Я спустилась по лестнице, и каждый шаг звучал, как удар сердца.
Зал был полон.
Не просто «много гостей» — тьма тьмущая. Аристократы в бриллиантах, офицеры в мундирах, леди в платьях, что стоили целых поместий. Все говорили, смеялись, перешёптывались — но стоило мне появиться, разговоры стихли на мгновение, чтобы снова начаться с новой силой.
— Это же старшая сестра невесты. Неужели ее тоже позвали?
— Говорят, сумасшедшая… Бедный ее муж. Не повезло ему. Как это генерал отважился сделать предложение ее сестре?
— Да что вы! Посмотрите на неё!
— Какое платье… Просто невероятно… А как ей идет…
Мне было плевать на все эти шепотки, приглушенные голоса, тайны, домыслы, догадки, спрятанные веерами губы, которые шептали гадости про меня.
Я искала глазами сестру.
И нашла возле камина, в окружении цветов.
Витта стояла у камина, одетая в нежнейшее голубое платье — будто сотканное из утреннего тумана и первого весеннего луга. Её каштановые волосы были уложены в лёгкие локоны, а в волосах — бриллиантовая диадема, подаренная им.
Она напоминала нежную зимнюю фею, которая принимает поздравления от гостей. В ответ на поздравления Витта не улыбалась. Она просто сияла, словно это — самый счастливый день в ее жизни. Словно внутри неё горел маленький, чистый огонёк, который ничто в этом мире не смогло потушить. Ни бабушка. Ни страх. Ни тень моего безумия.
Я подошла к ней и вложила букет в её дрожащие пальцы.
— Ты прекрасна, — прошептала я, и это была не ложь. Это была правда.
Витта обернулась ко мне — и её глаза вспыхнули теплом.
— Спасибо, Велли… Ты рядом — и мне не страшно. А то они все лезут и лезут ко мне. А я-то знаю, что это все — не искренне.
Она взяла меня за руку и сжала ее, прикрывая наши руки букетом.
Если бы ты знала, моя милая сестренка…
Если бы ты знала, какую тьму ты держишь за руку. Я сделала вздох, глядя в ее прическу, глядя в блеск ее бриллиантов на тонкое кружево. Сердце радовалось за сестру и умирало при мысли о том, что все кончено. Еще немного, и Гессен будет принадлежать ей.
Он вошёл — не как герцог, не как генерал.
Как судьба.
В алой форме, с орденами, с лицом, которое я уже выжгла в своей памяти. Он шёл прямо к ней. К своей невесте, а гости хлопали и поздравляли.
Витта сделала шаг вперёд.
Только один.
Но в нём было всё: доверие, любовь и та самая глупая, хрупкая, прекрасная надежда на счастье. Я отпустила ее руку, а потом сжала свою, глядя на эту пару сквозь пелену слез. На моих губах была улыбка, но по щекам текли настоящие слезы.
Я стояла рядом с ней, принимала подарки, благодарила от ее лица, но в душе звенела пустота, словно чувства решили отключиться на время, чтобы дать мне шанс пережить этот день и не упасть замертво у его ног.
Я держала её букет — белые розы с серебряной каемкой, улыбалась, благодарила, поправляла платье невесты, расправляла упрямое кружево и не чувствовала больше ничего, кроме этой пустоты.
— Дамы и господа! — послышался голос бабушки, а она выплыла в центр зала, как старый черный лебедь. В ее узловатых пальцах сверкнул бокал. — Пора начинать церемонию…
Она улыбалась счастливой улыбкой, словно лично выторговала у судьбы это счастье для Витты.
Оркестр стал играть плавную музыку, которая не мешала разговорам. Я все еще стояла рядом с Виттой и держала букет. Руки не дрожали. Я приказала им не дрожать. Но внутри…
Внутри всё кричало. Чувства вдруг ожили, а я понимала, что они душат меня, заставляя стискивать зубы.
«Остановись!» — кричало моё тело.
«Скажи, что это я!» — молила моя душа.
«Посмотри на меня!» — шептало сердце, разрываемое на части.
Но Гессен стоял рядом с Виттой, держа ее за руку.
И я молчала.
Потому что любовь — это не только желание. Иногда любовь — это стоять рядом и не кричать. Даже если каждая клетка твоего тела вопит:
«Он мой! Он мой! Он мой!»
А он… Он даже не взглянул в мою сторону.
Или… Или его пальцы слегка дронули, когда он брал букет из моих рук. В этот миг я перестала слышать музыку, голос бабушки, смех гостей. Я услышала только его шёпот из ночи: «Ты моя». И сердце разорвалось — не от боли. От страха, что это увидят все.
Но этого никто не заметил. Только я.
И этого было достаточно, чтобы сердце разорвалось вновь.
— Дорогая леди Хейверинг, — послышался голос Гессена. — Я бы хотел попросить у вас руки вашей внучки…
Гессен опустился на одно колено, а зал затаил дыхание.
— Нет, — прошептала я себе, а по щеке скатилась слеза. — Не смей надеяться, Вилена. Ты не имеешь права.
Но сердце уже не слушалось. Оно билось только для него. И это было худшее предательство из всех.
И в этот миг я почувствовала — не боль, не жар, а холод.
Глубокий, ледяной, беспощадный.
Это было не отчаяние.
Это было признание поражения.
Он мой.
Но он — не мой.
И я… Я перестану быть собой, чтобы он мог быть её.