Глава 66

Я отпустила ручку.

Тихо. Бесшумно.

Как будто отпускала не дверь — а последнюю нить, связывающую меня с собой, с моими желаниями, с моим искушением.

Променять сестру на несколько часов страсти? Нет! Разрушить доверие ради нескольких секунд сладкого экстаза? Нет!

Я вернулась к кровати, чувствуя, как душа разрывается от боли.

Легла.

Притянула к себе край одеяла, будто он мог укрыть не тело, а стыд, желание, грязную, алчную тоску, что рвёт меня изнутри и требует, чтобы я немедленно бежала к нему.

Витта во сне протянула руку и положила её мне на плечо.

Тёплая. Доверчивая. Спящая. Как будто говорила: «Я здесь. Я с тобой. Ты не одна».

Но я была одна. Потому что моя душа уже ушла.

Она стояла у его двери и ждала.

Тьма накрыла меня мягко — не как забвение, а как пелена, сотканная из усталости и боли.

Я наконец-то засыпала.

Не умирая, не сражаясь, не думая о его губах на моей шее… А просто — засыпала, как будто ещё оставалась человеком. Я чувствовала боль и гордость за себя и за свое решение. За свое мужество. За то, что сумела побороть соблазн.

И в этой тишине — словно сквозь сонную пелену — я услышала:

— Хорас…

Тихо. Так тихо, что, будь это не ночь, я бы подумала — мне показалось.

Но в темноте, где сердце бьётся громче слов, я отчётливо услышала голос сестры.

Я открыла глаза.

Комната спала, погруженная в синеву лунного света. Огонь в камине почти угас, оставив лишь тлеющие угли. Сестра лежала рядом, свернувшись клубком, как ребёнок. Её дыхание — ровное, почти безмятежное.

Но по щеке — медленно, беззвучно — скатилась слеза и упала прямо в подушку, оставив мокрую точку, которая просохнет к утру.

Я не двинулась. Не спросила. Просто… прижала её к себе. Осторожно. Как хрупкую птичку, уставшую от полёта.

Она выдохнула — глубоко, с облегчением, как будто мои руки были тем пристанищем, которое она так долго искала во сне.

Витта прижалась крепче, уткнувшись лбом мне в грудь.

— Хорас… — прошептала она снова — уже не как зов, а как мольба. Как прощание.

Моё сердце сжалось.

Котёнок, свернувшись у изголовья кровати, тихо мурлыкал, не понимая, что его имя — не просто шутка. Что за этим словом — разбитое сердце. Что имя дворецкого — последнее, что она может себе позволить.

Я гладила её волосы, не зная, кого она потеряла. Лучшего друга или любимого.

И в голове — вспыхнула чудовищная, предательская мысль:

А я так же шепчу во сне?

А если так же зову по имени — Гессен — с тем же отчаянием, с той же болью?

Я представила, как вижу себя со стороны: сплю рядом с сестрой, а во сне прижимаюсь к подушке, шепчу его имя, слёзы текут, пальцы сжимают ткань, будто пытаясь удержать его.

И тогда я поняла. Витта не просто дала котёнку имя — она похоронила в нём свою любовь. Спрятала её туда, где никто не увидит. Никто не осудит. Никто не скажет: «Как ты посмела? Ты — леди. А он — слуга!».

Потому что бабушка никогда бы не позволила выйти замуж за слугу.

Даже если бы Витта стояла на коленях. Даже если бы клялась, что умрёт без него.

Даже если бы он был магом, учёным, героем войны — она бы сказала «нет».

Потому что в её мире кровь важнее сердца. Потому что репутация — святое, а любовь — каприз, который можно вырвать из сердца, как сорняк.

Я прижала сестру к себе сильнее, как старшая сестра, которая всегда будет защищать — даже от боли во сне.

— Спи, моя маленькая, — прошептала я, целуя её в лоб. — Я рядом. Я всегда рядом.

Котёнок опомнился, что источник тепла переместился, и пошел по подушкам, чтобы лечь нам на лица. Я сдула и сплюнула его хвост, чувствуя, как шерсть щекочет нос. А потом деликатно сдвинула его, ложась на покрытую шерстинками подушку.

“Назвать котенка в честь мужчины?”, - подумала я, глядя на спящую Витту. — “Это очень хитро! Можно шептать его во сне, плакать и рассказывать потом мужу о том, как приснился страшный сон!”.

Утром Витта вела себя как ни в чем не бывало. И я не стала поднимать тему.

— Попрошу вас спуститься к завтраку, — послышался стук в дверь и голос Хораса. — Госпожа сказала, что это важно!

Загрузка...