Громов. Хозяин теней. 6 [СИ]

Глава 33

— … нет, ремни надо делать регулируемые, чтобы можно было и затянуть, и растянуть, если вдруг возникнет необходимость. Тут я с Никитой согласен, — я отставил чашку. — Да, это усложнит конструкцию, но с другой стороны смотри, дети ведь растут и очень быстро. А кто захочет покупать кресло, которое сперва будет велико, а потом мало? Не говоря уже о том, что если оно будет слишком велико, то смысл исчезнет. Ребенок просто будет выскальзывать из ремней. А слишком тесные не застегнёшь, будет неудобно…

Малая гостиная оказалась малой лишь на словах. Просторная комната, к счастью, обставленная по местным меркам довольно скромно.

Стол.

Кресла.

Камин.

Из излишеств — роспись на потолке да вычурные часы, что возвышались горой золотых завитушек на каминной полке. Пара фарфоровых балерин дополняли композицию.

Ну и вазы с цветами.

Интересно, их в каждой комнате ставят или всё-таки есть те, которые заперты? Не то, чтобы я завидовал. Скорее сравнивал этот дом, пусть огромный, вычурный, но всё-таки живой, и поместье Громовых. Причём дело не в размерах ведь. Дело в ощущении. В запертых комнатах, где не то, что цветам, людям места не было. В потёртой обивке мебели. В странном ощущении, что дом всё ещё не оправился от ран. Как и люди. И почему-то возникало желание заорать, схватить несчастную балерину да и запустить ею в стену.

Я понимал, что эта злость совершенно иррациональна.

И наверное, в том, прошлом мире, мне бы рассказали про эмоции и травмы, про то, что гнев надо проработать, тогда-то в душе наступит покой и что-нибудь ещё в том же духе. Я… я не хотел прорабатывать. Я хотел, чтобы и в то, оставленное поместье, вернулась жизнь.

Чтобы Тимоха занял место в кресле, а Буча вытянулась под ним. Чтобы Призрак снова ловил кончик её хвоста. А Татьяна, глядя на меня, презрительно фыркала. И не в больнице пряталась, а расставляла эти грёбаные цветы по вазам.

Я… хотел.

И давил это желание, как и гнев.

Всё будет. Не знаю, как. Не знаю, почему тот дом я теперь ощущаю своим. Родным. Как не ощущал ни один до него. А ведь были у меня. И особняки. И апартаменты. И не помню уже, что ещё. Но… то — другое. А там…

Поэтому и за разговор о детском кресле я зацепился, полез вникать во всю эту инженерию, чтобы хоть как-то отвлечь себя.

И удержаться.

Получилось.

Чай подали в самоваре, что несколько не вязалось с обстановкой, но нервы, признаться, успокаивало. Как и плюшки, пироги и пирожки, пирожные, варенья, сбитый мёд и прочие, крайне необходимые при чаепитии вещи.

— Более того, я не целитель, но для младенцев надо другую конструкцию. Младенцы же не сидят. Так? — я повернулся к Елизару.

— Не сидят, — подтвердил Елизар, которого как-то вот взяли и записали в наши штатные целители. — До полугода, да и потом тоже не очень долго могут. Им вредно. Позвоночник формируется.

— Поэтому надо делать несколько. Одну для детишек до года, другую — для тех, кто постарше чуть… или вот вкладыш какой, чтоб сперва с ним и ребенок сидел полулёжа, а потом вытащить, и кресло станет внутри больше.

— То есть, конструкция разборная? А из чего внутренний слой? Должно мягко, но не слишком.

Этого человека учуяла Тьма.

Она успела крутануться, убеждаясь, что огромный этот особняк не то, чтобы вовсе безлюден, скорее уж пустоват слегка. Где-то рядом суетились горничные, чуть дальше — пара лакеев перетаскивали свёрнутый ковёр, то ли в чистку, то ли в другую комнату. Этажом ниже столяр, вынув ящики из стола, что-то объяснял усатому, весьма солидного обличья господину, о ремонте. Но именно этот человек был не из числа прислуги. Дверь приотворилась тихо, пропуская мужчину, появление которого заставило Орлова замолчать. И Яр обернулся.

— Дядя? Дядя, ты что тут…

Он вошёл бочком, осторожно, словно опасаясь чего-то.

— Дядя, — Демидов выбрался из-за стола. — Это… это мой дядя, я о нём рассказывал.

Верю.

Они похожи. И когда-то этот человек был огромен, полон сил, но теперь от него осталась лишь оболочка. Он иссох, будто невидимая болезнь и теперь тянула из него силы. Кожа приобрела сероватый оттенок. Черты лица заострились. Щетина, проступавшая на щеках, блестела белизной.

— Дядя, а где Фанечка?

— Фа? — переспросил он. И в глубоко запавших глазах мелькнула искра. — Фа…

— За ним сестра милосердия приглядывает. Фанечка. Очень хорошая, добрая. Дядя её любит. Но иногда, когда она отвлечётся, сбегает. Сейчас я его отведу…

— Фа… — дядя шагнул к столу.

— Яр, да не суетись, мы приглянем. Давайте. Чай будете? — Орлов подвинул стул.

— Вы только аккуратно. Он резких движений пугается, — Яр подвёл дядю к столу и подал ему свою кружку. Тот радостно ухнул и потянулся к прянику. — Я сейчас. Фанечку поищу…

— Не суетись, говорю, — Орлов подвинул блюдце с пирожными. — Он не мешает.

— Травма черепа? — тихо спросил Елизар. — Извините, если я лезу не в свой дело.

— Она самая. Кость проломило. Потом заросла, но как-то не так. В итоге пришлось выпиливать, потом пластину ставить, надеялись, что как-то… но вот…

Дядя держал в одной руке пряник, в другой — эклер и с тоской глядел на кружку, которую пришлось поставить на стол.

А ведь Николя что-то говорил про своего наставника. Про то, что тот именно травмами головы занимается. И, может, конечно, это не такая, которую поправить выйдет, но спросить-то можно.

— Да погоди ты, — Орлов перехватил Яра. — Пусть посидит человек. Он же не мешает.

Дядя ел.

Он откусывал от пряника, потом от эклера и жевал, быстро, точно опасаясь, что еду отберут. Пытался жевать, но, не дожевав, глотал. И давился на сухую.

— Вот, — Метелька, взяв кружку, поднёс к губам. — Запейте. Так оно легче.

Дядя Демидова глянул исподлобья, но чаю хлебнул. И снова. И спешно запихал за щёку остатки пряника.

— Аккуратно, чай горячий ещё, — Метелька помог взять кружку. — Хотите чего?

— Это последствия травмы, — тихо произнёс Яр, глядя, как дядя спешно прячет за пазуху очередной пряник. — Вы не подумайте, никто его голодом не морит, но… сразу как-то ничего было, даже заставлять приходилось, потому что сам не ел. А теперь вот наоборот, ест, ест…

Только по нему этого не заметно.

Дядя был худ. Я бы сказал, что болезненно худ.

— Только не понятно, куда оно девается.

— А целитель? — поинтересовался Елизар, выбираясь из-за стола.

— Наш говорит, что бывает и такое. Что он просто не чувствует сытости. Поэтому вот…

Третий пряник дядя доедал уже медленней.

Сытости, значит, не чувствует? Может, и так. Тут я не спец. Мне другое интересно. Если он ест столько, как сейчас, то куда оно девается? Почему он такой вот…

Я выпустил Тьму, и дядя перестал жевать. Взгляд его до того рассеянный, скользивший по комнате, вдруг замер. И лицо преобразилось.

— Хр… — он вытянул руку, указывая на тень. — Хр-р!

Сам он вскочил, расплескав чай, едва не выронив пряник, и вытянул руку.

— Тихо, дядя… — Яр растерялся. — Это… это свои!

Я дёрнул Тьму, убрав из мира яви.

— Яр, а раньше он тени видел?

Дядя сполз со стула и подошёл ко мне. Двигался он вполне уверенно, и плечи вон расправил. Я поднялся навстречу.

— Сав, я…

— Спокойно, — прервал я Яра. — Не мешай. Мне он не навредит. Так видел?

— Нет. Это не наш дар. Мы… немного слышим. Вроде как. У меня пока не получается, но отец говорил, что если дар развивать, со временем пойму, как оно.

Если.

Он остановился рядом. И голову чуть наклонил, разглядывая меня с интересом. А я в свою очередь разглядывал его.

Чистый. И выбрит, пусть не до блеска, щетина всё равно проступила, однако это скорее его особенность, чем недосмотр. Пахнет от него вовсе не болезнью, но туалетной водой. Костюм пусть в крошках от пряников, однако без пятен, да и шит по фигуре. Только пуговицы несуразно крупные.

Дядя протянул руку и коснулся моего лица. А я… я прислушался.

Ничего.

— Хр?

— Я охотник, — я смотрел в его глаза.

Пустые? Отнюдь. Скорее… такое вот странное ощущение, вроде бы и присутствия, и в то же время это вот присутствие далёкое, что ли?

Какое-то… не такое?

Не как у Тимохи.

— Это моя тень. Можно, я её выпущу? — я коснулся его пальцев и позволил тьме просочиться, не целиком, но мягким туманом обнять руку. Дядя вздрогнул, но не шелохнулся. И только упрямо сжал губы.

Надо же.

Тьма пробралась дальше.

И… чтоб, я не целитель, но я чувствую искру жизни в этом теле. Живую. Яркую, но… истощённую какую-то?

А вот присутствия иного мира — нет, не чувствую.

Я первым разжимаю пальцы, и дядя отпускает руку с некоторым сожалением.

— Хр? — получив свободу, он вытащил пряник, поглядел на меня с некоторым сомнением, но кусочек отломил. А я не стал отказываться.

— Спасибо, — я сунул кусок в рот. И Демидов-старший последовал моему примеру. А потом, развернувшись спиной, направился к столу. И снова как-то сгорбился, осунулся, точно стержень из него вытащили.

— Яр?

— Да что я? Я сам не очень понимаю… Сав?

— Я тоже не целитель, — я покачал головой. — Но если его при обвале так, и там прорыв был, твари. Может, это и сработало. Я читал, что некоторые воспоминания сильнее прочих. Вот. Тогда ж его по голове и жахнула, так?

Яр кивнул.

— Вот оно и запечатлелось. Или сдвинулось. Он тень увидел, оно и потянуло за собой остальное.

Дядя, сидя за столом, хлебал чаёк и жевал пироженку, не обращая внимания на крошки, которые сыпались на скатерть.

Вот только…

— Хотите? — Елизар протянул ему корзиночку. И заработал полный недоверия взгляд. — Она вкусная.

И красивая.

Такая вот с шапкой взбитых сливок, с аккуратными ягодками вишни и шоколадной стружкой. Корзинка лежала на ладони, но дядя колебался. Он переводил взгляд с пирожного на Елизара и обратно.

Интересно.

Очень.

— Зар?

— Я… хочу… посмотреть, если вы…

— Он не любит целителей, — сказал Яр. — Как-то вот… совсем не любит.

Елизар поставил пирожное и поднял руки. Не помогло. Дядя заворчал. И прищурился. Подобрался.

— Зар, назад, — я вскочил. Показалось, что ещё немного и Демидов бросится на мальчишку. — Или замри.

Не любит целителей, значит?

— А давно не любит? — я подошёл и, как ни странно, при моём приближении Демидов успокоился. — Это Елизар. Друг.

Я протянул руку и Елизар, поняв, что от него требуется, коснулся её.

Ворчание стихло.

Секунда.

Другая…

— Он друг, — повторил я с нажимом.

— Бесполезно, он не понимает… — Яр покачал головой. Но дядя вытер пальцы о пиджак и протянул растопыренную ладонь.

— Спасибо. Я аккуратно, — Елизар положил одну руку под неё, а вторую сверху. И меня поразил контраст: ладонь Демидова была огромна, но при том тонка. Пергаментная кожа натянулась, обрисовывая каждую чёрточку. При этом пальцы несуразно распухли. — Будет щекотно…

Дядя наклонил голову.

И снова показалось, что он понимает куда больше, чем нам кажется. Только…

Громко хлопнула дверь.

— Ратмирушка! Вот вы где! Боже мой! Я так испугалась, я… — нервный женский голос заставил Елизара замереть, а вот Демидов руку выдернул и спешно отскочил, будто его застали за чем-то нехорошим. — Ах, вы снова сбежали! Нехорошо так! Ой, я прошу прощения, я думала…

Девушка была хороша.

Тоненькая, что тросточка, вся какая-то светленькая, аккуратненькая.

— Я… простите, пожалуйста, я… на минуточку отлучилась, — залепетала она, опустив глазки в пол. — Вышла за чаем. Возвращаюсь, а его уж нет… снова убежал!

— Ничего. Он к нам вот пришёл, — сказал Яр.

И чуть покраснел.

Интересно.

— Простите, это вот мои друзья… это наш добрый ангел, Фаина Модестовна… Орлов Никита…

— Несказанно рад знакомству…

Ангел?

Не знаю.

Не нравился мне этот ангел. Он улыбался, щебетал что-то в ответ на приветствия. Смущался и краснел. А я не мог отделаться от ощущения фальши. Поэтому и выпустил Тьму. И подтолкнул её к Демидову, который замер с корзиночкой в руке.

— … он совершенно чудесный…

Её голосок звенел колокольчиком.

И завораживал не только Яра. Вон, Никита подобрался ближе, что-то спешит говорить, ножкой шаркает… нет, девица действительно хороша.

Личико бледненькое. Волосы золотистые. Очи голубые, что озёра. Самая она внешность, играть невинную сиротку, судьбой обиженную, такую, которую так и тянет обнять, обогреть и от чего-нибудь этакого защитить.

Но…

Свет? Нет, это просто впечатление. От лица, улыбки. Одежды той же, вроде бы скромной, но в то же время подчёркивающей изящество и бледность. Но это лишь иллюзия. Я знаю. Я видел настоящий свет. Я его шкурой ощущал. И сейчас был благодарен Светочке, пусть она и дура, но… разница видна.

Точнее ощутима.

— … я рада знакомству, но нам пора… — Фанни взяла дядюшку под руку.

— А он нам не мешает! — поспешил заверить Орлов. — И вы не помешаете, будем рады компании…

Тьма потёрлась о ногу Демидова, и тот, скосив взгляд, кажется, выдохнул. С облегчением?

— Да, несомненно! — Шувалов охотно поддержал приятеля. — Более того, вы весьма обяжете…

— Я и сама была бы рада, но нам пора. У нас режим. Время дневного сна. Ратмир, если не поспит днём, становится очень беспокоен. Его начинают мучить боли, а потому… идём, дорогой, сейчас выпьем лекарство и уснёшь…

Тьму я отправил следом. Буду надеяться, что длины поводка хватит.

А ещё…

Сам бы я не заметил, но Тьма была куда внимательней. Стоило Фанни взять подопечного под руку, как между ними протянулась тонюсенькая ниточка.

Очень интересно.

Прям до безумия.

— Где вы её откопали? — спросил я у Яра, который печально пялился на дверь, что закрылась за спиной Фанни.

— Она чудо, да?

— Ещё какое.

— Её наш целитель посоветовал. Он на медицинских курсах преподавал…

У меня прямо меж лопаток засвербело.

— Её и приметил. Тихая. Аккуратная. В госпитале подрабатывала сестрой милосердия. Её все очень хвалили. Она никогда от работы не отказывалась. Часто и на ночь дежурить оставалась, и тяжёлыми больными занималась, сама. А он знал, что нам сиделка нужна. Вот и посоветовал.

Вот и…

— Что-то не так? — Орлов соображал быстрее прочих, он ко мне и повернулся.

— Пока не скажу.

Фанни вела Демидова под руку, что-то щебеча нежным голосочком, и тот шёл, зачарованно кивал, будто не её же недавно опасался.

— Сав? — Яр нахмурился. — Если ты что-то заметил…

Заметил.

Что-то я определённо заметил, вот только…

— Та девушка, — Серега перебил его. — Точно! Я понял! Сав, у неё такое же кольцо! Помнишь! Как у той, в поезде! Я уверен!

Он вскочил.

— Я не сразу увидел, но… сперва он, как тогда, неактивный был! А потом активировался! И… и надо что-то делать!

Надо.

Осталось понять, что именно. И как.

— Так… — голос Яра стал ниже и глуше. — Я жду объяснений.