугать. Порой мне кажется, что по-настоящему я боюсь только себя. Но с тобой мне становится легче.

— И все равно ты не должен этого разрешать никому, даже мне, — возразила Накки. Она задумчиво погладила его по щеке подушечками пальцев, затем уперлась ему в грудь и заставила лечь на спину. Илья лениво опустил веки и видел лишь туманные очертания ее гибкого белого тела, подобного силуэту серебряной ящерки. Ее волосы струились по плечам и спине, подсвечивались как тонкая ажурная кисея. В такую вполне могла укутаться гордая финляндская княжна, решившая вкусить плодов страсти вместе с крестьянским парнем, у которого мозолистые руки и неистребимый мускусный дух.

Когда оба наконец пресытились, Накки быстро уснула, а Илья решил прогуляться до купальни и немного освежиться. Там он застал еще троих юношей, среди которых оказался и заметно повеселевший Хейкки. Он расслабленно лежал на полке в одних исподних штанах, а двое других, вообще голые, полоскались студеной водой, болтая на своем древнем наречии. На их плечах и спинах Илья заметил такие же следы укусов и царапины, как у него самого, и на душе сразу прояснилось.

Молодые демоны, все как один, обернулись в сторону Ильи, и он невольно растерялся, до сих пор не сжившись со своим статусом. Даже не потому, что на фоне их мощных торсов с рыжеватым волосом, похожим на еловую хвою, он со своей стройной фигурой и моложавым лицом смотрелся почти мальчишкой. Неуловимость этих ребят заставляла все время остерегаться, то поглядывая через плечо, то прощупывая ауру, а потом гадать, что еще они про него знают. И тем более неловко было принимать их поклоны, пусть и небрежные, и полные любопытства взгляды. Словно парни про себя удивлялись, как такая хрупкая оболочка выдерживает нечеловеческие нагрузки колдовского дара.

— Вижу, с тобой все в порядке? — вполголоса промолвил Хейкки, подойдя ближе.

— Да, спасибо за твой кофе, — улыбнулся Илья многозначительно. Домовой пристально взглянул ему в лицо и добавил:

— Ты только не подумай, что Накки тебе зла желает, сейчас она просто над собой не властна. Ничего, теперь отдохнет и завтра ей легче станет.

— Выходит, мне еще придется с вами побыть?

— А ты, поди, уже заскучал! — усмехнулся Хейкки. Другие парни и вовсе расхохотались грубоватым, но добродушным басом. Илья сначала не мог решить, подобает ли ему смеяться вместе с ними — за Антти он такого панибратства не замечал, — но от мирных запахов леса, тлеющего угля и сушеных трав ему хотелось ненадолго расслабиться и отогнать темные мысли.

[1] Добрый вечер! (фин.)