Громов. Хозяин теней. 6 [СИ]

Глава 25

Остаток дня прошёл под старым девизом, тем самым, где вождь пролетариата требовал учиться, учиться и ещё раз учиться. К чести Ворона, комментировать содержимое моего опуса он не стал, но слушал с превеликим вниманием, в нужных местах кивал и ободрял, когда я сбивался. А сбивался я частенько, потому как стараниями Шуваловых формулировочки получились зубодробильно-пафосными.

Но ничего. Раза с третьего язык перестал заплетаться, а на седьмой и вовсе получилось произнести всё сразу и с должной одухотворённостью. Не спасло.

Ненавижу выступать.

Об этом я вспомнил, стоя перед классом, поскольку Георгий Константинович любезно предложил мне выйти, чтоб всем было хорошо слышно.

Главное вновь же вежливо так. Душевно даже. Мол, мне самому будет удобнее зачитывать проект, стоя перед одноклассниками, а им, в свою очередь, не придётся изгибаться, чтоб разглядеть докладчика. Но будь я и вправду мальчишкой, точно растерялся бы. Даже теперь гляжу вот и прямо как-то не по себе становится. Хотя казалось бы…

А Георгий Константинович отошёл в стороночку, в уголок самый, руки за спиной сцепил и смотрит этак, преласково. Ждёт, когда облажаюсь? Пусть себе ждёт.

Я плечи расправил, класс окинул взглядом и начал… в общем, не зря вчера Ворон гонял. Я прям благодарности к нему преисполнился.

Ненадолго.

— … таким образом очевидно, что, пользуясь лазейками в существующих законах, многие заводчики притесняют…

Слушают хотя бы внимательно. И не потому, что увлеклись. Скорее уж опасаются на моё место попасть.

— … тем самым подрывая доверие народа к государю и власти, — выдохнул я, с трудом удержавшись, чтобы не скомкать несчастные листочки. Спина взопрела, сердце колотилось, что сумасшедшее. Тело за эти пару минут поймало приличную такую дозу адреналина. Меня перед тем хутором, куда нас с Мишкой везли, так не колбасило.

И ведь мозгами понимаю, что даже если я всё это дело провалю, то ничего страшного не произойдёт. Но то мозгами. Организм имел своё собственное мнение. Я сделал вдох и, вымучив улыбку, произнёс:

— Вот… и на этом я завершаю выступление. Благодарю за внимание, и вас, Георгий Константинович, за эту возможность.

Лести много не бывает.

Георгий Константинович кивнул этак, благожелательно, а потом произнёс:

— Вы меня удивили, Савелий. И весьма… приятно. Думаю, никто не станет возражать, что работа выполнена большая?

Класс поспешно закивал. Ну да, кто ему тут возразит. Других дураков нет.

— И к делу Савелий подошёл весьма серьёзно, в отличие от многих из вас, которые с изрядным упорством предаются пороку лени. А потому заслуживает отличной отметки. Сами справились?

А вопрос с подвохом.

— Боюсь, что нет, — я потупился. — К сожалению, я не умею красиво выражаться. И мне помогли.

— Орлов с Демидовым? И Шувалов? Чувствуется, знаете ли, знакомый стиль…

— Только с оформлением. И с правильностью написания. Я ещё не очень разобрался с грамматикой…

— Что ж, понимаю. И это ничуть не умаляет вашего подвига…

Кто-то хихикнул.

— Вам смешно? — Георгий Константинович приподнял бровь. — Потоцкий, будьте столь любезны подняться и объяснить, что именно вам показалось смешным?

Потоцкий встал и смутившись, буркнул:

— Извините. Вырвалось.

— Ну да, несомненно… это многое объясняет. Тут одно вырвется, в столовой другое…

Класс тихо засмеялся.

— Садитесь. Что до слов моих, то я от них не отказываюсь. Для юноши, который не имел возможности получить достойное образование, в отличие от многих, здесь собравшихся, это и вправду подвиг, — Георгий Константинович заложил руки за спину. — Савелий не только не отказался от своих идей, но и сумел изложить их весьма толково. Тем самым он наглядно продемонстрировал, чего можно добиться старательностью и упорством.

— Так он же не сам… — Потоцкий набычился.

— Принимать помощь, как и просить о ней, тоже умеет далеко не каждый. Тем паче мысли, полагаю, его… и пусть не со всем изложенным я согласен, но работа, безусловно, стоит того, чтобы её обсудить. Савелий, вы ведь не станете возражать?

А я могу? Нет, в теории могу. Но, чуется, что не стоит.

Я покачал головой.

— Отлично. Егор Мстиславович просил подыскать тему для его дискуссионного клуба. Вот там и выступите. Полагаю, тема острая и найдутся желающие подискутировать.

Жду, не дождусь.

— И отметку вам также ставлю отличную. Две. За саму работу. И за проявленное к учёбе усердие.

Чтоб.

Приятно, чёрт побери.

— Второе встречается, к сожалению, весьма редко. И потому ваш пример, надеюсь, вдохновит одноклассников проявить больше старания. Некоторые, кажется, решили, что знания передадутся им вместе с благородной кровью.

Взглядом он класс обвёл превыразительным.

И почему мне в этом всём снова подвох мерещится? Нет, точно становлюсь параноиком. Хотя…

— А теперь открываем учебники…

Или всё-таки?

Вон каким мрачным взглядом одарил меня Потоцкий. Прямо чуялось в этом взгляде обещание.

Уроки шли своим чередом.

Латынь, которую я тянул со скрипом, скрежетом и внутренним матом. А в результате заработал скромную удовлетворительную отметку и к ней — дополнительное задание с рекомендацией приложить больше сил, если не желаю испортить табель.

Арифметика и улыбчивый напрочь дружелюбный Ворон, который на контрасте с предыдущими преподавателями кажется уже почти родным человеком. Он и подмигнул мне, показывая, что о выступлении и успехе моём наслышан.

Грамматика.

И пальцы сводит судорогой, а цепочка мелких клякс поперек листа намекает, что хорошей отметки мне не видать. Нет, на отметки мне плевать, но какой-то части меня прямо до скрежета зубовного обидно. Я же старался. Честно старался. И держал правильно. И в чернильницу тыкал, как советовал Демидов, не до дна, а так, чтоб самую малость чернил подхватить. И по краю постукивал, избавляясь от излишков. И буквы выводил прилежно, чтоб одна к другой. Но на очередном нырке перо вытащило муху, которая шлёпнулась прямо в середину листа и начала дёргаться.

— Чтоб… — я прошептал это под нос, исключительно в попытке выразить переполняющие меня эмоции. А рядом раздался тихий смех.

Значит, треклятая муха не случайно в чернильницу угодила? Она ещё и ожила вдруг, и нервно шевеля конечностями начала ползти по листу, оставляя уже не кляксу, а почти полосу…

Спокойно.

Это просто муха, Громов. Просто дети. Просто, мать вашу, школа. Её надо пережить, а уж становится отличником от меня, слава Море, не требуется.

— Это… — преподаватель словестности сух и узколиц. И теперь его лошадиное лицо кривится, выражая то ли недоумение, то ли возмущение. — Это, право слово, чересчур. Одно дело, когда вы не знаете элементарных правил, но другое, когда вы столь вопиющим образом…

Я?

Он считает, что я это нарочно?

Одноклассники ложатся на столы. И кто-то зажимает рот рукой, явно с трудом сдерживаясь, чтобы не рассмеяться.

Так, дышим глубже… дети. Злые, но дети. И шутки у них дурные. Справедливости ради, я в их возрасте тоже не отличался ни умом, ни изобретательностью. Ни добротой. Та баночка со столярным клеем, которую мы подкинули в новую кожаную сумку Фашистки чего стоит. Баночку специально не открывали до конца, чтобы клей не сразу пролился.

И да, тётка была стервой.

И да, на нас отрывалась, но тогда клей разлился, и заляпал и сумку, и содержимое её, включая кошелек с зарплатой. А ещё, кажется, паспорт пострадал. Или не паспорт? Но что-то другое? И Фашистка в кои-то веки не орала, но, сев в углу, просто остервенело тёрла какую-то бумажку, пытаясь избавить её от клея. Карма, выходит, есть. Вон, ползёт в виде мухи, уже почти и отряхнувшейся. Того и гляди на взлёт пойдёт.

— … упражнение восемь. Переписать дюжину раз, — словесник прикрывает нос платочком. — Завтра покажете. А это… уберите уже.

Куда?

И как?

Метелька молча протянул промокашку, которой я подхватил муху. Нет, убить её можно, но как-то не за что, что ли. Даже жаль самую малость.

— Разрешите, я её выпущу?

— Выпустите? — а теперь словесник озадачен.

— Ну… живая тварь всё-таки. Господь сотворил. Нехорошо живых тварей убивать без причины.

То ли он согласен, то ли в целом моя логика поставила его в тупик, но он кивнул и, указав на дверь, велел:

— Вынесите её в коридор.

И отвернулся.

Смешки за моей спиной не оставляют сомнений, что эта случайность — не случайна.

Ненавижу школу.

Впрочем, открыть дверь я не успеваю.

— … урок грамматики, — она сама открывается, пропуская Лаврентия Сигизмундовича, сопровождаемого директором. — Как можете видеть…

Директор осёкся и посмотрел на меня.

Я на него.

Потом взгляд его переместился на кусок промокашки и муху.

— Муха, — сказал я, когда пауза затянулась. — В чернильницу попала. Вот… хочу отпустить.

Мрачный взгляд словесника я почуял спиной.

— Мне разрешили. А то же живая…

В подтверждение моих слов муха затрясла крылышками, намереваясь взлететь.

— Что ж… — произнёс Лаврентий Сигизмундович, чуть подавшись вперёд. — Весьма похвально. Умение ценить жизнь, пусть даже столь малую — это достойно.

И кивнул этак, одобряюще. Показалось даже, что и он сейчас подмигнёт, но нет. Сдержался.

Он даже посторонился, меня пропуская.

Ну а я пропустился. Клочок промокашки вместе с мухой я положил на подоконник, и собрался было вернуться.

— Вот как раз хотел просить вас выделить кого-то в помощь, — словно спохватился Лаврентий Сигизмундович. — Отчёты надобно отвезти и не только их. Сами понимаете, в наше время столько бумаг. Некоторые надобно подшить, подклеить. Обратно опять же… урок последний? Юноша, вы не против?

— Да, — я вытянулся. — Рад буду помочь! Но я с другом!

Наглость, понимаю. Но сегодня я действительно хотел бежать. Да и нервы… нет, вроде вот взрослый человек, но нервы всё-таки не казённые.

— Так даже лучше, — Лаврентий Сигизмундович позволил себе улыбку. — В таком случае прошу, господа… — и ручкой указал. — Не стоит волноваться. Обещаю доставить обратно в целости и сохранности.

А вот теперь нас провожали уже не насмешливыми, но вполне завистливыми взглядами.

В распоряжении Лаврентия Сигизмундовича оказался пусть и не новый, но вполне солидный автомобиль, в багажник которого мы и носили коробки с бумагами. Коробок было много, однако весу они почти не имели. Но со стороны эта бумажная суета выглядела вполне себе серьёзною.

Единственно, Шувалов без пригляда останется. Хотя он вроде в норме, глядишь, пару часов как-нибудь да протянет. Я толкнул Призрака, которого поставил приглядывать за некромантом, и тот радостно впитал в себя те мелкие ошмётки силы, что выбирались из кокона. А Шувалов, явно ощутив, что происходит, плеснул ещё.

Щедро так.

И главное, при том не отвлекаясь от чертежа.

Чтоб… в старших классах, выходит, ещё и черчение будет? И не только карандашами. Воображение тотчас нарисовало ту самую муху, но ползущую уже не по тетради, а по почти законченному чертежу.

Я аж головой затряс, отгоняя картину этого локального апокалипсиса.

Не-не…

И к Тьме потянулся. Её тоже придётся отозвать. Но вчерашний вечер, да и сегодняшнее утро показывали, что слежка за Каравайцевым — дело если не вовсе бессмысленное, то всяко нудное.

Нет, ну я сейчас сам начну сомневаться, заговорщик ли он.

Какой приличный заговорщик тратит вечер на проверку тетрадей? Или на выставление отметок в журнал? А где размах замысла? Коварство? И детали будущей бомбы в чемодане под кроватью?

Чемодан, кстати, имелся. Такой вот, потрёпанный и весьма себе в образ провинциального учителя вписывающийся. Мы с Тьмой в него даже заглянули, но не обнаружили ничего, кроме смены белья и носков, сложенных попарно и перехваченных резинками.

Вообще, конечно, может, Каравайцев и не обжился пока, потому как в эти самые покои, при пансионе, он переехал за день до меня, самым благородным образом взваливши на сутулые плечи свои ношу дежурств. Прежде комнаты эти занимал Павел Юрьевич, он же и приглядывал за учениками. Но ввиду постигшего его несчастья, Павел Юрьевич обязанности выполнять не мог. А потому Каравайцев и предложил поменяться. Мол, в снятой прежде квартире он и не обосновался толком, но она тиха и чиста, и самое оно, что требуется, дабы здоровье поправить.

Тем паче, оплачивает квартиру гимназия.

Это выяснил Орлов, который, в отличие от нас с Метелькой, в пансионе освоился быстро. Он же и добавил, что у Павла Юрьевича своё жильё есть, но далековато, а потому он в здешней квартире не жил постоянно, но лишь когда работы много оказывалось.

А вот Каравайцев, тот постоянно будет.

— Забирайтесь, — Лаврентий Сигизмундович сам отворил дверь. — Сейчас в жандармению, отметимся, а после надобно будет в министерство заглянуть. Велено забрать новые тетради по…

Тьма заворчала, а я вдруг ощутил на себе взгляд. Такой внимательный взгляд. И с трудом удержался, чтобы обернуться.

— Метелька, — произнёс я шёпотом, уже оказавшись внутри машины. — За нами приглядывают.

— Каравайцев?

— Нет, — я мысленно прикинул план здания. Каравайцев сейчас с малышнёй из подготовишки возится, объясняет им правила сложения. И окна его класса выходят на другую сторону.

— Что ж, господа, — Лаврентий Сигизмундович сел за руль и, перекрестившись, повернул ключ в замке. — Бог даст, доберемся…

Как-то оно… не вдохновляло.