Громов. Хозяин теней. 6 [СИ]

Глава 30

Следующая неделя прошла…

Прошла следующая неделя.

Пролетела даже. И главное, нельзя сказать, что была она совсем уж пустой. С точки зрения образования и развития личности неделя выдалась изрядною. В нас, несмотря на пассивное сопротивление, умудрились впихнуть огромное количество всяких полезных знаний, включая ненавистную Метельке латынь. Впрочем, не только ему. Как я понял, она у многих вызывала сходные чувства.

Нет, вот реально же не понятно, на кой она нужна-то, если латиняне вымерли. То есть, древние римляне. Хотя и эти тоже вымерли.

В среду в пансион прибыл Серега, с тремя чемоданами, собранными заботливою маменькой, и сопровождением. Правда, сопровождение дальше первого этажа не пустили, а с чемоданами подсобил Демидов. В одном, к слову, самом неподъемном, обнаружились книги.

— Это справочники, — сказал Серега, словно оправдываясь. — И кое-что нужное, потому что дома если оставить, то потом могу и не найти. Матушка почему-то опасается, что излишнее увлечение наукой может мне как-то навредить. А теперь она и подавно… не очень довольна.

Комнату Сереге выделили соседнюю с нашей, уж не знаю, специально или нет, но я был рад. Всё пригляжу. А в четверг в этой комнате появился и Елизар. Тоже с чемоданом, правда, книг в нём было лишь три, но увесистые, вида найсолиднейшего.

Орлов даже полистал анатомический справочник, особо заинтересовавшись весьма детальным изображением обнажённой женской фигуры. Он несколько минут разглядывал её, потом Елизара, потом снова её и в итоге задумчиво так произнёс:

— Может, на врача пойти учиться?

— Чего? — удивился Демидов. — Тебе?

— А то… представляешь, открою я свой кабинет. Буду девиц всяких осматривать невозбранно, молодых и прекрасных. Иногда даже щупать.

— Как правило к целителям ходят уже не очень молодые, — Демидов книгу отобрал, полистал и закрыл. — И зачастую не совсем прекрасные. Поэтому особого профита не вижу. Разве что ты желаешь пристроиться к какой-нибудь состоятельной вдове. Но если так, скажи. Я и без врачебного диплома пристрою. Есть у меня тётка, трижды вдовая, но при деньгах. Очень давече сокрушалась, что тяжко ей без мужа. А хочет всенепременно молодого и пригожего. Думаю, если волосья подзавить, припудрить, то и ты сгодишься.

— Ну тебя! — возмутился Орлов. — Это… я про другое совсем!

— Вот-вот. Про то, чтоб девок невозбранно щупать, — Демидов легонько стукнул его томом по лбу. — Не по-графски это, ваше сиятельство.

А книгу вернул Елизару, который за этой сценой наблюдал крайне настороженно. И переживал, похоже, не столько за Орлова, сколько за сохранность своего атласа.

Уже потом, вечером, после ужина, он подошёл ко мне и сказал:

— Большое спасибо.

— Не за что. Отец не сильно сердился?

— Нет. Сказал только, чтобы я не опозорил честь семьи.

Ну да, конечно. Вот вторая семья, про которую все знают, и внебрачные дети эту честь не позорят. А Елизар, только дай ему из дому выйти, сразу и начнёт.

— Не бери в голову, — ответил я. — А остальные как?

— За всех не скажу. Но… не уверен даже, что это вовсе имеет значение. Просто… странность. Да.

— Какая?

Ответил он не сразу.

— Зар, тут… всё очень сложно. И может, действительно, ерунда. А может, что и нет. Поэтому лучше скажи.

— Это… не то, чтобы совсем секрет.

— Хочешь, слово дам? Или клятву?

— Нет, — Елизар покачал головой. — Я верю тебе. Но… действительно ведь мелочь. Просто странная очень. Вчера ещё не казалась совсем уж, а из головы не идёт.

— Тогда тем более надо рассказать.

Он кивнул и решился.

— Супруга отца… она… она в положении, — Елизар обнял себя. — Оказалось, что в положении. И… так вот выяснилось. Случайно. Она пришла проводить меня. Матушка ещё накануне отбыла. И вот… она захотела посмотреть, как вещи собирают… просто до этого мне рубашку прожгли. Случайно.

Не сомневаюсь.

— Она узнала. И решила проследить.

Надо будет и нам с тенями на эти вещи глянуть. Так, чисто на всякий случай.

— Книги вот принесла. Я у отца спрашивал, а он запретил. Сказал, что мне это пока не нужно. Она же съездила в лавку. Купила другие. И отдала. А когда я поблагодарил, то по голове погладила. Сказала… сказала, что я очень способный. И что она была бы рада, если бы у неё был такой сын…

Он чуть прикусил губу.

— Я тогда и ощутил, что она… в положении. Правда, срок очень маленький, поэтому изменения едва заметны. Но у меня отлично развита чувствительность, поэтому и заметил.

— Сказал?

— Да.

— А она?

— Она… она растерялась. И испугалась.

— Чего?

— Я не понял. Тогда она просто замерла и я подумал, что удивилась. Но теперь понимаю, что это определённо был испуг. А ещё она попросила меня молчать. Точнее не говорить отцу. И его братьям. А спустя час отбыла.

Очень интересно.

Нет, к делам нашим, чую, эта история отношения не имеет, но всё равно ведь интересно. Куда интересней домашки, от которой меня уже воротит.

— Елизар, скажи, а ты там в доме ничего такого… любопытного не слышал? Про жену твоего отца?

Он пожал плечами, но послушно задумался. Потом произнёс:

— Она вторая жена. То есть, сперва была первая. С ней отец почти пять лет прожил, но она умерла. В родах. Он наследника хотел, а она девочек рожала. Вот… а отец сразу почти снова женился, потому что наследник был нужен. Но так-то она хорошая. Из дворян, но род небольшой и не сказать, чтобы богатый. Честно говоря, я про них толком ничего и не знаю.

— А про неё? Кроме того, что добрая.

— Тоже немного. Прислуга её любит. Она хозяйка строгая, но справедливая так-то. И помогает. Когда в прошлом году горничная… понесла, то её не выгнали из дому. Хозяйка дала ей денег. И разрешила остаться, пусть и не в горничных. Судомойкой.[54] Вот… ещё приютам жертвует. Ездит сама…

Тоже интересно.

— Слышал… слышал, что это из-за её бездетности. Из-за того, что у неё не получилось родить своего ребенка… что… — Елизар осёкся и чуть нахмурился. Потом тряхнул головой, словно отгоняя какую-то на редкость неприятную мысль.

— Что? — уточнил я.

— Я не уверен. Я… просто… у женщин случается… Я как-то услышал… отец говорил с матушкой, что жена его снова скинула. Тогда не придал значения, но… если допустить, что у неё наступали беременности, однако при этом они… они заканчивались плохо…

Прикушенная губа.

И складка на лбу.

И выводы, кажется, он сделал свои.

— Она подозревала, что это происходило не само собой, — я помог ему озвучить очевидное. — И подозревала, что твой батюшка причастен.

— Он никогда не стал бы вредить своим детям!

— Вы его дети. Ты и твой брат.

— Знаю, — Елизар нахмурился ещё больше. — Но… но мы незаконные.

— Я тоже, если тебя это успокоит.

— Да? Впрочем, это не имеет значение. Я о другом. Мой отец… — Елизар опёрся на подоконник. — Он происходит из старинного рода. Да, не особо богатого, но известного. И потому ему очень важно было этот род продолжить. И с матерью он начал встречаться, как я теперь понимаю, уже после того, как выяснилось, что жена не способна дать ему детей.

Сама или с чьей-то помощью.

— Но предполагать, что кто-то… что он сам… так поступал… нет. Это решительнейшим образом невозможно.

— Возможно, что и не сам. Возможно, что кто-то из его близких. Тот, кто пытался избавиться от вас с братом. А жена твоего отца, она одарённая?

— Да. Слабая, но… — Елизар осёкся и снова задумался. Потом вздохнул. — Вряд ли получится доказать что-либо, потому что…

— А братья его — целители, да?

— Да. Но… это… это ничего не значит! Точнее значит! Ни один целитель не способен на подобную мерзость!

Переубеждать его я не стал.

А вот Карпу Евстратовичу надо будет сказать, пусть побеседует с женщиной. Если она, конечно, вовсе не отбыла из города. Она явно знала куда больше, чем Елизар. Или не знала, но подозревала, хотя и держала подозрение при себе.

Кстати, закономерно. У меня сложилось впечатление, что папенька Елизара не был склонен слушать домашних.

— Скажи, а вы с матушкой всегда в Петербурге жили? — уточнил я.

— Нет. Мы раньше жили в Николаевке. Это под Тверью.

Не ближний свет.

— Матушка рассказывала, что отец приехал туда к тётке своей, она в соседнем имении была. И остался… и у них случилось… — Елизар покраснел. — Матушка не из дворян, а отец был женат. И не скрывал этого. Он тогда пошёл к её отцу и обещал позаботиться. И дом купил. И содержание положил. А когда я родился, так и счёт в банке открыл, для меня, на обучение, если вдруг с ним что-то случится, и для матушки.

— А в Петербург вы когда перебрались?

— Два года тому. Чуть больше. Он… он приезжал раньше. На лето. Но он о нас заботился.

— Верю.

Охотно даже верю. Заботился, но при этом вряд ли кому-то рассказывал. Всё же не принято в здешнем обществе любовницами хвастать. А может, и сам чуял неладное, пусть и не желая в том признаваться, но о новой семье помалкивал.

— У меня дар проявляться начал. И отец решил, что в Петербурге больше возможностей для развития. Тем паче, его в лейб-медики пригласили, а значит, он не смог бы уезжать надолго. Вот… он снял квартиру. Большую. Образованием озаботился, чтобы я в университет поступить мог.

Но при этом вновь же, вряд ли распространялся.

— А признать тебя он решил не так давно? Извини, тебе неприятны эти вопросы, но тут уж не в моём любопытстве дело.

— Оно касается тех людей, которые пытались нас похитить? — Елизар был умным парнем.

— Их. Точнее других людей, для которых эти вот похищали. И не только вас. Там всё… сложно. Но я подозреваю, что тот, кто хотел от вас избавиться, может быть с ними связан. А если так…

— Они целители. Потомственные целители… — правда, сказано это было без прежней уверенности.

Вот. И тут целители. Совпадение? Или всё-таки моя паранойя не на пустом месте появилась.

— Разберемся. И не переживай, никто не полезет с обвинениями. И уж тем паче, никто не узнает, откуда информация, — поспешил успокоить я.

— Я не переживаю! Не насчёт этого, — Елизар аж вытянулся. — Я могу повторить каждое слово в суде, если понадобится…

Ну, если эти целители замазаны в том же дерьме, что и Роберт, то суда над ними не будет. Точнее будет, но другой, которому свидетели без надобности. Он и своих найдёт.

Наверное, он что-то такое понял, если расслабился и произнёс.

— Она ведь даже горничную с собой не взяла. И вещей никаких. Просто спустилась в гараж. Сама. Взяла машину и уехала. Никому не сказала куда. Отец… очень разозлился. И пытался её найти. Он даже у меня спрашивал, но…

— Но ты промолчал?

— Я действительно не знаю, куда она уехала.

А про беременность Елизара, как понимаю, не спрашивали.

Интересно. И вдвойне интересней, потому что больше ничего-то интересного вокруг и не происходило. Мы учились. И снова учились. Скрипели перьями, страдали и хором повторяли латинские склонения. Потом падежи, которых оказалось отнюдь не шесть[55].

Ворон тоже учил, причём арифметике, не делая попыток как-то завлечь наши неокрепшие умы в сети революции. Если и заговаривал о чём-то, выходящем за рамки программы, то были это вещи обыкновенные.

Театр там.

Книги.

Погода, которая уже намекала на приближение осени, а посему Ворон советовал ловить момент, ощутить спокойствие душою. И в этом мне чудилась скрытая издёвка, намёк на то, что он знает обо мне чуть больше, чем мы надеялись. И таким хитрым образом показывает своё знание.

Приставленные к нему тени не сильно прояснили ситуацию.

По вечерам он читал книги из школьной библиотеки.

Проверял тетради.

Готовил конспекты к новым лекциям. Он и территорию-то школы не покидал, хотя это само по себе подозрительно выглядело. А в тот раз, когда Георгий Константинович обратил на то внимание, что, мол, неужели не скучно ему, Ворон лишь пожал плечами и тихо ответил, чтознакомых у него в столице нет, гулять он не особо любит, да и не считает возможным, ибо работы много и он, к сожалению, не во всём разобрался.

По ночам он мирно спал.

По утрам выполнял гимнастические упражнения по какой-то методичке. В общем, вёл унылое обывательское бытие. И честно, с каждым днём наблюдать становилось всё тяжелее. Я уж начинал прикидывать, как бы его подтолкнуть к реальным действиям, но идеи были сплошь одна глупее другой.

Хоть и вправду ящик динамита пожертвуй, на нужды революции.

Но тоже, как-то надо… невзначай?

А как?

Короче, к концу недели нервы мои были натянуты до предела, организм требовал действия и я чуял, что ещё немного и сорвусь. Главное, ощущения были двойственными. Там, прежде, я ведь умел ждать. Без этого умения, вроде бы простого, многого не добиться.

И да, научился не сразу.

Но ведь научился. Наблюдать. Оценивать противника. Готовиться. Медленно и без спешки. Оставаться где-то там, на грани, так, чтобы о твоём существовании забыли. А самому помнить, следить, но не вмешиваться, лишь изредка подталкивая события в нужном направлении. А тут? Тут время от времени меня накрывало. Яростью ли. Обидой какой-то совершенно глупой, возникшей вот здесь и сейчас. Желанием сотворить пакость, вроде мухи в чернильнице, но чтоб поизощрённей. Или другим, ударить, просто взять и ударить. Всякий раз это происходило вдруг, совершенно беспричинно, от косого ли взгляда, от смешка в спину или случайного будто бы тычка одноклассника. Они меня тоже бесили несказанно, хотя прямо драться не лезли и в целом держались в стороне.

Но вот…

И ведь знакомо всё это, проходилось, пусть тогда я ничего не знал ни о переходном возрасте, ни о взрослении, зато сполна — о злости, которая берет и затмевает разум напрочь. И о том, как эту злость выпустить. Тогда, раньше, я просто не сдерживался. Хотелось ударить? Бил. Наклёвывалась драка? Тем лучше. Там можно сполна воздать за обиды, настоящие ли, вымышленные. Как я тогда никого не убил? Чудом, не иначе. А теперь вот сдерживался. С трудом, но всё-таки. Давил ярость. Глушил злобу. Стискивал зубы. Выдыхал. Напоминал себе о терпении.

Выдержке.

И о том, что я — человек взрослый. И что первично сознание, оно управляет телом. А потому сдержит всякую дурь. Или хотя бы найдёт для неё безопасный выход.

Потому я и обследовал, что школу, что пансион. Не сам, конечно. Тени справились, заодно уж и почистили окрестности. Увы, ни там, ни тут ничего-то интересного не обнаружилось. На чердаке пылилась старая мебель, заботливо убранная под чехлы. Стояли вдоль стен рамы, какие-то пустые банки или даже бочонки. Главное, что всё это добро укрывал пушистый ковёр серой мягкой пыли. И очевидно, что возник тот не за один месяц. А ещё, что в последние недели на чердак не поднимались.

В подвалах было веселей. Там тебе и бочонки с квашеной капустой, мочёными яблоками, мёдом, мукой и прочими, крайне нужными в хозяйстве вещами. Мешки и вязки соломы. Хворост. Дрова. Снова старые шкафы, правда, судя по виду, как раз на дрова разбирающиеся. Главное, что ничего-то зловещего. Ну, разве что банки с самогоном, которую закопал в кустах сторож. Или тайника, куда повар складывал куски мяса, обернувши их холстиной, масло или вот мешочки с чаем да приправами. Дело, в общем, житейское.

Под лабораторией тоже подвал нашёлся. Он был полон каких-то железяк, мотков проволоки, банок, склянок, большею частью пустых. В дальнем углу стояло ведро с застывшей намертво краской, из которой торчала рукоять кисти. Этакий Эскалибур хозяйственной направленности.

К преподавателям я тоже приглядывался, хотя и понимал, что вряд ли тот, кого мы ищем, выдаст себя. Но бездействие выматывало, а это всё занятие. Увы, преподаватели тоже вели себя обыкновенно. Ну, я так думаю, потому что прежде необходимости следить за учителями не возникало. Но вот… Георгий Константинович озадачил трёх моих одноклассников докладами. Мол, очень хочется у него услышать личное их мнение на тему отмены крепостного права и великих реформ.

Латинянин поставил нам с Метелькой по двойке, за недостаток старательности. А учитель по грамматике, явно не забыв своего позора, прилюдно разобрал выполненное мною упражнение. И как-то так умудрился, сухо, деловито, но с толикой насмешки, что я чудом, не иначе, сдержался, чтобы не скормить его Тьме.

Эразм Иннокентьевич всё так же читал лекции тихим усыпляющим голосом, а Евдокия Путятична и вовсе в младших классах не показывалась. Основы целительства начинали с пятого класса.

Один Ворон лучился дружелюбием.

И этим бесил.

Как и прыщ, который взял да и вылез прямо посередине лба, вызвав очередной приступ ярости. Нет, переходный возраст, я вам скажу, — период не для слабонервных.