Громов. Хозяин теней. 6 [СИ]

Глава 12

— Серега, — я всё-таки подсел к Сереге на следующей перемене. Оставался последний урок. У Ворона. А я маялся, не зная, стоит ли тому намекнуть, что он узнан, или не след. — Всё нормально?

— Что?

— Ты какой-то и вправду не такой. Что-то случилось? Дома? Заболел кто-то?

— Нет. Всё… хорошо. Наверное. Не знаю.

— Значит, не хорошо.

— Почему?

— Потому что, если бы было хорошо, ты бы знал. Что приключилось? Тебя кто-то обидел?

— Не то, чтобы… никто не обижал. Дело в Никите…

— Орлов что-то ляпнул? У него язык, как помело.

— Нет, не в этом Никите. Не в Орлове. У Алексея Михайловича есть сын. Никита. И он… он учился не здесь. Раньше Алексей Михайлович жил не в Петербурге, если знаешь, — Серега нервно подвинул тетрадь к краю стола. — И у него… появился сын.

— Бастард.

Слышал я о нём, помнится, тогда ещё, в поезде.

— Да. Дело не в этом… просто… Никита с матерью жили в Саратове, где Алексей Михайлович ранее губернаторствовал… вот…

Не знал.

Хотя я как-то и не вникал в перипетии жизни Слышнева. Мне со своею бы разобраться.

— Никита там и остался, когда Алексея Михайловича призвали к государю. И поручили… вот… сложное дело… его в министры прочили.

— Но не срослось.

— Да. Из-за нас… та поездка была началом большой инспекции. Должна была начаться реформа… ну или подготовка… Алексей Михайлович и собирался лично изучить, как обстоят дела.

А вместо этого плюнул на всё и женился. По-человечески я его понимаю.

— А там вот… мы. И террористы. И мама.

Да уж, не знаю, что для карьеры хуже.

— И он потом за границу уехал. И ещё заболел.

— А этот Никита?

— Его ещё раньше пригласили в Пажеский корпус.[18]

Слышал. Правда, не очень понял, что это за заведение, кроме того, что оно весьма пафосное и попасть туда непросто.

— Его государь самолично экзаменовал. И рекомендательное письмо составил. И вот…

— И у тебя с этим Никитой конфликт?

— Не совсем. Он… он меня не обижает! — это Серега сказал очень поспешно, будто испугавшись, что я не то подумаю. — Он… он просто приходит. И такой вот весь из себя важный. Он меня старше. Но ведь всего на два года! А держится так, будто… сказал, что мне тоже надо в Пажеский корпус перевестись. И Алексей Михайлович спрашивал, не хочу ли я.

— А ты?

Серегу решили убрать?

— Я не хочу, — он резко отодвинул от себя учебник. — Я так и ответил. Пажеский корпус готовит офицеров. А я не хочу становиться офицером. И раньше вроде бы все соглашались, а теперь прямо как… не знаю. В один голос твердят, что почётно! И бабушка, и дед, когда заглядывает… что такую возможность упускать нельзя! Что надо пользоваться, раз появилась. Я и сам, без них, понимаю, что это отличная возможность. Для военного! Но я-то решил стать артефактором!

— И хорошо.

— А Никита морщит нос и говорит, что я трус и неженка.

— В следующий раз двинь по этому носу, — посоветовал я.

Серега задумался и мотнул головой.

— Нет. Он обидится. И за драку его наказать могут. А он отлично учится. И может, даже в камер-пажи попадёт.[19]

— А матушка что?

— Она говорит, что Алексей Михайлович желает мне добра. И что артефактор — это не престижно, а военных все любят.

— Чушь. Твой отец был военным, — это я произнёс очень тихо. — Но тебе не обязательно следовать по его пути. И лучше грамотный артефактор, который дело своё любит и в нём разбирается, чем офицер, что тянет службу и в душе её ненавидит. Понимаешь?

— Спасибо, — Серега улыбнулся и, кажется, выдохнул с облегчением. — Просто они все вот… твердят и твердят. А я… и только Сиси говорит, чтоб я их не слушал.

— Ну, слушать-то придётся, — сказал я. — Тут никуда не денешься. Но пока дают выбор — выбирай то, что тебе больше. А хочешь, я поговорю?

— С Никитой?

— Могу с ним. Или вот с Алексеем Михайловичем?

— С ним вряд ли получится, — подумав, сказал Серега. — Он почти всё время занят. И он как раз просто спросил и сказал, что я должен подумать хорошо. И если захочу, то ему сказать.

Что ж, хоть кто-то там разумный.

Даже матушка жаловалась, что он вовсе с этой работой о жизни забыл.

— Тяжко матушке одной?

— Нет. Она довольна даже. Больше никто о ней дурного слова сказать не смеет. И даже упомянула, что, возможно, ей в свиту цесаревны войти предложено будет. Но это ещё не точно. Она полагает, что если всё так и дальше пойдёт, то Сиси точно получится фрейлиной сделать. А Матрёна важная ходит такая. Смешно.

И улыбнулся. С таким вот облегчением.

— А в целом? С этим Никитой они как? Поладили?

— Да. Матушка… — пожалуй, не стоило спрашивать, поскольку Серега опять помрачнел. — Она говорит, что мне стоит брать с него пример. Он… и отличник, и сильный, и фехтует отлично. Алексей Михайлович им гордится.

— А тобой, что, нет?

— Не знаю.

Всё-таки Серега, несмотря на способности, оставался ребенком. И у меня появилось желание постучать Аннушке по лбу. Ну да, понятно, что она желает наладить отношения с пасынком. Но не за счёт же сына!

— Знаешь… он мне показался умным человеком.

Человеком ли? Но на этом тоже внимание заострять не буду.

— А такой понимает, что мир этот большой. И что в нём всякие люди нужны. Ну вот если так толкают на военную стезю, то скажи, что можешь стать военным артефактором.

Не знаю, есть ли тут такие.

— Будешь делать там… не знаю, снаряды или ещё чего.

— Пожалуй…

— Хотя как по мне, Серега, офицеров куда больше, чем грамотных артефакторов. А значит, последние — куда ценнее. И для армии, и для мирной жизни. Поэтому не позволяй себя принижать. И способности свои. А если что, то бей прямо в нос.

— Он сильнее.

— Тогда… я тебе покажу пару ударов.

— Подлых?

— Подлее некуда, — заверил я.

Ну да, кто ж ещё ребенка плохому научит.

— Это… — глаза заблестели. — Нехорошо… неблагородно.

— Ай. В жизни оно обычно как раз нехорошо и неблагородно. И вообще, нефиг нарываться…

На этой позитивной ноте разговор пришлось прервать, ибо хлопнула дверь и в классе вместо Павла Юрьевича появился директор. А с ним — Ворон. Причём директор выглядел обеспокоенным, а вот Ворон… он улыбался. Уголками губ. Это даже не улыбка, скорее намёк на неё.

Директор махнул рукой, разрешая садиться, и вздохнул, сказав:

— С огромным сожалением вынужден сообщить вам…

Что-то мне уже не нравится.

— … несчастный случай…

Класс зашумел, загомонил разом.

— К счастью, Павел Юрьевич остался жив! — поспешил заверить директор. — Однако травмы, полученные им, таковы, что потребуется длительное лечение.

Чтоб…

Мысленно материться — не тот эффект, а вслух нельзя. Не поймут. А то и снова в карцер отправят.

— И я верю, что после Рождества он вернется к нам, однако пока, увы, он никак не сможет исполнять свои обязанности… и потому мне не остаётся ничего иного, кроме как перепоручить вас многоуважаемому Егору Мстиславовичу.

Вот падла.

Это я не про директора. Это я про Ворона. Душу на кон готов поставить, что этот несчастный случай случился не сам собой.

— Очень надеюсь, что вы поможете ему освоиться. И в целом… — директор осёкся и махнул рукой, добавив. — Поладите.

— Всенепременно, — заверил Ворон и улыбка его стала шире. Правда, если со стороны, то была она такой, слегка неловкой, неуверенной даже. И выражение лица соответствовало. Будто бы ему и самому до крайности неудобно, что подобная ситуация имеет место быть. И что в силах своих он вовсе не уверен.

И будет стараться.

И всё-то сразу.

Как есть падла.

— Что ж… — Ворон заговорил, когда за директором закрылась дверь. — Мне очень жаль, что подобное произошло…

— А что произошло⁈ — выкрикнули с места.

— Что? Тут… не думаю, что сие есть тайна. В школе мало что бывает тайной, — и долгий взгляд на меня, этакий, намекающий. — Павел Юрьевич попал под машину. Грузовик. Водитель был пьян, и это прискорбно…

Кто-то сдавленно охнул.

— Однако Павел Юрьевич остался жив. И пусть пострадал, но современная медицина способна творить чудеса. А мы с вами постараемся сделать так, чтобы по возвращении своём Павел Юрьевич застал порядок и ещё раз порядок.

Улыбочка.

И снова взгляд на меня. И снова в нём намёк чудится. Или это просто моя паранойя разыгралась?

— Сав? — Метелька толкнул меня под руку.

— Потом…

— И раз у нас всё-таки урок, то открываем тетради…

Ну, если Ворон и прилетел по мою душу, прямо сейчас он её забирать не планирует. Хотя я бы лучше повоевал с революционерами, чем с русской словесностью.

— Вспомним правила написания «ять» в корнях слов. Савелий, будьте любезны пройти к доске. Вы на ней, а прочие пишут в тетрадях…

Твою же ж душу за ногу! Да он издевается, не иначе!

— Савелий, Метелька, будьте добры задержаться ненадолго, — Ворон поправил очки. А у меня зачесался кулак. Вот… скотина он.

И словесность эта.

Правила.

Мне раньше казалось, что достаточно цеплять в конце каждого слова твёрдый знак и всё, а оно вон как… то ять, то ер, то фита, которая где-то есть, а где-то её нет и надо писать нормальную «т».

— А… что-то произошло? — Серега не спешил уходить. И Елизар тоже. Ранец собрал, учебники сложил и стоит, смотрит. Как обычно, молча и пристально.

— Не то, чтобы произошло. Скорее не произошло, — Ворон сам подошёл к нам. И ведь от него даже пахло так же, как от настоящего Егора Мстиславовича — чернилами, книжной пылью и недорогой туалетной водой, той, которую в аптечных лавках на разлив продавали. — Думаю, что для вас не секрет, что ваши товарищи не имели тех же возможностей, которыми обладали вы. В частности, у них не было шанса получить достойное образование, вследствие чего и возникли нынешние проблемы.

Я покосился на доску.

Да уж. Это даже не позор. Это нечто, чему нет названия. И буквы кривые, и ошибка, если не в каждом слове, то через одно. Причём далеко не все можно объяснить особенностями местной грамматики.

— Это не ваша вина, Савелий. Это скорее общая беда, — голос Ворона был тих и печален. — Общество разделено на сословия. И зачастую пропасть меж людьми, возникающая ещё при их рождении, если незадолго до него, с каждым прожитым годом лишь ширится. Увы, сколь бы талантлив ни был человек, он зачастую ограничен в возможностях раскрытия своих талантов…

И ведь слушают.

Внимательно.

А ещё верят. Потому что правду говорит. И чуется, не только нам.

— Именно это мы и наблюдаем. Вы же согласитесь, что и Савелий, и Козьма — талантливые молодые люди?

— Конечно, — Серега и кивнул. И Елизар с ним.

— Они обладают и живым умом, и отличной памятью.

Снова кивают.

Причём и Метелька тоже. Ну да, приятно, когда тебя хвалят. И мне приятно. Я вижу эту манипуляцию, простую, примитивную даже, но всё одно эффективную. Вижу и всё равно поддаюсь. На мгновенье.

— И будь у них возможность получить нормальное образование, они превзошли бы многих ваших одноклассников.

Ворон позволил себе мягкую улыбку и указал на доску.

— И то, что мы наблюдаем сейчас, есть следствие не врождённого отсутствия способностей, как твердят некоторые, а банальной нехватки знаний. Которую я и предлагаю восполнить.

Ненавижу школу.

— Учиться? — уточняю на всякий случай.

— Я хотел бы заниматься с вами отдельно, — сказал Ворон, наконец-то глянув в глаза. — И не только словесностью. С арифметикой у вас ситуация получше, однако в том, что касается французского и латыни, как я слышал, пробелы не меньшие. И это очень серьёзная проблема…

Он сделал выразительную паузу, позволяя нам обдумать услышанное.

— К сожалению… да, когда-то школа Мая славилась в том числе и отношением к ученикам. Тем, что любому, если он показал достаточно способностей и желания, в её стенах находилось место. Однако времена меняются. И теперь я сталкиваюсь с недовольством. Скажем так. Многие не понимают, чем именно вы двое заслужили право учиться здесь.

И снова пауза. И в тишине слышно, как возмущённо пыхтит Серега, до глубины сердца пораженный этакой несправедливостью.

Елизар взгляд отвёл. Метелька прикусил губу.

— Мне это неприятно. Я считаю, что знания — это сокровища человеческого разума, которые должны быть доступны всем, вне зависимости от сословия или положения в обществе, от статуса, звания, законности или незаконности рождения…

Ага, и тут прошёлся. Каждого зацепил.

— И закрывая доступ к этой сокровищнице, люди сами лишают себя и человечество тех, кто в будущем пополнил бы её…

Ну тут он переборщил с пафосом. Или только я так думаю? Остальные вон взглядом вперились, боятся хоть слово пропустить.

— Увы, не в моих силах изменить весь мир. Однако я могу сделать так, чтобы вы двое показали всем, на что способен обычный рабочий человек.

Точно переборщил.

— Да, это потребует труда. Ежедневного. Серьёзного. Возможно, непривычного. Однако я уверен, что вы справитесь. Если захотите.

Киваю и старательно.

Захотим.

Куда ж мы денемся. Ради этого и затевалось.

— А я вам помогу. И товарищи вот не откажутся…

— Конечно! — Серега обрадовался. — Я… я рад буду…

— И я готов, — Елизар произнёс это тихо.

— Вот и чудесно. Тогда как насчёт воскресенья? В субботу, я слышал, вы в гости собираетесь?

Интересно, откуда слышал? Или Орлов растрепал? Чтоб… не нравится мне этакая осведомлённость. И в принципе, Ворон не нравится.

— А мне… приехать? Можно? — Серега спросил это с немалой надеждой. И сдаётся, не от одного лишь желания помочь мне со словесностью.

— Безусловно! Ничто так не помогает, как дружеская поддержка!

И Ворон просьбе обрадовался ничуть не меньше, чем Серега его согласию.

— Более того, я могу составить записку вашим родителям, если хотите. Если опасаетесь, что они будут против.

— Да. Пожалуйста. Это… это было бы кстати.

— И мне, если можно, — произнёс Елизар, глянув исподлобья, точно ожидая отказа и готовясь возражать. Но Ворон лишь кивнул, сказав:

— Конечно.

А там ещё, чую, и Орлов с компанией подтянутся. Вот тебе и кружок начинающих революционеров. И главное, возразить-то нечего. Всё ради нашего с Метелькой блага.

А в лабораторию я заглянул.

Что сказать. Никаких подвалов. Аккуратный флигелек с огромными окнами. Просторное помещение, в котором хватило места и гимназистам, и прибором неясного назначения. И в целом обстановка была до отвращения мирной.

Меня усадили за отдельный стол в углу, поставив на стол уже знакомый шар. При этом шкатулку присоединили к другому аппарату, похожему на стального паука, суставчатые лапы которого бодро скользили по бумажной ленте, выписывая сложный узор.

Эразм Иннокентьевич ленту принимал, узор смотрел, кивал и хмыкал, не понять, довольно или не очень. Время от времени к нему кто-то подходил, да и вообще в лаборатории этой было людновато. В одном углу устроились артефакторы, которые что-то то ли собирали, то ли разбирали. И происходило это громко, весело. В другом группа серьёзных юношей явно выпускного класса что-то писали на грифельных досках, тоже споря, стирая и переписывая. У самых дверей шла шахматная партия, сама по себе тихая, если бы не болельщики, которые нашлись у каждого из шахматистов. Время от времени заглядывали младшие…

В общем, явно не то место, где со спокойной душой можно зловещие опыты проводить.

— Замечательно, — Эразм Иннокентьевич остановил запись. — Савелий, я дам вам методичку. И попрошу следовать рекомендациям, в ней изложенным. Упражнения просты, не отнимут у вас много времени. Десять минут перед сном каждый день и через неделю повторим измерения. У вас весьма высок коэффициент нестабильности поля, что может являться следствием недавнего скачкообразного прироста силы или же указывать на близость такового. В любом случае, дыхательные упражнения помогут.

И всё?

Нет, как-то от лабораторий я другого ждал. Но за методичку спасибо.