Ледяное сердце

Глава 26. Нелюди

Хафиза тревожно прохаживалась по комнате, шурша платьем по деревянному полу, порой останавливаясь перед зеркалом и рассматривая свой тонкий силуэт. Он казался достойным кисти любимых ею старых мастеров авангарда, вроде Натана Альтмана, Константина Сомова или Льва Бакста.

Печь в этом доме не растапливалась: ведьме хватало ресурсов, который давали гули[1]-приспешники. Их было всего трое — две прислужницы, которые в человеческом обличье выдавали себя за обычных мигранток из Средней Азии, и управляющий, похожий на старца из древних арабских сказок, с длинной бородой и в шапочке из пестрой ткани. Они отвечали за порядок в этом жилище круглый год, даже если Хафиза подолгу не появлялась.

Но когда хозяйка была дома, слуги отсиживались в тесной комнатушке без окон, дожидаясь приказа, словесного или телепатического. На досуге она разбирала манускрипты, перечитывала любимых Эдгара По или Амброза Бирса, предавалась воспоминаниям. Когда-то Хафиза научилась моделировать сценки из страшных романов, сказок или фильмов и с удовольствием пробовала это на приятелях и гостях, наводя на них иллюзии. Затопленный дом, промзона, населенная зомби, пряничная деревушка, пещера с сокровищами и змеями, логово бандитов и насильников, — из этих заезженных штампов ведьма создавала живые спектакли, полные напряжения и тревоги. Впрочем, никто из зрителей-участников не пострадал, благо они были молоды, здоровы и добровольно подписывались на острые ощущения. Кое-кто из них много лет спустя писал Хафизе, что ей стоило войти в историю как прародительнице 7D-кинотеатров в России.

Однако именно это не устраивало саму колдунью: ощущение имитации. Ей подобно наркотику было необходимо чувство истинного страха, запах гормонов, просачивающихся с холодным потом, замедляющих кровь и отключающих разум. Она хорошо помнила его с первых вечеринок с Латифом, когда они почти не пускали в ход магию — просто играли на неопытности одних гостей и разнузданности других. Это, конечно, было скорее ремесло, нежели искусство, но живого кайфа оно приносило Хафизе куда больше.

Погрузившись в воспоминания, она поднесла к губам сигарету и собралась щелкнуть зажигалкой, однако язычок огня еще раньше сгустился в воздухе. В комнате запахло жженым деревом и раскаленным асфальтом, и Хафиза улыбнулась. Не сказать чтобы она сейчас была рада визиту бывшего друга, но это могло хоть что-то прояснить.

— Ты не забыл эту игру, Абдуллатиф, — заметила она, смачно затянувшись. — Хочешь почтить память нашего былого союза?

— Это не я его разрушил, — развел руками материализовавшийся Латиф. — Просто ты заигралась и тебе понадобился слуга, а не друг. А пришел я для того, чтобы ты не успела напридумывать себе всякую дичь.

— И в самом деле, что же я могу придумать, когда около моего дома бродят местные колдуны, а в лесу валяется труп моего брата? — зло прищурилась ведьма. — Надо быть полной истеричкой, чтобы углядеть в этих пустяках нечто двусмысленное и угрожающее!

— Я и не спорю, что это серьезно, только не сваливай все на меня! Просто ситуация вышла из-под нашего контроля, так что теперь расхлебывай как можешь. В конце концов это была только твоя затея!

— Абдуллатиф, ничего «нашего» больше нет. Я вижу, что ты пытаешься усидеть на двух стульях, поэтому и не причинил этому ведьмаку особого вреда. Так хотя бы не унижай себя враньем!

— Малефика, я бы сам предпочел, чтобы это не было правдой, — вздохнул Латиф. — Но если у тебя осталась хоть капля интуиции, то придется поверить! Я стащил с него сапоги с носками и оставил валяться там же на заливе, рядом с собакой. За ночь на таком морозе он без всякой магии должен был гангрену заработать!

— Ну если ты не врешь, то идея была красивая, — заметила Хафиза, — жаль, что получился пшик. Похоже, ты на него всерьез обиделся, инкуб! Неужто приревновал? Он подружился с твоей Гели, верно?

Латиф брезгливо дернулся, но ничего не ответил, и ведьма довольно ухмыльнулась.

— Ну а чего ты хотел? Рано или поздно она бы потянулась обратно к людям! По большому счету в этом-то он вообще не виноват.

— Если у меня украдут золотую цепочку, я буду разбираться с вором, а не с цепочкой, Малефика, — жестко произнес Латиф. — И давай закроем наконец эту тему! У тебя есть идеи насчет происходящего или только претензии?

— Ты должен знать, что у прирожденных ведьм всегда есть тотемы и аватары в животном мире, которые передают им частичку своей природной мощи. Например, у старой Мавахиб это была египетская летучая мышь-ночница — благодаря ей старуха видела в темноте и толковала звуковые вибрации в воздухе. Обычно такая сила дремлет, но в чрезвычайной ситуации напоминает о себе и даже спасает жизнь. Правда, это может принять весьма дикие и далекие от принятой морали формы.

— Ну да, я узнал, что старый колдун со своими подручными называл этого парня «Водяной Змей», но мало ли что? Сейчас люди на технику молятся, а не на дикую природу!

— Вот именно, змей! Мне и прислуга это слово шептала — больше они ничего толком и не поняли, только повторяли: «Соабэн, соабэн!» А глаза у всех белые от ужаса, будто самого Ахримана во плоти повстречали, — промолвила Хафиза.

— Ты про этого мальчишку говоришь?! Малефика, ну это же просто смешно!

— А я в отличие от тебя привыкла думать и вникать, прежде чем смеяться. Так вот, ведьминского внутреннего зверя достаточно впустить один раз, и он уже не покинет душу. А рептилии, чтоб ты знал, умеют спасаться от холода, погружаясь в спячку и заглушая все чувства и реакции, превращаются в этакие живые консервы за ледяным панцирем. У этого ведьмака, похоже, сработала именно такая защита!

— Тогда он и спал бы на том берегу до утра, а не носился босиком по окрестностям! Ни одно живое существо не станет зря растрачивать силы в опасный момент. Почему ты вообще уверена, что именно он был около твоего дома?

— Я учуяла его запах сразу как вернулась из города: он мне еще с той дачи памятен, где убили Нурию. Даже ее кровью до сих пор слегка отдает! А потом мы наткнулись на тело Курбана, которое успели обглодать бродячие псы. Вот так я по твоей милости потеряла уже второго родственника и помощника!

— Ты точно знаешь, зачем твоего недоумка понесло в лес?

— Может, затем, что он учуял опасность, которую не видел ты, со своей хваленой вековой мудростью?! — крикнула Хафиза, покраснев от гнева. — И погиб, защищая мой дом! А вот что ты делал в это время? Не сам ли натравил ведьмака на мое жилище?

— Я тогда еще и не успел сообразить, что ты устроилась именно здесь, — парировал Латиф. — Только сегодня, получив твое послание, сопоставил все факты и вспомнил бурную молодость.

— Мою молодость, ты хотел сказать? — произнесла Хафиза, невольно улыбнувшись одним уголком рта — не то чтобы примирительно или тепло, а скорее безнадежно.

— Похоже, что и свою, — вздохнул Латиф и потянулся за сигаретой. — Ведь именно в этом поселке случилась одна из самых «веселых» тусовок. Вот скажи, Малефика: сколько на ней было нелюдей?

— Дурацкий вопрос, Абдуллатиф: один, и ты прекрасно знаешь кто, — отмахнулась ведьма.

Демон до сих пор помнил лица парня и девушки, которые учились в том же институте, что и Хафиза с сестрой, и однажды приняли ее приглашение на вечеринку. Веселье решили устроить в доме одной мажорки из подружек ведьмы. Наивная пара ненадолго стала знаменитой в вузе, но не могла этим насладиться, — после событий того вечера они не помнили даже собственных имен. Конечно, Хафиза сглупила, напоив их зельем и втянув в оргию со своим безумным и развратным братцем, но кто не делал глупостей в молодые годы?

Зато Латиф до сих пор считал, что поступил правильно, поглотив их души. Хотя подруга его об этом не просила, да и особо голодным он в тот вечер не был. Просто интуиция демона смерти хорошо считывала, когда ужасный конец для человека лучше, чем ужас без конца, и ему было ясно, что эти ребята такой ужас просто не потянут. Можно было не вмешиваться, но взыграл то ли порыв какого-то изуродованного сострадания, то ли протест против Хафизы, которая тогда походила на кошку, забавляющуюся с уже полузадушенными мышами.

Неужели он их все же пожалел? Так, как только и мог по своей природе, хотя бы так…

Латиф разогнал табачный дым и посмотрел на старую подругу, которая сидела ссутулившись, держала смятый окурок в пепельнице как точку опоры. Бегающие глаза, бледное лицо, сжатые до боли губы — словно пружина под тяжелым прессом. Как же ей страшно, что Водяной Змей явился по ее душу, и как она не желает в этом признаться, цепляясь за гнев на чужую нерасторопность, за лицемерное переживание о судьбах своих несчастных рабов! И вот ее сейчас почему-то совсем не жаль.

— Ладно, Малефика, что говорить о прошлом? Ты не впервые сталкиваешься с чужими интересами и жертвуешь собственными кадрами, так что скорбной миной по брату меня не проведешь. И ты знала, что всем ведьмам, играющим против природы, со временем прилетает ответка! Так из-за чего ты сейчас мечешься будто раскаленные башмаки напялила?

— Из-за чего? — повторила Хафиза, вяло усмехнувшись. — Потому что все пошло не так, как я ожидала, Абдуллатиф… Ну замерзают алкаши и совсем нищие, у которых кроме дровяной печки ничего нет. Но разве я для этого столько сил вкладывала? Мне хотелось посмотреть на разрастающееся безумие, на панику, на запустение, когда загнанные в угол теряют остатки человеческого облика. И как я знаю по старому опыту, первыми ломаются именно самые чистенькие, любители семейных ценностей, старых книг и мира во всем мире. Большие и комфортные города такими особенно богаты.

Ведьма сделала паузу и Латиф осторожно произнес:

— А теперь они гнутся, но не ломаются? Да, обидно, что и говорить…

— Ну, сломать-то я их всегда смогу, — заметила Хафиза. — если черный морок начнет расползаться еще быстрее холода. Вот тогда-то наступит ночь пострашнее варфоломеевской и вифлеемской вместе взятых, это уж ты не сомневайся!

— Так что же тебя не устраивает?

— То, что она быстро пройдет, — размеренно проговорила ведьма. — Так же, как в детстве проходила новогодняя ночь: я ведь помню, как долго отец и мать готовились к празднику по Хиджре[2], покупали подарки, говорили про свои мечты на будущий год.

Она встала, вновь прошлась по комнате и тихо сказала:

— Да, отец и мать… Вот ты спрашиваешь о нелюдях, Абдуллатиф, так объясни: как приличная уважаемая семья смогла скрыть от общества и забыть, что у них был еще один сын, первенец? Что наследник родился безнадежным слабоумным уродцем, которого интересовала только пища? Они спрятали этот позор с глаз подальше, в дом для брошенных калек, и если бы я не разобралась, не вытащила его, Курбан бы сгинул в нем еще мальчишкой! А со мной он смог прожить еще много лет и познать немало удовольствий.

— О да! Существование в качестве машины для насилия и убийства ты называешь жизнью? — вздохнул Латиф. — По-моему, так гуманнее было удавить его еще много лет назад, как ты сделала с младшим братом, пусть и в фигуральном смысле. Или тебя волнуют только ущербные?

— Что ты об этом знаешь? Каково мне было услышать все от старой Мавахиб? Стали бы родители отпускать меня к ней в учение, если бы она не выведала эту тайну! — усмехнулась Хафиза. — Да, я использовала Курбана, но мы все так или иначе это делаем, а он получил хоть немного жизни и тепла!

— Все равно не понимаю, как можно предпочесть продажу дочерей в учение ведьме, а не минутный позор, — заметил Латиф. — Или это я на старости лет стал таким сентиментальным?

— Для меня эта «продажа» была главным подарком судьбы, Абдуллатиф! Иначе кем бы я стала? Деньги меня давно не волнуют, семьи нет, мужики надоели, так что вся надежда оставалась на ведовство, на то, чтобы стать особенной из неприрожденных. Великой…

— Ох, Малефика, насколько же нам легче живется! — улыбнулся Латиф. — Мы уж какими уродились, такими и будем до скончания веков: ифритами, дэвами, гулями, хранителями, архонтами. А вам вечно надо марку на себя клеить, словно на базарный арбуз! Ну вот стала бы ты «великой», а дальше что? Все равно состаришься и умрешь в один срок с «серой массой»! Но у тебя столько денег, что ты бы весь мир успела объездить, причем себе в кайф, играючи, а не затем, чтобы кому-то что-то доказать! А ты вместо этого заперла и себя, и других, и чахнешь тут, как Кощей над златом.

— Ты верно сказал, инкуб: вам легче живется. Поэтому не надо ковыряться у меня в мозгах, просто прими как данность все, что я говорю. Если желаешь мне блага, то помоги разобраться с шаманами по-настоящему, а не как в этот раз!

— Что ты намерена с ними делать?

— Пока хочу немного отдохнуть: ты же знаешь, что пока Северный старец бродит среди нас, лучше не лезть на рожон. А после Нового года гостиницу надо уничтожить. Старик самый опытный и знающий колдун в городе, а парень достойный кандидат на замену, так что нормально вести дела они мне не дадут. И имей в виду: если ты умоешь руки, мне придется надавить посильнее, и твоя Гелена уже никуда из города не денется.

— Только смотри не подавись сама, — устало промолвил Латиф.

Выйдя из дома Хафизы, он пошел вдоль лесополосы, к станции, где поезда давно не ходили, а сугробы на рельсах превращались в скалы. Здесь он намеревался перенестись в город, а до этого хотелось немного поразмыслить. И ни он, ни хозяйка не заметили, как легкий порыв ветерка вскружил и унес несколько снежных крупинок с широкого подоконника. Ветер понемногу усиливался, раскачивал ветки, заметал тропинки в лесу, пока не достиг залива. Там он взвился мерцающей снежной пеленой, а из нее соткался силуэт девушки с длинными светлыми волосами, укутанной в серый пуховой платок.

Двумя днями ранее Латиф нашел Гелену, как только ему удалось пробиться через магические блоки. Она явно этого ожидала и не слишком удивилась, встретив мужа в перелеске. Ему показалось, что она стала взрослее на несколько лет, но это и придавало ей какую-то странную новую прелесть.

Поскольку она гуляла одна, Латиф решил, что ему никто не помешает забрать жену, и вкрадчиво спросил:

— Что, Гели, совсем не скучаешь по мужу?

— Скучаю, — произнесла Гелена. — Но это уже не имеет значения, Латиф. Ты — болезнь, а ее необходимо перетерпеть, дать организму справиться и выгнать ее из себя к чертовой матери. Сейчас меня еще лихорадит, но это непременно пройдет.

— Круто, — заметил Латиф. — Вот что я, значит, заслужил тем, что обеспечивал тебя, доставлял любые удовольствия и решал все проблемы! А с даром очаровывать и подчинять людей ты тоже готова расстаться? И вернуться под крыло к мамаше, или снимать комнату в коммуналке, потому что на большее ты вовек не заработаешь? Учти, я ведь могу серьезно подпортить тебе будущее: ты никогда не устроишься на нормальное место и ни один мужик на тебя не польстится!

— Латиф, ты не единственный носитель магии в городе, — невозмутимо улыбнулась Гелена. — И далеко не всемогущий! У меня теперь есть защита: местные водяницы совершают на берегу обряды, чтобы вернуть земле тепло, и обещают научить этому меня. Они говорят, что скоро я обучусь настоящему колдовству и смогу избавиться от твоего канала.

Она сняла кольцо с безымянного пальца и протянула мужчине.

— Ах вот что тебе обещают! — проговорил Латиф, подошел ближе и грубо выкрутил жене руку, так что кольцо упало на снег. Гелена вскрикнула, но решительно посмотрела ему в глаза, что еще больше распалило гнев.

— Что, нагулялась? Показала зубы? Вот и хватит с тебя! Я не тот брошенный тобой в парке мальчишка, чтобы разбазаривать свое, тем более когда вложено столько сил! И не надейся, что я по-тихому откажусь от тебя после таких выкрутасов. Я могу запереть тебя в доме, опустить до рабыни, привести новую жену — да что угодно, но ты все равно будешь моей! И если не станешь рыпаться, я, так и быть, не спрошу, что ты делала в этой проклятой гостинице.

— У меня всегда останется по крайней мере один выход, — ответила Гелена. — И ты уже не получишь ни мое тело, ни душу. Если не веришь, давай попробуем.

— Ты думаешь, я поведусь на такую чушь? Что ты, привыкшая к красивой жизни, ничего больнее уколотого пальчика не испытавшая, сможешь покончить с собой? — усмехнулся Латиф, но тем не менее выпустил ее руку.

— Ну допустим, я останусь жива и буду на положении ненавидящей тебя рабыни. Тебе самому-то понравится такая жизнь? Ты тоже привык, чтобы я под тобой стонала от наслаждения, а не лежала стиснув зубы и мечтая всадить тебе шило в спину.

— А, ну когда бабы так говорят, то все ясно, — протянул Латиф, глядя в упор на побледневшую девушку, у которой странно и чуждо блестели глаза. — Ты переспала с этим ведьмаком, верно? Дрянь! Отвечай, подстилка!

— Возможно, ты удивишься, но иногда вопросы между мужчиной и женщиной решаются без этого, — бесстрастно произнесла Гелена. — В конце концов ты же со своей Малефикой не спал!

— Нам когда-то было что дать друг другу взамен! А что ты могла ему дать в обмен на свободу? Чем ты еще богата кроме своего тела, Гели? Тем более я-то знаю, что раздвинуть ноги перед первым встречным для тебя в порядке вещей! Но тебе хоть понравилось?

— Не хочешь — не верь, главное, что мы это знаем. Но по крайней мере от Ильи я за один разговор узнала и получила больше, чем за все время, проведенное с тобой. Надеюсь, это было хоть в какой-то мере обоюдным. И кстати, спасибо, что наконец открыл, во что ты на самом деле ставил и меня, и мои чувства к тебе.

— Теперь уже и «мы»? Значит, все еще гораздо хуже, — произнес Латиф сквозь зубы. — Что же, считай, что ты сама подписала своему Илье смертный приговор. В ближайшее время я с ним разберусь, а тебя пока не трону: все равно вскоре приползешь.

Он развернулся и хотел пойти прочь, но Гелена бросилась к нему и схватила за рукав.

— Не смей его трогать! — крикнула она. — Я сейчас же скажу водяницам, чтобы его предупредили, и тогда тебе самому там задницу поджарят! Ты один, а этих ребят много, и они его никогда не предадут.

— Вот как! — усмехнулся Латиф, хотя внутри все пылало огнем. — Гелена, ты, видимо, совсем плохо меня знаешь, если бросаешься такими словами и не боишься за себя! Не говоря уж про этого несчастного ведьмака, которого ты пытаешься защитить. Неужели я так фатально ошибся и ты заурядная дура с претензиями на глубокий внутренний мир?

Ее лицо было совсем близко, и нутро Латифа рвалось от желания ударить и поцеловать одновременно. Но холодный демонический разум подсказывал, что сейчас надо идти иным путем. Любая агрессия и насилие над женой привлекут внимание водных дев, а те непременно донесут колдунам, и тогда… Дрянная девчонка ведь в чем-то права: против целой своры этих молодых шакалов он мало что сможет, разве что исподтишка, когда все уснут. Раз уж они поставили такой барьер, что он два дня не мог отыскать Гелену, их не стоит недооценивать.

А наказать ее он еще успеет…

Латиф осторожно коснулся ее лица, словно стирая с него гнев и тревогу. Взгляд Гелены затуманился, она смотрела сквозь него как в декабрьскую серую мглу и тревожно подергивала губами. Отойдя на несколько шагов, Латиф быстро растворился в воздухе и объявился уже на другом краю залива. Теперь оставалось подкараулить Илью, благо на ритуалы тот обычно ходил только в сопровождении фамильяра.

Рассудком Латиф понимал, что колдуну пока не стоит вредить: все-таки Хафиза стала слишком непредсказуемой и целиком зависеть от ее капризов опасно. Если парню вдруг удастся договориться с высшими силами, то она получит хороший урок, а Латиф наконец увезет Гелену, перед этим расправившись со всеми, кто успел его разозлить.

Но после слов жены он чувствовал животную ненависть к Илье, забравшему то, что Латиф считал безраздельно своим. И плевать, что это был не секс, так оказалось даже больнее. В прошлом Латиф изредка получал отказы, но никогда не терял уже завоеванных женщин, они уносили в могилу опустошающую страсть, умирали с благодарностью за истомленное тело и сожженное сердце. Однако ни одна из них не была ему так нужна, как эта питерская девчонка.

Неужели он вправду ее потерял? И поэтому мышцы утрачивают вековую легкость и упругость, питание не идет впрок, сон не помогает забыться, а проверенная магия утекает словно ручей сквозь пальцы. Или есть еще какая-то тайна, беспощадно вытягивающая из него остатки энергии?

«Податься, что ли, ненадолго в родные места? — вдруг подумал Латиф. — Хафиза решила отдохнуть перед забегом, а я-то чем хуже! О Гели есть кому позаботиться, а я хоть немного приду в себя и решу на свежую голову, как с ней быть дальше».

Вскоре он уже был в Марокко. Здесь царила мягкая южная зима, укрывшая города легким покрывалом от зноя. Поэтому его кожаная куртка, на которой еще не успели растаять питерские снежинки, не вызвала удивления у прохожих. Улицы сияли от цветных огоньков и пахли глинтвейном — все ради туристов с Запада, решивших встретить Новый Год в экзотических декорациях. Демон неспешно шел навстречу искателям приключений и чувствовал, что здесь его ждет славная охота.

И вскоре он приметил подходящую парочку — рослый мужчина лет сорока и женщина помоложе лет на пятнадцать, с пышными темными кудрями, легким макияжем и безупречной фигурой. Она цеплялась за руку спутника и заглядывала ему в глаза, тот улыбался и чуть снисходительно поглаживал ее по голове и плечам. От них искрило сексуальной энергией, в которой сливалось ленивое сибаритское господство мужчины и безудержная самоотдача женщины, но каких-то иных, более тонких флюидов Латиф не ощущал. Опыт подсказывал, что импозантный европеец душой и телом отдыхает от работы и семейных будней, а девушка принимает это за серьезные намерения.

У отеля они разошлись: мужчина легонько поцеловал спутницу в лоб, шепнул что-то на ухо, а она бросилась ему на шею. Наконец он деликатно отстранил девушку и пошел на улицу, но она долго смотрела ему вслед и широко улыбалась.

Латиф прошел за туристом в ближайший бар для иностранцев, где тот, похоже, решил отвлечься и от жены, и от надоевшей любовницы. Сейчас мужчине хотелось простого и грубого соития, без мишуры и нежностей, без ковыряния в душах, когда оба честны перед собой и природой. Все это читалось в голодных глазах, какими он следил за одинокой европейкой, сидящей неподалеку. Она была старше его спутницы и не слишком красива, однако от нее пахло именно такой насыщенной страстью, прекрасной без всяких поводов и оправданий.

В другой раз Латиф и сам не упустил бы такую женщину, но сейчас его одолевал голод, а бурлящий в мужчине азарт источал жирный забористый аромат, который демон учуял бы и из другого квартала. Можно было скрыться и сделать все по-тихому, однако Латиф решил напоследок поиграть.

Наконец турист подмигнул женщине, которая благосклонно улыбнулась, и отправился в сторону уборной. Латиф убедился, что в ней больше никого нет, и быстро последовал за ним. Мужчина только что ополоснул покрасневшее лицо холодной водой и смотрел в зеркало воспаленными глазами. Он был так возбужден, что не сразу заметил стоящего рядом незнакомца, который глядел на него не мигая и затаив дыхание.

Наконец посмотрев на Латифа, мужчина поморщился и сказал по-английски:

— Мужик, ты ошибся, я по другой части. К тому же, здесь за такие дела и за решетку попасть можно, так что уйди подобру-поздорову.

В следующий миг Латиф схватил его за волосы, нагнул назад голову и посмотрел ему в глаза, в которых недоумение и гнев сменились паникой. Мужчина не успел крикнуть, только отдельные гортанные звуки и хрипы прорывались наружу. В глазах отражалась чудовищная боль, затем лопнувшие капилляры залили их кровью и зрачки безжизненно закатились под лоб. Латиф мягко опустил на пол его безвольное тело и сразу исчез.

Неудачливого туриста нашли через несколько минут, и популярный бар в одночасье обрел крупные проблемы и мрачную славу. Если кто-то и запомнил вошедшего вслед за бедолагой высокого араба в кожаной куртке, который так и не вышел обратно, — он, конечно, счел разумным умолчать о таком чуде.

Тем временем Латиф уже был в отеле. По запаху на коже и одежде мужчины он легко нашел его любовницу, которая решила скоротать время в хаммаме. Спутник оплатил ей приватный сеанс, и сейчас она лежала в небольшом зале среди клубов пара и цветочных ароматов. Став незримым, демон подкрался к ней и провел рукой над стройным телом, прикрытым тонким полотенцем — его белизна красиво оттеняла загорелую кожу. Девушка напряглась, ее веки дрогнули, челюсти сжались. Мелькнула тень испуга, она даже дернулась, словно пытаясь сесть, но Латиф опустил руку чуть ниже. Вскоре она вновь расслабилась, раскинула ноги, согнутые в коленях, и стала поглаживать себя под полотенцем. Оно сползало все ниже, кожа покрылась бисеринками испарины, влажные пряди волос облепили шею и плечи. Почувствовав ее томление, Латиф аккуратно откинул волосы и коснулся губами шеи, ключиц, прошелся по груди. Девушка вздохнула, пребывая в блаженной истоме и позабыв всякий страх.

Ее волнение сполна насытило демона, но он пока не хотел оставлять жертву в покое, поднес руку к ее горлу и чуть надавил на ямочку меж ключиц. Теперь девушка снова встревожилась, заметалась, подалась вперед, однако Латиф не выпускал ее из забытья, в котором сладострастие перемешалось с ужасом и паникой. Одновременно он подтянул ее к себе за бедра, к краю каменной полки. Она рванулась, хотела закричать, но Латиф силой морока удерживал ее, словно затыкал рот невидимым кляпом. От этого ей больно распирало грудь, а живот, казалось, рвало тараном, но она никак не могла увернуться или сжать ноги. Кровь потекла с края полки на каменный пол, девушка силилась открыть глаза, но тело не слушалось, и наконец судорога боли и страха сотрясла ее одновременно с нездоровой разрядкой.

Когда Латиф оставил ее в покое и брезгливо отпихнул, она еще несколько минут лежала в полузабвении. Впереди ее ждала новая боль и опустошенность после пробуждения, а также страшные новости, но демона это уже не волновало. Сытый и довольный, он незаметно для всех покинул отель, перенесся на окраину города и быстро присмотрел место для ночлега на крыше одного из домов, увенчанной спутниковыми тарелками. Здесь имелась ниша, застеленная коврами и отгороженная сохнущим бельем, будто шатром. В этом укромном уголке Латиф и устроился, с облегчением скинув берцы и подложив под голову свернутую куртку.

«А Гели я еще непременно верну, и этого ведьмака прикончу, просто надо действовать быстрее и без церемоний. Вы ведь, ребята, мало чем отличаетесь от этих двух непуганых идиотов» — подумал он, глянув в усыпанное звездами небо над Востоком, прежде чем его окутала черная пелена сна без всяких видений и проблесков.

[1] Низкоранговые злые духи-оборотни в арабской мифологии

[2] Исламский календарь, получивший название от переселения мусульман из Мекки в Медину в 622 г. н. э.